Такого, конечно, не было никогда. Кто бы ни умер — три дня, не больше, Фейсбук полнится скорбью. Дальше наступает тишина.

Удар от известия «Умер Юрский» 8 февраля 2019 года обладал такой сокрушающей силой, жизнь до такой степени раскололась на жизнь, в которой он был, — и на ту, в которой его нет, — что начали, вероятно, работать какие-то механизмы общего самосохранения: ну не может его не стать, жизни без Юрского быть не может. Мир без него настолько непредставим, что все сорок дней лента Фейсбука наполнена им, Сергеем Юрьевичем Юрским, с одним только желанием — чтобы он был. Люди отыскивают старые фотографии, публикуют немыслимое число видео, постят интервью разных лет (Юрский выступал много, читал бесконечно, на вопросы отвечал если не охотно, то ответственно). Пожалуй, никогда он не присутствовал в нашей жизни с такой ежедневной плотностью: сорок дней собрали в сетевой ленте всю его жизнь — от малыша на набережной Фонтанки, в котором уже угадывается «наш» Юрский, от смешных фотографий спектакля «В поисках радости», где строем, навытяжку, стоят перед Шарко (уж как ее там звали, не помню) молодые Юрский, Лавров, Стржельчик, — до последних выступлений. Капустники в актерской гостиной (ах, какой он там молодой и прекрасный, ритмичный и элегантный!), фильмы, телеспектакли (вот он читает 66-й сонет молоденькой Теняковой в «Смуглой леди сонетов»), стихи, чтецкие программы, любые появления на телевидении. Возникли группы «Сергей Юрский. In memoriam», «Юрский Сергей Юрьевич — грани личности» (они перерастут в сайт). Сорок дней как бы возродили нелегальное «Общество юрскистов», о котором в эти дни вспомнил Александр Ласкин.

И никакого театроведения. И бесполезно кого-то просить сейчас написать о Юрском аналитически.

Что ж так?

Да потому что он так много значил не только в профессии и в связи с ней, но — главное — поверх нее, настолько был последним властителем дум (Юрий Михайлович Барбой настаивал, что именно — дум), что сейчас желание только одно: не растерять чувства его ежедневного присутствия. И тут не до анализа резкой, почти с отсутствием гласных, на одних согласных, синкопированной речи, не до его редкого по четкости ума, не до «черчения» собой сценического рисунка в пространстве сцены…

О Юрском написано когда-то лучшими перьями, Крымовой, Гаевским, да, собственно, всеми, куда нам сейчас за ними, когда хочется одного — чтобы он был?

Все другое наступит потом. А пока Сергей Юрьевич Юрский не покидает нас ни на день…

8 февраля

Сережа, Сергей Юрьевич.

— Да что ты меня по отчеству называешь… В одном городе живем и не видимся…

В шестидесятых годах каждое появление Юрского на сцене — на минутку, в эпизодике — счастье!

Какой-нибудь спектакль «Сколько зим». С отличными Лавровым и Шарко. А он только ходит по сценическому аэропорту с Басилашвили и горячо разговаривает…

Маленький Фердыщенко во второй редакции «Идиота». Со всеми характерными юрскими приемами.

Шесть раз видел я Сережу в роли Илико. Писал его в роли по театроведческому заданию. Тридцатилетний играл старика грузина. С тех пор если я имитирую грузинскую речь — то голосом Юрского.

Чацкий наш. Король наш в Шекспире.

Мы с Машей Дмитревской смотрели «Игроки» в постановке Сергея. Да, не самый лучший спектакль.

— Юрский наше все, — серьезно сказала Маша.

Может быть, я внутренне наконец признал существование смерти только сейчас, когда не стало его. Какие они с Наташенькой Теняковой в телеспектакле «Большая кошачья сказка», с которого началась их любовь! Какой он теле-Кюхля! Киногусар Никита! Какой он Бернс! Пушкин!

Как он играл в капустниках! Как он их смотрел! Радостнейшим впечатлением моей жизни останется воспоминание, как хохотали и разводили руками он и Товстоногов, слушая мое чтение.

Какой он Импровизатор в «Маленьких трагедиях!»

А в жизни, умея импровизировать, нет! — потрясающий труженик.

Само существование Сережи было бессменным и бессрочным одиночным пикетом против безобразия и фальши, пошлости и преступления прошлой недавней и нынешней жизни.

Одна из главных легенд моей жизни. Любовь моя.

Плачьте, Музы. Я тороплив и невнятен. Я ошеломлен.

