ИЗ НЕОКОНЧЕННОЙ ПОЭМЫ «СОВРЕМЕННИК»

Со всех домов нам ворон каркал.
Жизнь напрягалась, как струна,
А на воротах Луна-Парка
Кривлялась Дохлая Луна,
И фантастический цилиндр
Над черной маскою орал:
Я жив! Я весел! Я — Макс Линдер!!
Я никогда не умирал!!!

***

Жорж Борман — рядом. Вот соседство!
Наискосок — кино «Палас».
Мне десять лет, я кончил детство
И поступаю в третий класс,
Мой новый мир — шестая парта,
Тюлений ранец у плеча,
Географическая карта
И три тетрадки Гербача.
Страшней таблицы умноженья
Суровый строй латинских слов!
Но тут мое воображенье
Пленяет Генрих Птицелов.
Я приношу костюм матроса
Как жертву латам и мечам,
И рыжий Фридрих Барбаросса
Мне долго снится по ночам.
Потом мечта о Клеопатре,
И Юлий Цезарь, мой кумир,
А по субботам мы в театре,
Но там другой, особый мир.

Мы входим в зал. Зияют ложи,
Как в этажерке этажи.
В них застоялся запах кожи,
Вина, духов, соблазна, лжи.
Чуть золотятся позументы
На складках ткани голубой.
В оркестре — звучный разнобой:
Настраивают инструменты,
И с флейтой ссорится гобой.
Недвижны пыльные шелка.
В партере, тыквами на грядке,
Четыре лысых старика
Расселись в шахматном порядке
И спят на страже балерин,
Вцепившись в кресельные ручки.
Старушка чистит мандарин
И по-французски шепчет внучке.
Амуры льются с потолка,
Улыбкам их никто не верит.
Но час настал! И настежь двери,
И в зало ломится толпа.
Визитки, смокинги, пластроны
Текут меж кресел по рядам,
На ложи незнакомых дам
Косятся важные матроны,
Вперед толкают дочерей,
Курсистки кучатся, как овцы,
Студенты жмутся у дверей,
Расправив бороду, Коковцев
Проходит в первые ряды,
Похожий издали на Фета,
И запах клюквенной воды
Сквозняк доносит из буфета.

***

Что мне до них! Сижу и жду
Над этой бездной многоустой.
Но меркнет свет. Вздохнули люстры,
Партер и кресла — все в бреду.
Вот-вот оркестр сорвется с места,
И шумный занавес взлетит.
Как леди Макбет Клитемнестра,
Безумный Лир — как царь Эдип.
Но это только в раннем детстве,
Пока душа от слез чиста,
Таких глубоких соответствий
Полна живая темнота.
Так явны разница и сходство,
Так все прошедшее не впрок,
Так поражает донкихотство,
Так ослепителен порок!
А в двадцать лет уж мы не верим
Ни в чох, ни в сон, ни в божий крест,
Ни в расписной картонный терем,
Ни в голубой холщевый лес!
В сознанье наше бойкий критик
С утра заходит, как в пассаж,
И самой чистой Маргарите
Он смотрит только за корсаж.
Пока судьба над нами мямлит:
«Быть или нет, в конце концов?»
На всех комических отцов
Немного смахивает Гамлет…
Но не об этом речь моя,
Передо мною дама в шляпе,
Я извиваюсь, как змея:
Идет «Борис», поет Шаляпин.

***

Как будто не было и нет
Ни лож, ни кресел, ни балкона…
От колокольного трезвона
На сцене вспыхивает свет.
В толпу статисток и актрис,
Как в полный кукол пестрый ящик
Опак неестественно стоящих>,
С амвона сходит Царь Борис,
Но он живой и настоящий.
Несут хоругви на крыльцо,
Идут бояре по два, по три.
Он на толпу еще не смотрит,
Он только поднял к ней лицо,
Толпа очнулась, поняла (замерла),
В испуге крестится с размаха
На этот ясный свет чела
Под этой шапкой Мономаха.
Он тихо с Шуйским говорит,
А сам глядит на патриарха.
Рукой как будто гладит бархат,
Но темный взор его горит,
На шее жила напряглась:
В ней бьются волны черной крови.
Чуть-чуть сошлись тугие брови,
И, вдруг, в губах — такая власть,
Такая сила в кадыке
Под остро выгнутой бородкой,
Что люди пятятся в тоске!
А он глядит с улыбкой кроткой,
И тесно сжатые персты
К челу высокому подьемлет
Движеньем вечной простоты,
Иисусу покорившим земли,
И легкой поступью с крыльца,
Как агнец светлый и крылатый,
Через народные сердца
Грядет в кремлевские палаты.

