Узнав, что «ПТЖ» готовит номер о старости и в нем будет статья о великих театральных старухах XIX века, я подумал, что хорошо бы проследить, как это амплуа перешло в век XX. Театральные и кинематографические старухи советской эпохи — явление уникальное и, как ни странно, притягивающее и сегодня, в эпоху тотального омоложения. В случае с Фаиной Раневской притяжение обрело масштабы почти пугающие. Но и другие актрисы, обретшие славу и народную любовь в немолодые годы (по крайней мере отпечатавшиеся в нашем сознании в возрастных ролях), привлекают магией возраста. Татьяна Пельтцер, Рина Зеленая, Гликерия Богданова-Чеснокова… Многие фильмы с их участием живы сегодня в основном благодаря их ролюшкам, этим крошечным шедеврам.

В школьные годы я, восхищенный старой черно-белой «Свадьбой» Исидора Анненского (в первую очередь Раневской), допытывался, кто же та страшненькая гостья на балу, которая не проронила ни слова, но так обратила на себя внимание. Тогда я не пользовался интернетом, покупать VHS-ки со старыми фильмами ездил в магазинчик при «Ленфильме», да и как можно было опознать эту актрису, если она сыграла безымянную даму? Вместе с моей мамой работала одна старушка, древняя и религиозная, и, зайдя как-то к ним на работу, я спросил у нее, не знает ли она случайно эту актрису. Как мог, воспроизвел ее бессловесные появления. Валентина Федоровна сразу поняла, о ком я, и написала на бумажке ее имя, чтобы я не забыл. Так я узнал еще одну выдающуюся киностаруху — Ирину Всеволодовну Мурзаеву — и оценил силу народной любви и памяти.

«Старуха» и «Советский Союз» — понятия конфликтные, хотя и старухи бывают разные, и СССР тоже неоднороден на протяжении своей истории. После революции старуха для юной страны, живущей под девизом «Отречемся от старого мира», была элементом опасным, укорененным глубоко в Российской империи. Даже если это старуха не знатная, а деревенская, из крестьян, — она воплощала «мракобесие». В СССР был культ молодости и спорта, чтобы казалось, будто болезней и смерти в новом мире нет. Но что интересно: сценические — киношные старухи вписались в новые условия, демонстрируя свою лихость, непобедимость и даже физкультурную оснастку. В этих ролях были отсветы эксцентрики, трюка, аттракциона. Вспомним знаменитое падение с лестницы Раневской в «Весне», когда Маргарита Львовна увидела «раздвоившуюся» профессора Никитину. Или роли Пельтцер, хоть в спектакле Театра Сатиры «Проснись и пой!», где Тетя Тони на словах «я поломаю всё» с легкостью поднимала и уносила штангу, которую с такими усилиями жал герой Георгия Менглета; хоть в «Приключениях желтого чемоданчика», где бабушка, съев конфету храбрости, отплясывала на крыше новостройки и прицеплялась к троллейбусу. Из этого ряда и позднесоветский пример: фильм «Женатый холостяк», где Анна Христофоровна, героиня Мурзаевой, является в гости с увесистым чемоданом, который она держит без труда, а хозяин квартиры, дородный грузин, еле смог поднять. «Что там?» — «Сувениры для вас». Поставил чемодан на полку — она тут же сорвалась.

Амплуа старухи, разумеется, не связано с возрастом актрисы. Та же Раневская всего на несколько лет старше Любови Орловой. Просто одни актрисы не могут перейти на возрастные роли, а других никто и не помнит молодыми. (В одной телепередаче уже после смерти Фаины Георгиевны Ростислав Плятт говорил, что был знаком с ней очень давно и помнит ее худую, с копной рыжих волос… Говорил как о чем-то небывалом.) Более того, актрисам второго типа и нужно состариться, чтобы снискать зрительскую любовь. Омоложение им не к лицу. Пять лет назад московское издательство «Яуза-пресс» выпустило дневники молодой Раневской, якобы обнаруженные в Крыму. (Оно вообще специализируется на Фаине Георгиевне, чего стоят мемуары ее сестры Изабеллы, выпущенные под заголовком «Раневская в домашних тапочках» и под грифом «Запретные мемуары». От этого чтива исходит такая вульгарность и нарочитость, что убейте: ну не могла Изабелла Гиршевна это написать.) Обложку «крымских мемуаров» украсил рисунок: молодая Раневская с голыми ножками возлежит на морском берегу. Зрелище омерзительное как раз потому, что с Раневской попытались снять «панцирь» возраста.

Что удивляет сегодня, так это неизбывное воздействие великих советских старух на современного человека. Та же Раневская начала меня буквально преследовать. В книжных магазинах литературы о ней — целые полки. Причем в основном шутки-прибаутки, подавляющая часть которых ей явно приписана. Как заметила одна коллега, даже если бы Раневская только и делала, что шутила без остановки, ей бы все равно не удалось «выплеснуть» столько афоризмов и анекдотов. Это уже что-то уорхоловское: «Я — машина». Машина по производству шуток.