Прощай, прощайте, Сережа.

12 февраля

Это было три недели назад. Я сдавал в печать свою последнюю книгу под категоричным заголовком «Занавес!». В издательстве спросили — кто напишет предисловие, и я позвонил Юрскому. Он ценил мою предыдущую книгу «Я научу вас свободу любить», как-то раз обсудив ее со мной неожиданно азартно и подробно.

И я рискнул вновь услышать его отклик.

Сережа согласился, пояснив, что отзыв бывает трех родов — как предуведомление, как заключение и как восклицание.

— Я выбираю последнее, — сказал Юрский. — Все будет готово к Крещению.

19 января я позвонил ему.

— Я написал, — бодро заявил Сережа. — Текст знатный. Но тебе я читать не буду. Пусть позвонит мне редактор.

Когда Елена Сергеевна позвонила ему, он попросил ее взять карандаш и бумагу и объявил:

— Я буду вам диктовать.

Алексеева робко спросила, нельзя ли прислать текст по электронной почте.

— Нет, — решительно ответил Сережа. — Тот Юрский, которого вы знали, не существует. Его больше нет. Он умер. Пишите…

Окончив чтение, он попросил поставить дату. Елена Сергеевна пыталась возразить, что число в тексте вовсе не обязательно, но Сергей заверил ее, что в данном случае оно для него просто необходимо. Неужели он предчувствовал, что это последнее его высказывание?

В книге «Занавес!» теперь навсегда поставлена точка. 19 января 2019 года.

17 февраля

Сегодня девять дней, как нет Сергея Юрьевича Юрского…

Никогда не думал, что смерть его так меня поразит… И всех поразила — именно поразила, как током ударило. Это так видно. Бесконечные отклики, соболезнования в интернете, передачи по телевидению, по радио, спешные воспоминания, ретроспектива его фильмов. Все эти дни говорят и говорят о Юрском… Я не помню, чтобы такое было, когда умер Стржельчик, или Лавров, или Ульянов, Плятт… Популярнейшие были артисты… Великие. Но такого не было. Что произошло? Какая-то неизбывная любовь к этому человеку вдруг выплеснулась наружу. Я вообще не думал — и, уверен, многие, — что этот человек подвержен смерти, что может умереть Сергей Юрский (?!). Он не «мелькал» на экране, как многие наши кинозвезды, и не так уж много о нем говорили по телевидению, по радио (сравнительно). Да и говорить о популярности артиста Юрского надо сильно подумав. Тут что-то было другое, поверх всего и помимо всего. Популярны были Стржельчик, с улыбкой кивавший девушкам из своего автомобиля (а те млели от восторга — сам Стржельчик!), Лавров, Копелян… Они были большие актеры, но и — звезды. Юрский не был «звездой» в привычном для нас понимании. Это претило ему, его актерской натуре претило. Но он был чем-то крепким, честным, бескомпромиссным. Пока он был жив, было как-то спокойно. Есть Юрский — и в жизни все нормально. Такие люди не умирают, что вы, с ума сошли?..

Но вот его не стало — и словно что-то рухнуло. Не могу понять, почему так. Он был для меня, оказывается, чем-то очень важным в жизни.

Мы были знакомы с Сергеем Юрьевичем только по театру. Ну, встречались у Миши Данилова. Разумеется, не было никаких у нас дружеских отношений, я был мальчонка рядом с ним и, в общем, другого мира человек, но мне посчастливилось несколько лет наблюдать его, и я не могу представить Юрского чахнущего от старости, согбенного под гнетом болезней. Это был человек-фонтан, неостановимый фонтан творчества, я не помню, чтобы он бездельничал, отдыхал, он был все время занят чем-то. Он умер, как мог умереть только он. Как человек живет, так он и умирает — это слова Бальзака. Фонтан просто остановился. Остановилось сердце. Он так и не стал старым, Сергей Юрьевич. И не умирал, нет. Когда я увидел в инете первые сообщения о случившемся, рука сама вывела: «Это неправда».

21 февраля

Надо знать, кем был Юрский для тогдашнего Ленинграда. Хороших актеров в это время хватало, но никто из них не был настолько свободен. Вот выходит человек на сцену — и сразу видно: да, он такой. Не исполнитель чужих заданий, а самостоятельный творец.

Впрочем, отдельность свидетельствовала не об одиночестве, а, напротив, о тесных связях с публикой. В «Горе от ума» — его первой большой удаче — он рассказал историю своего поколения. Это была история людей оттепели, чей «век», говоря словами Тынянова, «умер раньше них».

