А. Казанцев. «Тот этот свет». Театр Сатиры. Режиссер Владимир Туманов.

Я никогда бы не подумала, что «Лунных волков» и «Тот этот свет» поставил один и тот же режиссер.

Одно дело — лирически строгий, «в лунном сиянии», аскетичный спектакль Молодежного театра. В нем две сильные мужские руки — режиссера Владимира Туманова и художника Александра Орлова — крепко держали смыслы бредово-пьяных «философем» Нины Садур,, ограждая органику ее образного мира от ее же собственных вычурных покушений. Необрамленный зеркалом сцены мир А. Орлова имел в виду бесприютность снежных российских широт. В этом мире бред становился любовью, любовь — бредом, бессмыслица обретала смысл, логические смыслы делались бессмыслицей… В «Лунных волках» российская жизнь стонала и страдала мужественно и иронично. По-мужски, хотя «жизнь» — женского рода.

Совсем другое дело — претенциозный, в мишурном «маньеристском» блеске, неразумно роскошный спектакль Театра Сатиры: сделанный тоже Тумановым и Орловым, но «дамский» по выделке и проблематике, по количеству словесной, изобразительной, режиссерской «бижутерии», он тематически вроде бы про то же: всеми частями своего израненного тела стонет в нем наша жизнь = «тот этот свет». Но страдает этот «свет» (мужского рода) как-то очень демонстративно, по-дамски показушно обнажая свою неврастеническую сущность. Две стены ограничивают сценическое пространство, «8 1/2» — драматическую структуру (воспоминания А. Казанцева о Феллини меряют шагами сцену из угла в угол: режиссер Артем «снимает» фильм, встречаясь то ли наяву, то ли во сне с женщинами своей жизни…)

Признаюсь честно. После первого, весеннего, просмотра тумановского спектакля, я была настроена на чисто фельетонный лад. Уже готово было название — «Свето-представление» (спектакль демонстрировал явное свето-постановочное мастерство режиссера — даже с привкусом среднестатистического европеизма — при отсутствии настоящего содержания). С этим «багажом», не рассчитывая особенно ни на что (чудес не бывает даже в театре), я и отправлялась пересматривать спектакль, чтобы еще острее «наточить зуб». Было ясно: «Лунные волки» — этот свет, а «Тот этот свет» — «за гранью»… художественного вкуса.

На пятнадцатой минуте спектакля «запахло серой»: за спинами зрителей дымным пламенем загорелся софит. Таким образом, волей несчастного случая, «светопредставление» состоялось, (не первый раз замечено: наши слова имеют материальную силу и воплощаются в реальность…) и тема исчерпала себя самым вульгарным образом. Но исчерпалась и «фельетонность» моего впечатления. Хорошо играли актеры (при этом — Боже!— какой претенциозный текст и какие неловкие ситуации они играли! На что тратили себя!) Но главное — спектакль представлял неразрешимую для меня загадку: как тот Туманов, Туманов «Лунных волков», мог поставить этот спектакль…

«Тот этот свет» по-прежнему ничем сущностно не напоминал «Лунных волков». То есть, если подходить формально, в этих двух спектаклях много общего: холодноватый свет, почти пустое пространство, двери в никуда, общение с потусторонним миром, мороком, Смертью etc., явное режиссерское стремление строить на сцене мир иррационального, желание материализовать поток сознания. Но сходство — на уровне атрибутов, тем, а на самом деле (употребим здесь словосочетание «театральная природа». Природа.) получаются абсолютно, до абсурда, «разнополые» спектакли, в которых никак не угадывается одна и та же режиссерская рука. Может быть, все дело в том, что «дурные» пьесы Садур сочинены почти бессознательно, а текст Казанцева — написан, многократно обдуман, выстроен, язвы и боли нашей несчастной жизни собраны в комплект вполне сознательным образом, классифицированы, рационально приставлены друг к другу, но… выданы за «поток сознания». Может быть, оттого «Лунные волки» и вышли органической материей, а «Тот этот свет» часто коробит отсутствием вкуса, что у Садур бред не выдает себя за литературу, у Казанцева литературность прикидывается бредом, а Туманов ставит то и другое в одном и том же законе «сценической искренности». Ну как можно искренне, с сочувствием, без иронии, всерьез, воспринимать художницу Анастасию, если своим картинам она дает такие многозначительные названия: «Похороны реки», «Кто мы, откуда, куда идем?» Представляю себе картинки с этой выставки… А Туманов относится к явлениям такого рода нормально, сострадательно, без юмора, забывая, что искренность и профессионализм могут лишь усилить вычурность и неправду, если таковые заложены в материале.

А. Чабан (Артем) и Ю. Джербинова (Дабльвэ). Фото А. Укладникова

Шаг в сторону. Это вообще касается искусства. В последнее время все чаще приходят в голову мысли о безнравственности профессионализма. Когда великая актриса Инна Чурикова и замечательный актер Николай Караченцов в спектакле московского «Ленкома» оснащают собою, своей живой энергией, искренностью и непревзойденной виртуозностью пьесу А. Галина «Сорри», как будто не замечая фальши и авторского цинизма, перестаешь уважать их профессионализм: в его блестящей упаковке зритель получает что-то гнилое, но проглатывает, не замечая…