На одной из обложек — Фаина Георгиевна держит зажженную свечку, взгляд направлен на икону Спаса Нерукотворного, и надписи: «Главная тайная великой актрисы», «Моя единственная любовь». «Сложно быть гением среди козявок», — гласит другая обложка. «Моя любовь в ваш почтовый ящик», — написано на третьей. «Арлекин и скорбный Экклезиаст». «Афоризмы старой идиотки». «Фаина Раневская: как я была Шерлок Холмсом». Наконец, «Думай, как Фаина Раневская». И это книги, именно книги. Что говорить о ворохе газетно-интернетных публикаций — отклик на 125-летие актрисы, отмечавшееся 27 августа. Особенно порадовал заголовок «Комсомолки»: «Хотите, чтобы я воткнула себе в задницу куст сирени и сделала перед вами стриптиз» (якобы так Фаина Георгиевна ответила фотографу, попросившему ее быть повеселее во время съемки).

Когда же в смартфоне гуглишь Раневскую и пересматриваешь ее роли, это действует как глоток чистого воздуха. Вот действительно: «отдышаться Раневской». Как хочется по возможности отделить достоверно сказанное ею от вложенного в ее уста, ведь опубликовала же к этому юбилею Мария Хализева записки актрисы из архива А. Б. Чижова, сына ее подруги Нины Сухоцкой, — память Раневской в тот день была почтена достойно. И как хочется держать в руке увесистое исследование ее жизни и творчества. Чтобы без «домашних тапочек», без камланий о «судьбе-шлюхе», без сомнительных острот от «бабушки Фуфы». Баста. Да, есть симпатичная книга Нины Цыркун (М.: Эксмо, 2011), но адресовано это массовой аудитории, а потом, автор, чего и следовало ожидать от киноведа, подробно пишет про фильмы, а театр мог быть освещен внимательней. Да, есть и другие биографии, но хочется въедливого «театро-киноведства», «кирпича» с приложениями и научными ссылками.

Раневская стала персонажем, мифом, мемом, частью нашего фольклора. Уверен, для народонаселения «Раневская» — это прежде всего Фаина Георгиевна, значительно меньше знают Любовь Андреевну. Могла ли предполагать это молодая Фаина Фельдман, боготворившая Чехова, когда взяла себе этот псевдоним? Он, кстати, перпендикулярен образу Фаины Георгиевны, по крайней мере, как он существует в массовом сознании. Где величавая громоздкая старуха с огромными печальными глазами и где надломленная дама, приехавшая из Парижа, владевшая дачей возле Ментоны, порочная в малейшем движении… Сам выбор актрисой этого псевдонима — жест вполне чеховский, по сути трагикомический. Сыграть Раневскую Раневской не довелось, в постановке «Вишневого сада» (крымский период) она была Шарлоттой Ивановной. А это двойник Любови Андреевны, ее трагифарсовый извод.

Стоят памятники Раневской: не только в ее родном Таганроге, но и в Петербурге, с которым она не сказать что сильно связана. (Да, «Ленфильм», да, круг близких: Ахматова — Акимов — Юнгер… Но вопрос почему Петербург? почему Приморский район? — как-то витает.) Раневская появляется как персонаж фильмов и сериалов, ее сыграли Татьяна Васильева и Юлия Рутберг, актрисы, мягко сказать, не последние. Сейчас о Раневской снимается 8-серийный фильм, в главной роли — Мариэтта Цигаль-Полищук. Гениальный эпизод из «Александра Пархоменко» — поющая с цигаркой в зубах таперша — стал объектом подражания в двух конкурентных шоу: в программе «Точь-в-точь» пела Ирина Дубцова, а Руслан Алехно исполнил свою версию в «Один в один». Или вот заходишь во Владимирский пассаж. В витрине — авторская кукла, изображающая Фаину Георгиевну, причем художник ее принарядил, одел винтажно-благородно. У ног актрисы оказался кукольный Эйнштейн. «Неосанистый, завалященький», — говоря словами ее маменьки из «Свадьбы». Фаина Георгиевна бы посмеялась. Казалось бы, недешевый магазин дамской одежды, одежды современной, что он Раневской, что ему Раневская?