***

Партер и кресла — все в бреду.
В оркестре, бросив инструменты,
Как черти мечутся в аду,
И рушат зал аплодисменты.
Они летят то вверх, то вниз,
Смолкают, рвутся как шутиха.
«Шаляпин, браво,
Браво!
Би-с-ис!!
Ура!…» — и сразу стало тихо.
Вошла такая тишина,
Что даже больно слышать уху.
Лишь там, внизу, одна струна
Жужжит, как будто дразнит муху.

***

Нет, это в жизни только раз
Сжимает грудь такое чувство,
Когда великое искусство
Само рождается из нас.
Оно проходит по душе,
Как очистительные грозы,
И льются искренние слезы
На череп из папье-маше.
Под их живительным дождем,
Вновь очарованные миром,
Мы к сердцу истины идем
За «Годуновым», за Шекспиром…
Сальери бросил яд в вино,
С кинжала кровь счищает Кавдор,
И это все такая правда,
Которой в жизни нет давно!
Здесь — пьесы вечные играют,
Там — повторяются века.
Здесь — люди любят, умирают,
А там — встают, под плеск райка.
Здесь — каждый день, сегодня, завтра,
Исходят кровью вечера,
А жизнь в углу сидит, как автор,
Сегодня — та же, что вчера.
Ногой отстукивает такт
И улыбается приятно,
А в целой пьесе ей понятно
Одно явление: антракт.

БАЛЕТ

Когда в душе желаний нет,
Сознанье спит и сердце пусто,
Оставь людей, иди в балет:
Он так смещает мысль и чувство!
Вздохнули люстры — свет потух;
Незримый ток повеял в зале,
И волны красок ловит слух,
Ритм осязается глазами.
Запел ликующий смычок!
Жизнь возникает из движенья:
Ноги стремительный толчок,
Полет за грань воображенья,
Мечта, что в Космосе парит,
Девичий торс в хрустящей пене…
И сердце отбивает ритм
Касковой туфельки по сцене!
Так мало в нашей жизни дней,
Когда нам внятны звук и краска;
Когда, не думая о ней,
Мы сознаем, что жизнь — прекрасна.
Услышь смычков прощальный всплеск,
Прижми ладонь к щекам горячим
И не скрывай сердечных слез:
Мы их и так довольно прячем!

РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА

На замковом камне входа
Василиски и короны,
Сладок воздух возрожденья,
Дремлют мертвые в гробах…
По живым каскадам лестниц
Ходят граждане Вероны
С легким смехом на губах.
За углом веселый ветер
Из плащей прохожих лепит,
Льется огненное лето
Вниз, с горбатого моста.
И в сыром могильном склепе
Просыпается Джульетта,
Жмется к юному Ромео,
Дышит в самые уста.
И любовь его оттуда
На руках ее выносит:
Смерти нет, а сон не долог,
Ночь минула, боль прошла.
И, как знак живого чуда,
Разве только солнце бросит
На пути у них осколок
Ярко-красного стекла!
Стой, Меркуццио, ни шагу!
Брось холодный труп Тибальда:
Он лежит в прошедшем веке,
Утру совы не нужны,
Посмотри, как с Капулетти
Обнимаются Монтекки
И язвительную шпагу
Спрячь в тисненые ножны!

