В давней детской сказке, где играл молодого героя, идущего спасать принцессу, он повторял заклинание «эники-беники си колеса». Теперь, когда смотришь на «артиста в силе», — это звучит как формула творчества. Есть замечательные актеры, с которыми все просто, как мычание. Здесь же как будто не обошлось без пифийских заклинаний, Дельф, Аполлона, элевсинских и еще каких-то мистерий и черт-те чего. Сплошная метафизика (это у актера-то!).

Из той же бочки, что и Смоктуновский. Актер, играющий смысл как таковой. А форма, как астральное тело, не видна. Своей игрой как будто затягивает нас в какие-то пространства: Орфей, а мы, как Эвридики и Гермесы, послушно следуем за ним.

Орфей не случайно вспомнился, но не певец-фракиец, а Орфей Жана Маре с его мужской и как будто немного детской природой в фильме Жана Кокто (1950 года), где герой и Смерть полюбили друг друга. Есть внутреннее сходство в духовной стилистике актеров. Обоим небезызвестны территории «по ту сторону зеркала». Герой Дегтяря — наполовину нездешняя природа, духовный андрогин (это никак не касается мужской притягательности актера, которую с завидной регулярностью используют режиссеры).

В недавней по времени работе — Свидригайлов в «Преступлении и наказании» («Приют комедианта», режиссер Константин Богомолов) — воплощение нежного кощунства, и поэтому он вечно молод, ибо кощунствовать — черта юношеская. Свидригайлов — фигляр, и его бытие, как и у многих персонажей актера, — форма юродства. Ясно, что будет фиглярствовать и на Страшном суде, избегая пафоса и биения себя в грудную клетку.

Лестер (БДТ, «Мария Стюарт», режиссер Темур Чхеидзе) — тоже злой фигляр. Фиглярство его коснулось духа, оно далеко не внешнее. Родной брат Свидригайлова. Страстно любит Марию, но демонстрирует презрение и равнодушие к ней. Подвижный, легкий, видящий ситуацию целиком, пытается ходить по острию ножа и удержаться в роли любовника, любимца и любимчика. Он весь — полет, ртутное движение, блистательная демагогия и животная жажда жизни. Прощается с Марией взглядом, который — поцелуй всего существа. Этот человек глубок — поэтому к нему так тянет обеих, таких разных королев (Мария — Ирина Патракова, Елизавета — Марина Игнатова) — в глубину. А уж что там, в этой глубине, — звездные пространства или баня с тараканами — неизвестно.

В «Ангеловой кукле» (БДТ, режиссер Дмитрий Егоров) играет истинного юродивого, деда Ивана (новелла «Светописец»), фотографирующего детей (анти-Гумберт), делающего им птичек из конфетных фантиков. Такой добрый городской дух. Разговаривает с маленьким мальчиком Мурашом с нежным юмором. Эта новелла в спектакле — лубочная картинка. Все прекрасно, но эго актера с другим знаком. Кажется, сделай он одно движение — и все загорится: в нем мощная разрушительная сила. Когда смотришь на этого святого светописца, то приходит в голову мысль, вроде неожиданная, что никто лучше него не прочитал бы пьесу Пикассо (сюрреалистическую), где тот изображает любящих и преследующих его женщин в виде овощей. Представляю, как это было бы смешно, ибо актер не давит, а лишь слегка «окликает» предметы.

Кстати, в этой же «Ангеловой кукле», в первой новелле, Дегтярь играет проходную роль безногого персонажа, инвалида войны. Он стучит деревяшкой в такт пению девчонок и вдруг улыбается. Эта улыбка кинжальной боли и… очарования. Как фотовспышка, «гроза моментальная навек». Но остается ощущение парадоксальности, духовного оксюморона, такого доброго Гумберта в сусальной упаковке.

Если говорить о графическом изображении его игры — то это графика сюрреалистов со свободным движением линий, заводящих неизвестно куда, часто с иероглифами, загадочными геометрическими фигурами.