Забрел я недавно на антрепризную постановку Андрея Носкова «Раневская. Одинокая насмешница». Несколько дней из жизни Фаины Георгиевны. Сцена для аренды, кстати, выбрана как нельзя лучше — Театр Комедии, носящий имя Акимова, который немало значил для Раневской. Николай Павлович ее даже нарисовал, этот портрет — на темном фоне проступает округлое и доброе лицо — не затерялся в дивной галерее других акимовских портретов. С одной стороны, дурные качества антрепризы дают о себе знать. Это проявляется и в пьесе, Лион Измайлов и Алексей Цапик постарались так спрессовать действие, чтобы за один день сценического действа Фаина Георгиевна выдала чуть не все свои шутки-афоризмы от «Я живу как сенбернар, а моя собака — как Сара Бернар» и до «Есть только два извращения, это хоккей на траве и балет на льду».

Актриса Александринского театра Елена Липец играет Раневскую на удивление (для антрепризного контекста) тонко. Выразительно передавая ее манеру, Липец представляет Раневскую едва не как маску, но в этом нет пародийности. Хотя сам текст напрашивается на нее, в нем есть что-то от еврейских анекдотов, причем буквально: в монологе героиня обращается к Моисею, выводящему свой народ. Пьеса выглядит ситкомом, актриса окружена разно играющими партнерами (кто-то со вкусом, кто-то вульгарно). Авторы спектакля сделали из Раневской, трагически одинокого человека, в котором ощущался гнет недосказанного, любившего животных, страдавшего по ним (и тут псевдоним будто поворачивается еще одной стороной: «ранена», «ранит»), — сделали прежде всего «насмешницу». Моя несбыточная мечта — увидеть спектакль о Фаине Георгиевне, поставленный по полярным принципам: вместо «пьесной» закрученности — процессуальность, вместо афоризмов Раневской — рыхлый монолог, лишенный стремления взять зал, вместо бравурности — «публичное одиночество» на пороге смерти… Словно идеальный режиссер для такого спектакля — Кристиан Люпа, смайл-смайл.

Полный зал Театра Комедии на одном дыхании смотрел этот байопик. В конце, когда Елена Липец, одетая и загримированная под Раневскую, в окружении остальных вышла на поклоны, зрители устроили такую овацию, будто на секунды актриса предоставила прототипу своей героини собственное тело, в которое та вошла подобно диббуку. Там, среди зрителей, среди рукоплесканий, я ощутил, как нужна Раневская сегодня, в наше тревожное нестабильное время, когда переформатируется весь мир. Нужна с ее горьким восприятием жизни, но и юмором, одинокая и независимая, отдельная, подпитывающая свой образ неудачницы, наипаче неудачницы в любви. Никому не принадлежащая, парящая — при всей своей телесной грузности — над всем, даже над границами пола.

И тут как прорвало. Я вспомнил, как я сам в подростковом возрасте любил Раневскую. Она была мне чем-то вроде бабушки, готовой защитить в трудную минуту. Я вспомнил, как я охотился за VHS-кассетами с ее фильмами, и если «Подкидыша» и «Свадьбу» можно было купить в киоске около метро, то какая-нибудь «Мечта» или телеспектакль «Дальше — тишина» отыскивались только на «Ленфильме». Обаятельные монстры Раневской, всегда находящиеся в конфликте с внешним миром, при этом исполненные силой жизни, резонировали с протестной подростковой душой. А потом, когда я уже стал критиком и маниакальные пересмотры фильмов с участием Раневской были давно в прошлом, я, случайно увидев тот или иной ее эпизод, считывал в нем новые слои. («Массовость» Фаины Георгиевны в самом деле обманчива. На первый взгляд она играет для широкого зрителя, закваска старинного провинциального театра чувствуется, но чем дольше «знаешь» Раневскую, тем больше смыслов проступает в ее ролях.) Конечно, уже будучи театроведом, я не мог не оценить великолепную пародию актрисы на официозную критику — посредством героини Зои Павловны в «Девушке с гитарой»: «Мне не понравилось. Мне не понравились декорации. Формализм… А вы все время снимали и надевали пенсне, это импрессионизм». Или в том же фильме Зоя Павловна приходит в музыкальный магазин и, взглянув на бюст Мусоргского, бросает на ходу: «Обожаю Чехова!» Зная, как Раневская режиссировала свои роли и дописывала текст, можно утверждать, что это придумала она. Вообще, в ее ролях замечаешь авторские штрихи, что-то вроде подписи живописца на полотне, словно сигналы нам, потомкам. В выпуске «Фитиля», где Раневская играет лжегадалку, на ее телефонном столике стоит фотокарточка Юрия Яковлева, которому она, сев звонить, подмигивает. Этот выпуск датирован 1964 годом — как и «Легкая жизнь», где они снимались вместе, и к Яковлеву Раневская относилась очень тепло.