ЖИЗЕЛЬ

Спят герани на окошке.
За обрывом у порога
В сонном мареве долины
Млеют горы, блекнет зелень;
Звук охотничьего рога
Замирает вдалеке…
Там нам в память входит счастье —
Синей юбочкой Жизели,
Торопливым следом ножки,
Чуть оттиснутым в песке.
Жизнь течет в привычном круге,
Зов ее неодолимый
В звоне пчел, в зиянье лета,
В смутной жажде первых ласк.
Полдень. Мать ушла из дому.
«Спрячьте, милые подруги!
Скройте в тень душистых веток,
Чтоб не вздумал мой любимый
Заглянуть мне в самый омут
Широко раскрытых глаз».
Нет греха в желанье счастья,
В первом взгляде, в первом зове!
Недоверчивое сердце
У того, кто сам нечист.
Отчего ж с такою болью
Мы читаем эту повесть
И с таким печальным вздохом,
Точно злой осенний ветер,
Перевертываем лист.
«Если ты и вправду любишь,
Не жалей — спокойна совесть.
Это только сердце бьется
Под твоей мужской рукой.
Это только грудь томится,
А глаза… в их синей глуби
Только то, что с детства снится,
Только нежность и покой».
Звук охотничьего рога
Громче, громче, ближе, ближе.
С пышной свитой входит герцог…

***

В лиловый шелк речной волны,
В узоры золота по черни,
В кипенье пены, в свет вечерний
Мы были вместе влюблены.
Кремли татарских городков,
Их деревянные предместья,
Живой, раскосый взгляд веков
Нас завораживали вместе,
И между нами соткалась,
Как роковая неизбежность,
Та, человеческая, связь,
Которая нежней, чем нежность.

ТУРОК, ДИККЕНС И ДЕТСТВО

Сложный мир мне дан в наследство:
Утро. Дымчатою льдинкой
Месяц клонится на Запад,
Солнце дремлет в мокрой чаще;
Там, где горькая прохлада,
Свод паук заткал канвой.
От веранды тянет запах
Золотого шоколада:
Пахнет благостное детство
Тонкой корочкой хрустящей,
Ноздреватой серединкой,
Медом свечки восковой.

………….

Широко раскрыты очи
Богородицы, склоненной
Над младенцем с узкой пяткой
И приподнятым перстом;
В легкой сетке светлых точек
Над зеленою лампадкой
Никнет пламень, истомленный
Долговременным постом.

………….

За окном волчица воет,
Горько оттепели плачут,
Вяжут занавес метели,
Влажный снег лежит на крыше,
Ночь под валенком хрустит.
Брат и я, мы в детской — двое.
Пухлый томик только начат, —
Хорошо читать в постели, —
Мамы нет, а папа вышел,
Мышь за стенкой шелестит.
За окном — волшебный турок
У дверей табачной лавки
Дым пускает из кальяна,
Рядом — лампа Алладина:
Тайной светятся в аптеке
Разноцветные шары.
А за стенкой — фортепьяно,
Тихий скрип кавказских бурок,
Смех «чужого господина»…
День за днем мелькают главки
Золотой библиотеки,
Жизни, выдумки, игры.
Оттерев ладони пемзой
До сухого скрипа кожи,
Расстелив белье на стуле,
Я ложусь, — блаженный час.
В старой Англии — все то же:
Та же ночь стоит над Темзой,
В сизом мраке мокрых улиц
Те же грязные лавчонки,
Люди, те же, что у нас.
Все, что есть и все, что было
Исчезает постепенно
С перевернутой страницей:
И берется ниоткуда,
И уходит в никуда.
Так растаяла на солнце
Детства радужная пена,
Так зима мелькнула птицей,
А таинственная сила
Совершила это чудо
И исчезла без следа.
Эта сила злая-злая,
Только с ней никто не спорит, —
Ходит время старым нищим
От двора и до двора,
Вместе с ним мы счастья ищем,
А оно, как крошка Доррит,
У людей приюта просит,
И за ним плетется, лая,
Безымянный рыжий песик,
Привязавшийся с утра.