Вроде ясно, что не его роль бодряка, «готового к труду и обороне». «Ищут пожарные, ищет милиция…», «среднего роста, плечистый и крепкий…». Но вот красивый молодой сапер Мотыльков в голубой рубашечке, ухаживающий за девушкой-летчицей (Александра Куликова). Это на нас свалилась богомоловская «Слава», пьеса Гусева 1935 года (режиссер Константин Богомолов, БДТ). И оказалось, что артист Дегтярь может изображать. Он здесь почти что рыцарь без страха и упрека. Такой красавчик, ей-богу, и смелый, и, знаете ли, человечный. И все думаешь, почему он не вписывается все же (хотя внешне вписывается) в простейшую схему этого спектакля. Стилистическое упражнение на тему «образ советского человека» дополнено бонусом в виде тайной духовной жизни, внутренней конфликтности и личного обаяния. (Вообще со спектаклем «Слава» все сложно, его содержание для нашего сознания и социума сюрреалистично — вот такой фокус.)

Кажется, что таких крупных актеров должны «хватать» крупные режиссеры и снимать в главных ролях в кино. У Дегтяря есть главные роли, например, в «Снегурочке» Дмитрия Светозарова. Архитектор, талант, занимающий крупную должность, имеющий жену и детей, полюбил девушку (Анна Хилькевич), юную, непосредственную, как ему кажется. Результат — смерть его 12-летнего сына и его собственная (возлюбленная его убивает). Это свободный, прекрасный человек до тех пор, пока не порабощен любовью. В любовных сценах раскачивает нас на качелях ужаса и нежности. Вытирает ей носовым платком рот в мороженом. Сидит в шезлонге, смотрит в снежную даль, она забирается к нему на колени. Во время конференции в университете хватает ее за руку, тащит в ближайший туалет, раздевает… кто-то помешал. По сравнению с этим всем «Основной инстинкт» как бы скучноват.

Но в основном в фильмографии актера — масса кино- и телеэпизодов в совершенно проходных фильмах, и даже там он умудряется сделать нечто нестандартное, мягко говоря.

Например, сериал «Отставник 3», где он играет начальника милиции, у которого есть сын, продавшийся криминалу. Сидит такой интеллигент в провинциальной милиции, пьет горькую и охраняет свой внутренний мир от вторжения. Но вот приходит час, он поднимает свою прекрасную голову, побеждает всех врагов и отправляет сына отбывать наказание. На самом деле это данный в бытовом плане, упрощенно, образ народного заступника, страдальца.

Но более всего ему везет на роли злодеев и предателей. Например, в сериале «Фаворский», пересказе «Графа Монте-Кристо» с добавлением диссидентов и кагэбэшников для блезиру, — у Дегтяря единственная живая роль. Предателя. Переживает ли этот предатель, отхватив у друга женщину, должность и власть? Он долго существует в грязной коммунальной квартире в провинции и… доволен, а там, глядишь, и счастье подвалило. Ах, какой негодяй! Но негодяи Дегтяря вызывают любовь. Его герой живой и талантливый, а новоявленного Монте-Кристо за его бездарность и бесцветность надо бы не выпускать из замка Иф.

Самое смешное, что актеру случилось играть Средоточие Мирового Зла в детском американизированном фильме «Вошедший в сияние». Оно, Зло, представляет собой растрепанное существо, смешно вращающее глазами, и путь к нему лежит через пещеру по (цитирую дословно) «Карнизу Двойственности». (Вот это да! Весь актерский портрет в двух словах. Я заметила, что все девушки-критики пишут о любимых актерах — «двойственность». Не хотелось бы тоже въезжать в это общее место, но ведь пришлось.)

В лубочном «Григории Р.» с раскрасавцем Распутиным—Машковым — взгляд отдыхает на деликатном, мистически погруженном в волны своей души царе. И рядом с этим царем Распутин как-то даже неприличен, не в бытовом смысле, а в душевном и человеческом, да и эстетически это два несопоставимых уровня. Тут царь знает наперед про расстрел в подвале. Его тревога вполне современна. В этом образе, вроде как реалистическом, — элемент символизма (так внутри картин Федотова, вроде жанровых, каким-то непостижимым образом заключено начало нового времени — раскол и тревога). Это близко актеру. Он вполне подходит на роль человека fin de siecle. Его менты, опера и бизнесмены как будто из Башни Вячеслава Иванова, где, взявшись за руки, деятели русской культуры приобщались к античной. У этого вполне закрытого актера — тайное дионисийство. Там страсти играют нешуточные. Иногда расслабленные интонации, вялость, а за ними сила и как будто привет из русского Серебряного века.