Больше десяти лет назад был найден и показан военный киноальманах 1943 года «Родные берега», о котором не знали несколько десятилетий. Туда входит и новелла «Три гвардейца», где Раневская сыграла директора музея оккупированного городка. В музей, который Софья Ивановна не покинула, поскольку оттуда не были вывезены все экспонаты (и теперь она прачка расквартированных здесь немцев), пробираются три советских бойца, чтобы отвлечь внимание оккупантов. Софья Ивановна, когда это касается ее обязанностей, строга и к своим. Когда один из гвардейцев хочет взять предмет для маскировки, она останавливает его: «Эта вещь помнит Пушкина!» (божество Раневской). А закольцована роль Раневской стихами… Ахматовой, что в 1943 году было смело. Первые слова Софьи Ивановны — «Так дни идут, печали умножая» (устало говорит она, стирая в корыте белье). А в конце она напутствует «наших»: «Идите и передайте товарищам, что все мы готовы к любым испытаниям… пойдем на любые жертвы, чтобы…». И это само собой переходит в строчки: «…Чтобы туча над скорбной Россией стала облаком в славе лучей». (Правда, у Ахматовой, в «Молитве» 1915 года, во время другой войны написанной, — «над темной Россией».) Очевидно же, что Ахматова — это «принос» актрисы. Картина снималась в Ташкенте, где Раневская составляла ближний круг общения Анны Андреевны, о чем выразительно написано в «Записках об Анне Ахматовой» Лидии Чуковской. Раневская там — вечно пьяная, грубая и прагматичная, хотя Чуковская и передает отношение к ней Ахматовой, неоднократно говорившей о гениальности актрисы. Оценила Анна Андреевна и фотопробы к несостоявшимся съемкам у Сергея Эйзенштейна (снять в «Иване Грозном» в роли Старицкой Серафиму Бирман он был вынужден). Во взгляде Лидии Корнеевны на Раневскую, конечно, проступает ревность к Ахматовой, а потом, это взгляд еще и «литературной девушки» на «развратную» актерскую среду.

Если нащупывать генеалогию актерской манеры Раневской, то в сознании всплывает МХТ, связь с которым, пусть и опосредованная, Фаине Георгиевне была очень важна(видела Станиславского, дружила с Качаловым, советовалась с Книппер-Чеховой, когда хотела вмешаться в чеховский текст). Но Раневская всегда выбивалась из ансамбля, а это базовое понятие этого театра. Когда видишь актрису на экране, чувствуешь живую связь как раз с великими старухами дорежиссерского театра, Малого театра, с Ольгой Осиповной Садовской, например, которую Раневская считала одним из своих учителей. В ее игре ощущаешь слои актерского театра XIX века (Раневская и в кино была театральной актрисой), куда ниточки тянулись через главного учителя актрисы — Павлу Леонтьевну Вульф, которой в свое время очень помогла и покровительствовала Комиссаржевская, игравшая на сцене вместе с великими александринскими эксцентриками, «трансформаторами»…

И конечно, я иначе взглянул на Раневскую, когда погрузился в Брехта. Ведь он, когда приезжал в СССР, видел «Шторм» в Театре имени Моссовета и написал в дневнике, что актриса, играющая спекулянтку, произвела на него грандиозное впечатление, это ходячий V-эффект (то есть эффект остранения), вот кто должен играть Мамашу Кураж. В «советских бабушках» это как раз самое интересное: их неожиданные, парадоксальные связи с тем, что по-настоящему авангардно. Как сотрудничество Татьяны Пельтцер с Эрвином Пискатором, когда она до войны жила в Германии. Или вот этот факт, что Раневской восхитился Брехт и что Елена Вайгель, уже после его смерти гастролировавшая в СССР, расстроилась, узнав, что Раневская так и не сыграла Мамашу Кураж. Или то, что Раневскую очень ценил Эйзенштейн, до последнего добивавшийся, чтобы именно она снялась у него в «Иване Грозном». Или то, что самым любимым театральным режиссером из тех, с кем она работала, Фаина Георгиевна называла Таирова, у которого сыграла проститутку Зинку, хотя, казалось бы, где приехавшая из провинции молодая Раневская, а где эстетский Камерный театр во главе с Таировым, заглядывающим в архетипические бездны актера. Или то, что «советская бабушка», как дочь богатого нефтепромышленника (учитывая эту «анкету», вот уж действительно Раневская прошла испытания эпохи подобно сказочному герою, какому-то Иванушке-дурачку в юбке), знала французский, могла читать в подлиннике Бодлера и Рембо.

Помимо массового зрителя, и сегодняшние деятели театра и кино, даже элитарного толка, вовсе не на широкую аудиторию работающие, проявляют сильный интерес к Раневской. Взять хотя бы Александра Николаевича Сокурова, который, давая интервью «ПТЖ» и говоря про Ирину Леонидовну Соколову, заметил, что она «абсолютно совпала со своим временем. Она не была с ним в конфликте, не воевала, как, например, Фаина Георгиевна Раневская, настолько опередившая время, что я уж и не знаю, догонит ли оно ее».

Ну что же, Фаина Раневская будет. Фаина Раневская будет.

Сентябрь 2021 г.