В скромном Театре Сатиры на Васильевском острове дело обстоит не так страшно, и пьеса Казанцева — не бесстыдство, а просто запоздалый, позавчерашний, не слишком удавшийся хорошему автору опус. Но стоит ли оснащать, нервно украшать «страшилки»: в спектакле как будто собраны все криминальные истории, известные авторам из жизни и из советской драматургии перестроечного и постперестроечного периодов. Если героиня не пьет (уже), то она изнасилована. Если не изнасилована, то сошла с ума. Если не сошла с ума, то проститутка. Если не проститутка, то живет с одним, а ребенок от другого. Если ребенок не от другого, то — клиническое женское одиночество. Если не одиночество, то значит, эта женщина — Смерть (в спектакле — медсестра Дабльвэ). Уже не пьет актриса Майя (ее хорошо, как будто истосковавшись по сцене, играет Елена Рахленко). Изнасилована дочь героя Даша (Инна Кошелева вполне искренна). Сошла с ума проработавшая долгие годы в цензуре сестра Вера (в Татьяне Башлаковой можно угадать судьбу). Проститутка Людмила пишет книгу о своих «случайных связях» (тут небольшая натяжка, но Юлия Солохина энергична). Живет с другим художница Анастасия (Ирина Долинина не фальшивит). Одинока Айна (Екатерина Унтилова), зловеща Дабльвэ (Юлия Джербинова). Вот и весь «списочный женский состав» спектакля.

Но что дано им играть! Тушите свет (и тот, и этот)! Пошлость бывает разная: проститутка разговаривает с Артемом белыми стихами — это, конечно, пошлость, но ведь собирать под одной крышей все перечисленные истории и разыгрывать их (кстати, тоже «белыми стихами», если иметь в виду стилистику спектакля) — тоже пошлость. Только художественная. «Поцелуй мой крест, папа», — просит изнасилованная Даша, и Артем на коленях ползет к ней, а мне хочется спрятаться под кресло, чтобы не видеть этой сцены… Артем требует вызвать на съемку зарезанного друга, убитого священника, одноклассников, умерших в детстве, — а я готова провалиться сквозь землю от вычурности хода… Почему же им, хорошим актерам, хорошему режиссеру, профессионалам, не неловко?! — думаю я… Почему они многозначительно и нарядно (сколько перемен роскошных костюмов!) продаются неловким метафорам и прямым смыслам: вот Артем берет зеркало — образ дьявола — и оно отражается в другом зеркале (гот свет—в этом. Непонятно?). Вот Смерть пантомимически соблазняет героя… Нет ничего хуже апокалипсических виньеток на темы советской «чернухи», и именно запоздалая и манерная ее эстетизация в спектакле (кружева, гипюр, легкий газ, шелк, широкополые шляпы и летящие шефоновые шарфики…) вызывают чувство нравственного дискомфорта. Ну, право, уже невозможно — про лагеря, цензуру, сексуальную неудовлетворенность, психушки и церковность одновременно и параллельно.

Между этими сюжетами ходит-бродит Артем Александра Чабана.

В Театре Сатиры, куда, как в Ноев ковчег, по разным причинам, попали актеры самых разных театров, но все как один — с несложившейся актерской судьбой, с поломанными биографиями, но нерастраченными силами и нереализованными возможностями, — играет один из редких наших артистов, неслучившийся лидер случившегося театра Льва Додина. В его Артеме не угадаешь давнего Мишку Пряслина — протагониста кацмановско-додинских «Братьев и сестер» — с его чувством радости и полноты жизни, но обязательно вспомнишь Зилова из прекрасного спектакля Ефима Падве. Артем и Зилов — родственники, и оба все готовятся умереть в безвременьи, в духоте… Один делает это ернически-жестко, другой вот вынужден произносить выспренности… Но Чабан (на премьере испытывавший, в основном, чувство неуверенности и неловкости за свое физическое и текстовое присутствие среди «белых танцев» и нарядных дам в черном…) теперь взял на себя смысл действия. Главное — он содержательно молчит в этом многословном спектакле. Он помнит себя Зиловым, но уже трезв (хорошо бы напиться!).

Шаг в сторону. «Тот этот свет» можно смотреть по-разному. То есть, если быть в нормальном психическом состоянии, происходящее на сцене едва ли вызовет сопереживание. Скорее, недостающая спектаклю ирония завладеет вами как зрителем (чего нет на сцене — обязательно будет в зале. Закон сохранения.) Если же пребывать в состоянии неврастеническом (отчего же нет? Жизнь-то — «тот этот свет»: ежедневно чувствуешь или что тебя изнасиловали, или женское одиночество, или что живешь не с тем…),— вот тут и могут случиться нехудожественные эффекты: проймет монолог актрисы о ненависти в театре (тем более — Рахленко нешуточно затрачивается), отождествишь себя с сумасшедшей Верой, мечущейся вдоль стенки, прислушаешься к словам Анастасии о том, как владеет нами дьявол… То есть, все так похоже, до боли знакомо… И если откинуть категории искусства, можно включиться, попереживать, ужаснуться… Если откинуть.

Признаюсь честно. Я попробовала оба варианта «смотрения» этого спектакля. В итоге не радует ни один.

Меня давно интересует категория «вкуса» — ускользающая, имеющая, полагаю, и социальные, и личностные, и биографические аспекты. Как писал Пушкин? — «образованный вкус»… Не уверена, что об этом можно судить строго и аргументированно, но мне кажется: «Лунные волки» сделаны с высоким вкусом, а «Тот этот свет» — безвкусица.

…Я никогда бы не подумала, что два этих спектакля поставил один и тот же режиссер. Эта странная разность оставляет в недоумении о свойствах режиссерской природы Туманова. И совершенно невозможно угадать, каким выйдет на свет его третий петербургский спектакль…