Сквозь каждое сердце, сквозь каждые сети
Пробьется мое своеволье, —

писала Марина Цветаева. Пожалуй, эти строки можно посвятить и ее тезке — актрисе Марине Бабошиной.

Курилка Омского академического театра драмы, где на стенах висят картины-паззлы, собранные Илоной и Давидом Бродскими, а из окна открывается вид на сквер, от которого берет начало самая красивая улица города, по старинке именуемая Любинским проспектом. На небольшом диване, обитом коричневой кожей, сидит девушка. Хрупкая, с простым лицом без следов макияжа — ничего примечательного, но от нее невозможно оторвать взгляд. Может, дело в том, как сосредоточенно она вглядывается в листки, которые держит в руках, как едва уловимо шевелит губами (видимо, повторяя текст), как замирают в воздухе пальцы и как долго дымится в ее руках сигарета…

Марина Бабошина. Кажется, что она из другого мира и принадлежит другому времени, будто сошла с какого-нибудь экспрессионистского полотна. Завораживающе странная, со сгущенной энергией напряжения и фатального предощущения катастрофы, причудливо соединяющихся с мягкой женственностью. Она — планета. Отдельная планета.

Свой актерский путь начала в пермском театре «У Моста» — кузнице кадров. Появление в Омской драме дочери и отца — Марины Бабошиной и Ивана Маленьких — кажется абсолютной закономерностью. Долгие годы славившийся коллекционной труппой омский театр в их лице обрел действительно крупных самобытных артистов. Этот текст — об омском периоде Бабошиной. Сегодня она — артистка Красноярского ТЮЗа, где под умным руководством Романа Феодори у нее, надеюсь, все сложится, но это будет совсем другая история…

А пока Омск. Почему-то представляю его белым (может, подсознательная ассоциация с Колчаком?) и заснеженным. Марина Бабошина провела в нем шесть сезонов. Центральной ролью, мне кажется, стала для нее даже не Екатерина Семеновна в «Марии» И. Бабеля (режиссер Г. Цхвирава), за которую она была номинирована на Национальную театральную премию «Золотая маска», а странная немая девочка Сюзанна-Софья во «Времени женщин» Е. Чижовой (режиссер А. Крикливый).

За внешней простотой Марины Бабошиной открывается пугающая глубина — такая, какая может открыться за чертой, которую человеку страшно переступить. Там — неизвестность, нескончаемость и тишина, резонирующая от соприкосновения с воздухом. В Бабошиной есть обезоруживающая детскость, печальное бесстрашие мудрости. Есть такие дети, которые, кажется, приходят в мир, заранее зная, что жизнь — это тяжелая, порой непосильная ноша, что мир редко бывает благосклонен и еще реже — справедлив. Таких детей сразу видно, маленькие старики в толпе весело смеющихся сверстников — печально усталые, владеющие только им одним ведомой страшной и грустной тайной.

Именно такой девочкой была Сюзанна-Софья из «Времени женщин». Мелодраматическая по своей сути история о трех бабушках, пытающихся устроить жизнь ребенка, мать которого умирает от рака, приобретает в спектакле Алексея Крикливого трагическое экзистенциальное звучание, благодаря в первую очередь актерскому ансамблю спектакля. Три предельно достоверные бабушки — Гликерия (Валерия Прокоп), Евдокия (Наталья Василиади), Ариадна (Элеонора Кремель) — три кита, на которых держится мир Сюзанны-Софьи. И пара дочь — мать (Ольга Солдатова). Они виртуозно создают тонкую сценическую материю, и невозможно поверить, что Чижова писала не с них. История о пяти женщинах, больших и маленьких, на долю которых выпало немало трудностей. Мужчины здесь мелкие, почти ничтожные, женщины — крупные и величественные, мир, показанный через призму детского восприятия, сюрреалистичен. Здесь в углу стоит огромная нога эрмитажного атланта, выпадают осадки из бумажных снежинок, мама не умерла, а всего лишь спит, и кажется, что ее непременно можно расколдовать. Этот мир, рожденный сознанием Сюзанны, наивен и по-детски чист, но в нем уже чувствуется грядущее несчастье. У Сюзанны осторожная пластика, напоминающая движения животного в незнакомом пространстве: она внимательно вслушивается в вибрирующий мир, в каждое колебание его, она «вдумывается» в него с детской остротой и цепкостью. Подвергая художественной интерпретации его детали, она создает новую реальность, наполненную только ей понятными символами. Сюзанна уязвима не только в силу детского возраста, но и из-за своей немоты, врожденной «одиночести», непохожести ни на кого другого.