НА ОСТРОВАХ

Вновь оснеженные колонны
Елагин мост и два огня…
А. Блок

Дряхлеет мир. Пчелиным роем
Жужжат века. А мы — творим,
А мы все строим. Что мы строим?
Вторую Трою или Рим?
Елагин мост, Елагин остров,
Воображенье, грезы, сны,
В пьянящем воздухе весны
Веков грядущих скрытый остов.
Ленивый ветер от залива
Над морем призрачно седым
Взлетал и падал, молчаливо
По горизонту стлался дым.
Ногами путаясь во мраке,
Шурша, как крабы на камнях,
Упругий стан рукой обняв,
С Коринами гуляли Флаки;
Лукулы пили за игрой;
Катоны спали. Плоский берег
Был полон шорохз. Корой,
Пенькой и маслом пахли волны.
Иные волны шли от клумб.
Потом в лицо пахнуло лаком,
Потом смолой — на смену Флакам
Из темноты возник Колумб.
Но легкий абрис каравеллы
Пропал, раскинув паруса.
Огни погасли. Два часа.
Сады, пруды и небо — белы.
За тень от каменного льва,
Что держит вечность в жестких лапах,
За чад огней, за кружева
Сырой листвы, за влажный запах
Люблю ночные острова!
Мне ночью молодость мила
И сумрак, полный наваждений,
И смена легкая видений:
То плеск волны, то блеск весла.
Люблю толпу! Всегда, нежданно,
Кого-нибудь да встретишь в ней
Среди блуждающих огней
В слоях болотного тумана.
Вот доктор Фауст с кем-то рядом
Идет, вперясь незрячим взглядом
Во мглу познанья — в темноту;
Вот задержался на мосту,
Облокотился о перила…
Кто это с ним? Не вспомню кто.
Вот подошла, заговорила…
Быть может, Гретхен? Нет, не то.
Елена? Нет! Иная карта Сегодня выпала ему…
Ах, боже мой! Да это ж Марта.
Какое плоское лицо!
А на руке блестит кольцо.
Нет, мы не так читали в детстве
По строчкам книжного листа.
Каких внезапных соответствий
Полна ночная темнота!
Как тесен мир. Как, рой за роем,
Мы все, что было повторим.
И все мы строим. Что мы строим?
Вторую Трою или Рим?

***

Все то, что в нашей жизни было,
О чем мечталось, так давно,
Что сердце бережно забыло,
Все — содержанья лишено.
Пропало, стерто, отлетело,
Погружено в небытие,
И нет его, и только тело,
В какой-то степени, — мое.
Но дни пройдут, и эта степень
Исчезнет в мире навсегда,
Как ветер пролетел по степи,
Без сожаленья, без следа…
Все это так, но здесь, на Каме,
Весь мир поставлен на ребро;
Пловцы гранитными руками
В реке чеканят серебро,
И залит луг горячей краской,
И птицей кажется заря:
То желтой иволгой, то красной,
Кровавой грудкой снегиря.
Река кипит, и время множит
За зыбким кругом зыбкий круг…
Все это — жизнь, и быть не может,
Чтоб это все исчезло вдруг!

ИЗ ПЕРЕВОДОВ

ГЁТЕ ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

Кто скачет сквозь вихрь, сквозь ночь, во мгле?
Отец ребенка везет в седле.
Он обнял сына, склонясь над ним,
Прижал и греет теплом своим.
«Мой сын, что ты вздрогнул, во тьму смотря?»
— «Ты видишь, отец, Лесного царя?
Царя в короне, царя с хвостом?»
— «Сынок! Туман в лесу густом».
— «Ты, мальчик мой, пойдем со мной,
Я буду в игры играть с тобой.
Цветы ночные в лугах пестрят:
Моя мать нам шьет из парчи наряд».
— «Отец мой, отец мой, а слышишь ли ты,
Что царь прошептал мне из темноты?»
— «Не бойся, только не бойся, дитя!
То шепчет ветер, листвой шелестя».
— «Ты хочешь, мальчик, со мной пойти?
Мои дочери ждут тебя на пути;
Над сонной рекой ты к их сонму примкнешь,
Под пляску, под пенье, под шепот уснешь».
— «Отец! ты видишь, как пляшут они,
И царь и царевны, там, в тени?»
— «Я вижу их, мне вся даль видна —
То купы их серебрит луна».
— «Дитя! Я тебя не отдам никому!
Не хочешь ты волей, я силой возьму!»
— «Отец мой, отец мой, он ловит коня,
Мне больно! Лесной царь душит меня!»
И всадник гонит, и конь его мчит;
Ребенок плачет, ребенок кричит…
Ворота. Двор. Порог крыльца.
Ребенок мертв в руках отца.

