С. Баженова. «Как Зоя гусей кормила». Театр на Васильевском.
Режиссер Денис Хуснияров, художник Александр Мохов

Определенность и обыденность социальной ситуации этого спектакля считана драматургом с сотен и тысяч семей. Требующий ухода престарелый или не очень престарелый родственник меняет не только быт, но и психологическую картину мира надолго, если не навсегда. Тривиальность — а подобный пример найдется у каждого — и одновременно болезненность темы превращает пьесу «Как Зоя гусей кормила» в сюжет специфический для культуры, в которой довлеет гуманистическая модель личной заботы о стариках несмотря ни на что.

Во многих европейских странах отношение к теме давно другое — прагматичное и, главное, спокойное. Соответствующие учреждения, далекие по формату от наших домов престарелых, обеспечивают пожилым людям, пусть и за деньги, по большей части безопасное, комфортное и интересное существование.

Для России это вопрос далеко не решенный, и драматург Светлана Баженова, определяя точку боли, артикулирует скорее идею добровольной семейной жертвы, которая рождается от любви, чувства долга, привычки или от всего вместе, но оттого не перестает быть жертвой. 101-летняя мать Зоя Марковна никак не может умереть и оставить в свободном плавании своего 60-летнего сына-интеллигента Владимира. Когда-то она поставила крест на жизни собственной ради сына и полностью посвятила себя ему. Теперь он, ни дня не проживший без мамы, не в силах даже откликнуться на иную жизнь в лице внезапно появившейся молодой Жени. Взаимная жертва, бессмысленная с точки зрения окружающих, единственно правильная с точки зрения матери и сына, и одновременно — дилемма, сталкивающая фундаментальные жизненные категории — сыновняя любовь и любовь к женщине, самоотверженная забота о матери и жажда жизни. Превозносимая обществом добродетель становится причиной глубокого личного несчастья, и в этом неотвратимый парадокс предложенной драматургом темы.

А. Королева (Женя), Т. Малягина (Зоя). Фото А. Алешиной

При этом Светлана Баженова чурается сентиментальности и серьеза, предпочитая драматический юмор черной комедии. Владимир не то чтобы просто ухаживает за матерью, он уже фактически считает дни до ее возможной, предсказанной врачами, смерти. Столетний возраст Зои для автора пьесы и авторов спектакля сам по себе, скорее, повод для иронии, ведь границы старости даже в социологии считаются вопросом спорным. Мучающему окружающих старику может быть и 70 лет, и даже 50, а Зое Светланы Баженовой вот да — 101 год. Возраст имеет значение, но в цифровом выражении не слишком влияет на результат. Старость или немощь как таковая дает пожизненную индульгенцию — можно быть при смерти, но при этом зорко следить за пришлыми девицами, не вставать с постели и одновременно воровать борщ из кастрюли, но главное — держать всё и всех в узде. Деспотичность как проявление характера, как стремление получить компенсацию за когда-то принесенную жертву и становится, по сути, главной темой размышлений в этом спектакле.

Режиссер Денис Хуснияров и художник Александр Мохов охотно подхватывают заложенные в драматургии приемы черной комедии. Бытовая неустроенность доведена до абсурда: мать и сын за свою долгую жизнь не нажили ничего. И хотя в пьесе речь о квартире, в спектакле их пространство — безрадостный квадрат голых подвальных стен, покрытых грязной штукатуркой и закрашенных до половины облупившейся краской. В этом казенном бараке его жители — как заключенные. Единственная лестница, место на которой намертво заняла Зоя Марковна на кровати, здесь не более чем муляж. Владимир хоть и двигает ее туда-сюда, словно Сизиф свой камень, но никак не найдет выхода — он прочно забаррикадирован. Потертый гобелен с оленями да телевизор в проеме окна — обломки визуального мира обитателей этого убежища. Нарушительницу порядка Женю приятель Владимира Плоцкий ввозит в это пространство как багаж — человек в футляре, точнее, в чемодане, под стать этому миру и абсурден так же, как человек на нарах под гобеленом с оленями. Женя «расчехляется» буквально — сбрасывая одну за одной свои одежки и оставаясь «в домашнем» — коротком топе и мини-юбке. Она — поздняя версия Зои, такой же сбежавшей когда-то из дома девчонки, у которой вроде все впереди, но еще неизвестно, как повернется.

Главная героиня в исполнении Татьяны Малягиной то засыпает натурально как мертвец, то, как ночное привидение, фонариком посвечивает, то водочку из припрятанной фляжки отхлебывает, то орешки грызет да в Женю их снайперски метает. Ее разрушительная миссия запечатлена в тексте, зафиксирована мизансценически. Она Цербер этого пространства — неутомимый, неспящий, безжалостный, движимый собственной правдой, которая в том, чтобы смотреть за сыном. Актриса играет все грани старческого маразма — от плаксивой наивности, капризной требовательности до устрашающей витальности, когда кажется, что старуха и не старуха вовсе, а за сына и убить может. И даже пока она сама недвижима — ее лестница наезжает на Женю буквально, грозя раздавить и уничтожить. Право на самодурство Зоей обосновано и априори оправдано — неудавшаяся собственная жизнь, начавшаяся с роли старшей в семье и закончившаяся побегом из отчего дома, а затем и трагическая, превратно понятая роль матери-одиночки, твердо решившей умереть в своем сыне. Самореализация посредством самоотречения, дающая право сказать в старости: «Я жизнь прожила, я это заслужила». Спорить с этим этически сложно — воспитание обязывает к старости только с почтением. Но авторы спектакля умудряются рассмотреть в этом состоянии и множество комического, трогательного. В течение спектакля Зоя не раз умрет и воскреснет в самый неподходящий момент, сын ее будет метаться от сдавленного «когда же ты сдохнешь» до отчаянного «мама, не умирай», и даже Женя, быстро разгадавшая патологическую привязанность матери и сына, обстрелянная орехами и напуганная, взвоет в испуге «не умирай!» и в законах жанра добавит обязательное «надень шапку».

Актерский дуэт Артема Цыпина и Анны Королевой — о жизни, проникнувшей в склеп и возродившей надежду. Артем Цыпин играет не недотепу, погубившего себя в научных исследованиях. Его герой — неловкий, но деликатный, с живым чувством юмора персонаж, в глубинах которого и непосредственность, и свежесть эмоциональных реакций. Молодая смешливая девушка для него — источник новых, незнакомых впечатлений, а не влечения. При появлении Жени он легко возрождается к этой самой жизни, но так же легко возвращается в свой внутренний склеп, неспособный поймать тот гребень волны, который и вынесет его на поверхность. И «Сцена из Фауста» Пушкина, которого он читает матери и себе вместо сказки на ночь, для него как манок невозможного уже возврата к молодости, к ощущению полноты жизни.

Текст Светланы Баженовой выдвигает на первый план тему соразмерности и правомочности жертвы, которых, по сути, две. Возрастной деспотизм здесь — лишь внешнее проявление. Мать, отказавшаяся от своей жизни ради сына. Сын, отказывающийся от своей жизни ради матери. Драматург, а вслед за ним и режиссер не задают вопросов о причинах такой связи, представляя ее как вариант нормы, устрашающей в своей обыденности. Вопросы возникают за пределами пространства спектакля, невольно отражаясь в знакомых по реальной жизни ситуациях. Стоящий на пороге пенсии 60-летний мужчина с равным отчаянием плачет по своей бесконечно любимой умирающей матери и своей непрожитой жизни, и горечь этих слез не подсластить ничем и никак.

Сентябрь 2021 г.