Эта тема была объявлена еще до начала действия. На занавесе Товстоногов поместил пушкинскую фразу «Черт догадал меня родиться в России с душою и с талантом», но ее велели убрать. Это было не так обидно, потому что эту тему Юрский играл.

На панихиде в театре имени Моссовета об этом вспоминали. Кама Гинкас рассказал, что его отец увидел «Горе от ума» с верхнего яруса и совершенно задохнулся. Ощущение было такое, будто он не смотрит знакомую пьесу, а читает «Архипелаг ГУЛАГ». Казалось, сейчас войдут и всех арестуют.

Как Сергей Юрьевич этого добивался? Ведь тут не было никакого «осовременивания». Чацкий не носил джинсы и черный свитер, как Высоцкий—Гамлет, но при этом был узнаваем. Это был человек начала девятнадцатого столетия и в то же время один из нас.

Разумеется, мы были ему благодарны за понимание. Каждый это делал так, как чувствовал и умел. В последнем классе школы я был принят в члены «Общества юрскистов», которое создала моя тогдашняя приятельница Катя Эткинд. Общество было тайное (по крайней мере мы никому особенно о нем не рассказывали), и главным его смыслом была любовь к артисту. Мы смотрели все, что он делает, но главное — встречались друг с другом и говорили: все-таки он — гений! Как замечательно он сказал это! А как ответил то!

Это чувство сохранялось и в последующие годы.

1 марта

Дорогие друзья! У меня есть огромное желание найти место, где можно было бы организовать большую уютную комнату, в которой расположилась бы библиотека со всеми книгами и дневниками Сергея Юрского. И конечно, большой монитор, на котором можно увидеть все его творческие вечера, актерские работы и спектакли. Какой бы это был подарок для очень многих людей — зайти в эту комнату и попасть в мир Уникального человека Сергея Юрского!

17 марта

Моей первой любовью были три мушкетера, второй — Фидель Кастро, а третьей мог бы стать мальчик из параллельного класса, мечтавший сделаться режиссером, но он неосторожно посоветовал мне сходить на «Горе от ума» в Большой драматический — и от моих планов заняться журналистикой, чтобы «бороться за правду», остался один пшик… (Впрочем, этому поспособствовала также московская тетя-диссидентка, задавшая наивный вопрос: «Ты что, серьезно думаешь, что тебе разрешат писать и печатать то, что ты хочешь?»)

Мы не знаем и, наверно, никогда не узнаем, каким образом личность актера попадает в резонанс с персонажем и втягивает нас в водоворот эмоционального сопереживания герою, отождествления себя c ним, но эти редкие случаи входят в легенду и становятся знаковыми вне зависимости от того, произошли они в театре или кино. Иногда кажется, они влияют на дальнейшую земную судьбу актера — хотя, скорее всего, режиссер видит знаки этой судьбы и дает актеру сыграть ее раньше, чем дело дойдет до реальной жизни. Такое позже случилось с Гамлетом—Высоцким и с Луспекаевым в «Белом солнце пустыни», а почти одновременно — с Олегом Ефремовым в «Назначении».

Назначая Юрского на роль Чацкого (а точнее, вводя его на роль за три недели до премьеры), Товстоногов вряд ли мог предположить, что вся дальнейшая судьба актера будет определена органической неспособностью съездить к княгине Марье Алексевне или пойти на поклон к Фоме Фомичу, что власти предержащие будут за версту чувствовать в нем чужого и жестко выдавливать из публичного пространства — при том, что не смогут даже предъявить какие-либо реальные претензии. Просто — ходит не так, дышит не в такт, и посадка головы не приспособлена для втягивания ее в плечи.

Три года спустя на вступительных экзаменах в театральный я начала свое сочинение примерно так: «Зимним вечером по набережной Фонтанки рядом со мной идет сутуловатый человек в старинной крылатке… Мне хочется о многом спросить его, и кажется, иногда он отвечает… Я не знаю, кто он: Александр Андреич Чацкий? Или актер Сергей Юрский?..»