Умение держать паузу — один из самых трудных (и редких) навыков артиста. Умение не просто молчать, а выдерживать осмысленные наполненныепаузы, включаться в процесс всем существом, проникая в глубь персонажа, — отличительная черта Бабошиной. Бабошина—Сюзанна в более чем трехчасовом действии говорит мало, лишенная речи, передает все смены настроений мимически.

В ней нет ни стремления выдвинуть себя на первый план, ни самолюбования, ни желания понравиться публике. Возможно, поэтому именно за ней хочется наблюдать, ловить движение мысли, вслушиваясь в ее глубину.

Она не из нашего времени. Может, откуда-то из начала XX века, с душой на сломе эпох. Органически достоверна она в роли Серафимы Корзухиной («Бег» М. Булгакова, режиссер Г. Цхвирава) — униженной нищетой, но не растерявшей благородства, достоинства и мягкой скромной женственности. Корзухина из тех женщин, в слабости которых обнаруживается сила, ничем непоколебимая твердь металла. Она излучает неяркий, но теплый свет. С такими женщинами хочется остаться навсегда, чтоб иметь возможность согреться возле их не сжигающего, но всегда согревающего огня. Она последняя надежда и последнее утешение во враждебно-холодном рушащемся мире.

Из этой же породы и Екатерина Семеновна («Мария»). Художник Олег Головко выстроил на сцене мир подземной жизни, заглушенной и задавленной, в которой не хватает ни чувств, ни воздуха. Нежная и тонкая Екатерина Семеновна — осколок ушедшей дореволюционной страны. Жизнь и женское тепло в ней законсервированы, плотно сжаты со всех сторон слишком тяжелым существованием, окружающей темнотой и безысходностью. Способность к бунту, к мощному противостоянию обнаруживается в том, как зло она напевает: «…эх, яблочко, да с голубикою, подходи, буржуй, глазик выколю!»

Для Георгия Цхвиравы, в спектаклях которого Бабошина сыграла свои основные роли омского периода, важен не просто человек с его миром и чувствами, но то, как этот человек вписывается в исторический контекст. Жизнь как состязание, как борьба за существование, кочующее из спектакля в спектакль мрачное чувство необратимости хода вещей и бесприютной сиротливости каждого — герои часто действуют в посткатастрофичном мире, который уже не вылечить и не поправить. Умение Марины Бабошиной деликатными пастельными мазками, без нажима, передать трагическую надломленность своих героинь оказалось востребованным в сценических текстах, создаваемыми Цхвиравой.

Покорная обреченность героинь Бабошиной дорастает до бунта в образе Гении Гофрайтер («Далекая страна», режиссер Г. Цхвирава), неяркой женщины с будто бы стертой внешностью. Она терпит измены и унижения от мужа (Александр Гончарук), кажется, что перед нами бледная полупрозрачная тень. Гения обретает силу в борьбе, решаясь на адюльтер с юным Отто (Николай Сурков). Состязание между ней и ее мужем — жестокое, злое, остервенелое. В нем не будет (и не может быть) выигравших, борьба уничтожает не только морально, но и буквально — физически. Увеличивается пустота. Спасение невозможно.

Роли Бабошиной в спектаклях Цхвиравы — это семейный альбом без посторонних. Достоверные, но похожие друг на друга женщины — те, в ком изначально чувствуются обреченность, жертвенность и готовность на любые муки. Кажется, что в них накопились открытость, взрывоопасная предельность, свойственные героиням М. МакДонаха, в большом количестве сыгранным Бабошиной в период работы с Сергеем Федотовым. Обостренная эмоциональность из внешней плоскости перешла внутрь, создавая объем, душевную многогранность всех героинь актрисы. Здесь просится сравнение с деревом, в какой-то мере из-за известных строк Григория Поженяна:

А я не хочу, чтобы с меня сдирали кожу.
Я не хочу, чтобы меня красили, сушили, белили.
Нет, я этого не хочу.
Не потому что я лучше других деревьев.
Нет, я этого не говорю.
Просто я другое дерево.

Это и про Бабошину. Представьте себе узор годичных колец дерева — оттиск биографии. Чем причудливей, тем более интересная судьба — тем больше это дерево видело, чувствовало, знало. Бабошина — из породы тех, у кого внутри причудливые узоры.