ВАРИАЦИИ НА МОТИВЫ НИЗАМИ И ДРУГИХ ВОСТОЧНЫХ ПОЭТОВ

Летняя ночь тепла.
В небе луна взошла.
В сердце моем, Ай-Гуль,
Ты, как луна, взошла!
В зените стоит луна.
Орлу не взлететь к луне.
Но свет ее залил мир,
Он светит в ночи и мне!
Луной освещен шатер,
Блестят под луной пути.
Не знает бедняк-певец,
Куда от луны уйти:
К Аллаху возвел глаза —
По небу бежит луна.
Хотел зачерпнуть воды,
В колодце дрожит луна!
Немой соловей живет
В груди у моей Ширин,
И как соловью запеть?
Не любит певца Ширин!
Одно только слово: Да!
Шепни соловью, Ширин,
И тысячи нежных слов
В тебе зазвенят, Ширин!
Ушел караван на юг
И счастье в тюках увез,
И там, где шумела жизнь,
Остался сухой навоз.
Вотше караванов ждет
Пустой караван-сарай!
На сердце навесь замок,
Сомкни уста, умирай.
От сердца всю ночь мечтал
Мечом отрубить тебя,
Но поднял ресницы день,
И днем не забыть тебя!
Ты — золото лунных гор,
С земли не добыть тебя.
Ты — хрупкий сосуд любви,
И страшно разбить тебя.
Спроси соловья в саду,
Как сладко любить тебя.
А я опустил глаза:
Боюсь оскорбить тебя!

***

Пока в душе желаний нет,
Ступай в кабак, на дно,
С приятелями в нард играй,
С неверным пей вино.
Легко дышать и просто жить,
Когда в душе темно,
Пока в глазах и тень и свет
Мешаются в одно.
Но если носишь на груди
Кровавое пятно,
Но если сердце, как мечом,
Тоской обнажено,
Беги на площадь: там — народ,
Он ждет тебя давно;
Там тело матери людей
Горбом искривлено,
Там слиплись бороды отцов
В косматое руно.
Под виселицей пой, о том
Что людям не дано.
О счастье пой, что в погребах
От нас утаено.
О ширваншахе и судье,
Что грабят заодно.
Под самой виселицей стань,
Смотри в глаза и пой.
Пока немой не закричит
И не прозрит слепой!
Когда ж поднимет на тебя
Палач топор тупой,
На плаху голову склони,
Но и на плахе пой!

ЗАДИРЫ

Анне Ромм¹
ОДА ПО СОВОКУПНОСТИ

Лорд Байрон, как большой поэт,
Был славен жизнью самой бурной.
Вы тоже с самых юных лет
Избрали путь литературный.
Вы — пессимистка без причин,
Он так же испытал гоненья,
Вы больше любите мужчин,
Лорд Байрон был того же мненья.
Его мужская красота
Была у дам в великой моде,
Вы ж завели себе кота
И с ним резвились на свободе.
Лорд Байрон был отчасти хром,
Вам больше свойственно дородство?
Итак, меж Байроном и Ромм
Я вижу очень много сходства.
Хоть это ясно и без слов,
Однако ж скажем и словами,
Что только разница полов
Мешает Байрону быть Вами!

***

Л. Ф. МАКАРЬЕВУ²

Емеля Пугачев, профессор, Франц фон Моор,
Король, купец, Тартюф, приказчик, городничий,
Во множестве имен и в тысяче обличий,
Оратор, педагог, но всюду он — актер.
Где подобрать мне слов, где рифмы мне найти,
Чтоб надпись сочинить такому лицедею?
Актерским мастерством, увы! я не владею.
Придется скромный дар от сердца поднести.

Публикация Анны Всеволодовны УСПЕНСКОЙ³

1 Анна Сергеевна Ромм — литературовед и педагог Театрального института, писала работу о Байроне.
2 Леонид Федорович Макарьев — один из основателей Ленинградского Тюза, актер, режиссер, драматург и педагог Театрального института.
3 В текстах соблюдена авторская орфография и пунктуация.