К тому времени я имела нахальство познакомиться с Юрским лично и периодически докучала ему проклятыми тинэйджерскими вопросами. Его терпеливые и неизменно серьезные ответы надолго отправляли в библиотеку, в залы Эрмитажа, в ночные очереди за билетами на спектакли гастролеров — или просто заставляли усиленно шевелить извилинами. Но главными театральными университетами были его собственные работы, в ту пору появлявшиеся одна за другой в ошеломительных последовательности и диапазоне: за Чацким — дьявольский паяц Дживола в «Карьере Артуро Уи» в постановке Эрвина Аксера, через год — грузинский старик Илико в «Я, бабушка, Илико и Илларион». А еще он главу за главой читал на телевидении «Евгения Онегина». Чуть ли не каждая его роль была открытием, на спектакли хотелось приходить еще и еще раз…

Но дело было не только в ролях. Каким-то непостижимым образом самим своим существованием он свидетельствовал о возможности другой степени свободы. О других горизонтах и других берегах. Такая вот чайка по имени Джонатан Ливингстон… (Один из его партнеров, отнюдь не глупый и хорошо начитанный человек, жаловался: «С ним невозможно работать! Он думает по принципу „три, шестнадцать“ — я просто не успеваю!»)

Через несколько лет режиссерский дебют Юрского — «Фиеста» Хемингуэя — ошеломил его любимого учителя так, что он попросту закрыл спектакль. Чудом уцелела телевизионная версия — после бегства Барышникова был отдан приказ смыть пленку, и кто-то посмел ослушаться. Низкий поклон этому непослушному: сохранен был не только спектакль, но и лучшие работы лучших актеров БДТ тех лет, которые они сыграли в этом не признанном мэтром спектакле ученика.

Георгий Александрович, по-видимому, думал, что спасает свое гнездо от кукушонка. Но поскольку высидел и выкормил его сам, скрепя сердце дал еще поставить «Мольера» и «Фантазии Фарятьева». Вкупе с «Фиестой» это могло быть началом режиссерской биографии не менее содержательной, чем сделанное Эфросом, или Анатолием Васильевым, или Някрошюсом, — но позиция Товстоногова сформировалась: он предупредил Юрского, что дальнейшие его занятия режиссурой в стенах БДТ нежелательны.

Тут есть какая-то странность: чего-то мы не знаем, а может, уже что-то позабыли. Страх Георгия Александровича перед расколом в театре кажется сегодня абсурдным, невероятным… Ну почему он считал, что ему не нужны наследники? Наверняка, как и в любом другом театре, в БДТ были свои интриги и подводные течения, повлиявшие на решение Товстоногова. Но главное — то была эпоха единоначалия и единомыслия, шаг вправо или влево угрожал обрушить пирамиду, на вершине которой мог поместиться только ОДИН человек.

К сожалению, вектор усилий самого «прогрессивного» худрука города, направленный на недопущение эстетического разномыслия в его собственном театре, совпал с вектором усилий органов, призванных искоренить это же явление в идеологической сфере. Запрет на работу Юрского на телевидении, радио, в кино и на концертной эстраде, а также на упоминание его имени в печати привел к его вынужденной «ближней эмиграции» в Москву.

На последнем спектакле «Мольера» я увязалась за кулисы вместе с Ниной Аловерт и в первый и последний раз увидела потолок этой знаменитой гримерки… Среди прочих росписей на нем глаз выхватил эту: Шагал Марк…

Сорок лет спустя мы смотрели спектакль «Полеты с ангелом. Шагал» в зале тель-авивского театра Гешер. В небольшой компании единомышленников, которую он называл «Артелью», Юрский играл историю самого знаменитого российского эмигранта XX века перед залом эмигрантов — успешных и не очень, выдавленных и уехавших по своей воле, ностальгирующих и нет. Все они были уже не те, что когда-то на «доисторической» родине, — как и он стал в Москве не тем, что в Ленинграде. Как Шагал был в Париже уже не тем, что в Витебске. Эмиграция в зрелом возрасте наращивает на человека новые слои мышц и кожи — так растет лук или капуста. Сердцевина остается, но ее не вдруг увидишь…

Но когда Юрский и Тенякова, сидя по разным концам стола, почти в полной неподвижности играли диалог матери и сына по ту сторону жизни, и роняли слова, и держали паузы, пытаясь понять, почему Шагал не вернулся в свой Витебск, в ушах вдруг ухнул, качнулся и загудел колокол-маятник, памятный по Фиесте, Мольеру и Фарятьеву: от быта к бытию, от бытия — к быту….