Из недавних работ в БДТ — современный интеллектуал Марк, директор кинофестиваля, умирающий от рака в пьесе И. Вырыпаева «Пьяные» (режиссер Андрей Могучий). Играть сложно, ибо пьеса наполнена претензиями на ложную философию и псевдооткровениями. Но актеры БДТ и здесь держат высочайшую планку, и Дегтярь играет европейского интеллигента, абсолютно бесстрашного. Ибо все потеряно и остается только чувство барьера, на котором ты стоишь, все еще сохраняя достоинство и оставаясь человеком. Над пропастью, совершенно не во ржи, а в напряжении последнего рывка вниз. С сознанием вполне интеллигентским, что мы все должники и должны отдать то, что взяли (в смысле жизнь)… При этом он ни капельки не сентиментален, и очень хорошо представляешь, как этот Марк входит в пустую парижскую квартиру, заваленную книгами, где есть узенькая тропинка к столу, чтобы пить чай…

В новом спектакле «Преступление и наказание» его Свидригайлов в черном костюме, а вид — как у какого-то парижского художника. Среднего роста, с мягкой, «культурной», вкрадчивой речью, такой серафим с примесью смердяковщины. Смердяковщина — эстетическая, что ли, измысленная. Облюбованная и взятая на вооружение именно как эстетика жизненного поведения, а не как суть. Он рассказывает Раскольникову о своей шестнадцатилетней невесте. Тот комментирует: «Так вас разница в возрасте возбуждает». А может, ему так мечтается — быть на фоне пресных и правильных падшей личностью. А если действительно пал, «облюбовал» падение, выбрал эстетику безобразного, стал позиционировать себя как падшую личность? Этот «изгиб», «сумасшедший выверт» формирует его облик. Познал собственный ад (вполне постмодернистский) или сочинил его. И картинка оказалась страшной.

Он, стоящий элегантно и красиво на пустой сцене со своим визави, человек, давно сделавший ставку, уверенный в поражении, но совершающий последнюю обреченную попытку.

Его встреча и разговор с Дуней — схождение по ступеням любви, все ниже, ниже, чтобы «окончательнее пасть» (во всех смыслах). «Я шум платья твоего слышать не могу»… «Я рабом твоим буду»… ниже, ниже… Он прав, она, видно, его любила. Потом молчат. А она его обнимает. И он стоит молча, терпит эту муку — близость остро любимого человека… Как он ей бирку с платья снимает нежно, ювелирно и кладет в нагрудный карман пиджака, ближе к сердцу. Сцена с биркой — душемучительный приемчик, на которые так горазд режиссер. А уж актер…

Пресытился бы этот Свидригайлов, уступи она? Да нет, ему, как врубелевскому (лермонтовскому) Демону, вечности мало. «Я дам тебе все, все земное — люби меня!..» Но это страшно. Она не в душу его не верит, а боится бездны, которая в нем. Вот он притопнет, подхватит ее и полетит в Неведомое. А она хочет на земле остаться. И ее понять можно, кто же тут не побоится. Он бормочет, как в бреду, и жизнь с ним — бред сумасшедшего. Он мог быть только с Марфой Петровной, по сути не знавшей его, но если бы она поняла его душу, то умерла бы сама, как Тамара от поцелуя Демона…

Александр Николаевич Сокуров, почему вы в упор не видите самого своего актера?

Принято прогнозировать. Я не могу. Хоть Онегин, хоть Гумберт, хоть Мельмот-скиталец — все будет неожиданностью.

Когда настраивают инструмент, дают тональность — обычно в начале, а я — в конце, напоследок. Вот она:

Сказать тебе не смею,
как эта грусть безбрежна.
А день сегодня белый,
а день сегодня снежный…
…Ведь ты едва ли знаешь,
что значит слово «грустно».
Едва ль тебе известно,
что значит «грусть безбрежна»,
А ничего не значит…

Май 2019 г.