Быть может, именно поэтому ее Мэрилин в «Безруком из Спокана» (режиссер Д. Егоров) — вторая Мэрилин в ее карьере (первая, конечно, была у Федотова), доставшаяся ей после ухода звезды омской труппы Натальи Рыбьяковой, — несмотря на безупречное техничное исполнение, казалась ей уже не по размеру. Она выросла из Мэрилин. В театре «У Моста» Бабошина создавала открытых, эксцентричных героинь, чья поэтичность высекается из почти первобытной наивности. В пермском спектакле героиня Бабошиной была разбитной пергидрольной блондинкой с копной мелких гофрированных кудрей — девушкой с маргинальным оттенком. В спектакле Егорова постройневшая актриса Бабошина в белом парике — уже скорее девушка в стиле «героиновый шик», эдакая Ума Турман в «Криминальном чтиве».

В Омской драме ее актерскую игру характеризует сдержанная форма подачи, пристройка немного «над», будто бы сочувственное созерцание свысока, наблюдение за жизнью героев со стороны, но при этом подробный психологизм. Кажется, что в пермском театре «У Моста» ее героини переживали нервные срывы, в Омской драме — их послевкусие. Тут важно «вчувствование». Возникает ощущение одновременного сращения с персонажем, но при этом постоянного просвечивания через него — активной трансляции собственного чувственного «Я». Кажется, что для того, чтоб сыграть, ей необходимо нащупать болевые точки своих героинь, именно через них войти в образ. Боль как доминанта, как то, что объединяет всех со всеми.

Были на ее пути и профессиональные неудачи, к которым можно отнести Сашеньку в «Искуплении» (режиссер А. Крикливый). Понятно, что умную актрису Бабошину должна была заинтересовать роль в спектакле по насыщенной философским контекстом повести Ф. Горенштейна. Однако истеричную Сашеньку-подростка, с одной стороны, победила женственность, присущая актрисе, а с другой, погубила намеренная, противоестественная холодность. Сашенька Бабошиной — железная партийная девочка, в ней нет той слепой порывистости, гормональной тоски по любви, какие обнаруживала в себе Сашенька Горенштейна. Хороша была Бабошина в финальной, «взрослой» сцене, когда беременная Саша пела колыбельную. Пожалуй, это единственная роль, в которой ее природная органика и человеческая, внеактерская, искренность не помогли, а, скорее, помешали сращиванию с образом. Бабошина, как чуткая и умная артистка, конечно, не могла не почувствовать дискомфорта в их с Сашенькой человеко-ролевом союзе. Умеющей тонко и точно настраиваться на своих героинь актрисе, кажется, было проще признать неудачу, чем солгать на сцене (недолго она выходила в роли Сашеньки, полностью уступив ее юной Кристине Лапшиной).

Если долго наблюдать за ее ролями, то, конечно, замечаешь повторяющиеся интонации, узнаваемые мимические движения, но это, скорее, техника, наработанная глубоким изучением собственного психофизиологического аппарата. Она точно про театр переживания, никак не представления.

Вообще, органичность человека с улицы, случайного прохожего — это у них семейное. В спектакле Д. Егорова «Время секонд хэнд» Иван Маленьких кажется действительно пробегавшим мимо пенсионером, который выскочил на сцену поделиться своими мыслями. Героиня Бабошиной — хрупкая и тонкая девушка с огромными глазами — доверительно и просто рассказывает о том, как ее в белой курточке укладывали на асфальт. Актриса поражает трудно формулируемым откровением. Она будто удивляется тому, что можно так озлобиться, тому, как легко из человека выхолащивается все человеческое. С обезоруживающей простотой порядочного и добросердечного человека, с искренностью, которая в жизни встречается лишь у случайных знакомых, ее героиня говорит: «Я должна их ненавидеть? А я не хочу. Я к этому не готова».

Возможно, именно в этой реплике кроется ключ к актерской формуле Марины Бабошиной. Не ненавидеть. Ее хрупкие героини в огромных сценических мирах кажутся осиротевшими девочками, уставшими жить без любви. Всегда стоящие отдельно от всех, подчеркнуто инаковые, печальные хранительницы тайного знания — такими предстали героини Бабошиной в омский период.

А теперь ждем новую, красноярскую, историю. Хоть бы счастливую…

Февраль 2019 г.