А еще в более узкой компании себя самого и благодаря не любимому им интернету Юрский оставил нам огромный Театр-не-знаю-как-назвать: километры поэзии и прозы, прочитанной-сыгранной-почти пропетой с концертных эстрад по всему миру. О нем никто еще толком не написал — да и нужно ли? Погуглите — и смотрите, слушайте…

ЮРСКИЙ, ВОЛОДИН И АКУСТИКА СВОБОДЫ.
К СОРОКОВОМУ ДНЮ СО ДНЯ КОНЧИНЫ СЕРГЕЯ ЮРСКОГО

Кончина Сергея Юрского практически совпала со столетним юбилеем Александра Володина. Конечно, здесь нет буквальной связи, но если говорить о том, что объединяло этих совершенно разных людей, то: они оба были шестидесятники. Их талант расцвел благодаря свободе!

Это и был, если угодно, их общий знаменатель — при всей поколенческой разнице: один родился в 1919-м, другой — в 1935-м, — они начали в одно время. Пьесы Володина начали ставить в 1956 году, Юрский пришел в БДТ в 1957-м.

И пусть свобода оказалась неполной, пусть она обманула, драматически оборвавшись, но именно свобода — свобода от сталинского смертного ужаса в первую очередь — оказалась для поколений Володина и Юрского определяющей.

БДТ и Володин, «Современник», Таганка, Трифонов, Окуджава — все они дети ХХ съезда. Плотность талантов того времени как раз и подтверждает очевидную связь таланта и политической свободы. Те же самые люди в закупоренном мире раскрылись бы по-другому — или не раскрылись бы вообще.

Юрский, скажем, был студентом юрфака, так называемый «бериевский набор». Я не сомневаюсь, что он был бы честным юристом — до тех пор пока можно было быть честным юристом. Дальше пришлось бы выбирать — либо идти путем Юрия Шмидта и становиться диссидентом и правозащитником, либо уходить из профессии. А актерской реализации у Юрского просто не могло быть: представить, что он Софронова и Гусева исполняет, трудновато.

Что было бы с Володиным, если бы не ХХ съезд, учитывая володинское неумение (не то что нежелание — неумение) писать неправду? Да просто спился бы или сгинул в маргиналах.

Сегодня надо выбирать между свободой и социальной карьерой. Да, есть Youtube и полная свобода эстетики, гуляй не хочу, но все это обочина процесса: азиатское устройство власти довлеет над обществом, и время гниет, а не движется. Идет ОТ свободы, а не к ней.

Юрский говорил, незадолго до смерти, о силе исторической тяги. Его поколение, как и (парадоксально) поколение отцов, — были поколениями очень сильной тяги, сильной веры. Драматизм был в разрыве между верой и реальностью, именно этот драматизм и породил феномен Володина и вообще шестидесятничество, сильную литературу и театр! Дул ветер истории — и хотелось расправить крылья. Время давало подъемную силу, человека вели сильные социальные эмоции…

Это же случилось со страной спустя тридцать лет. У меня, и, думаю, не только у меня, в 1990-е было ощущение общей аудитории. Я слышал смех страны. Было ощущение хорошей акустики. Это очень важно — что миллионы людей думают так, как ты!

Это то, что сделало Юрского — Юрским. Его Чацкий в «Горе от ума» обращался к залу БДТ: «Служить бы рад, прислуживаться тошно!» Мол, вы-то понимаете! Этим, которые рядом со мной на сцене, фамусовым-молчалиным, не объяснишь, но вы-то понимаете… И была ого-го какая акустика!

Сегодня страна раздроблена и разорвана ужасно. Во времена молодости Володина и Юрского было требование обновления — сейчас и обновляться нечему. Идеологии нет вообще. Воровская ухмылка стала интонацией власти, вполне принятой народом, и за неимением общественного сюжета каждый по мере сил просто проживает свой. Люди если и объединяются, то в маленькие очаги нравственного, по преимуществу, сопротивления: «Петербургский театральный журнал» Марины Дмитревской, «Диссернет» Сергея Пархоменко, «Русь Сидящая» Ольги Романовой, религиозные кружки, правозащита, культурные проекты…

Россия — страна литературоцентричная, но никакой роман, даже блестяще написанный, сегодня не станет общественным событием, как в свое время стали событиями именно общественными «Один день Ивана Денисовича», проза Трифонова, молодые поэты… Помимо собственно текста, тут нужен ХХ съезд и «Новый мир» Твардовского. Нужна акустика.

Таланты того же масштаба, что и Володин, и Юрский, могут родиться и сейчас, но, чтобы они заговорили в голос, им нужно для начала вдохнуть полной грудью. Нужен воздух, нужна свобода.

Фото предоставлено творческо-исследовательской частью БДТ им. Г. А. Товстоногова