«Осенний марафон». А. Володин.
Русский драматический театр им. Н. А. Бестужева (Улан-Удэ) на фестивале «Пять вечеров».
Режиссер Сергей Левицкий.

Те, кто видел прежние работы Сергея Левицкого — «Анатэму», «Dejavu», «Преступление и наказание», могут подтвердить, что режиссер пробует себя в довольно разных театральных жанрах и эстетиках. Его «Анатэма» сочинена в жанре психоделического хоррора, переполненного цитатами из мирового кино — от Хичкока и Джармуша до Тарантино и Вербински. Спектакль свой Левицкий явно придумывал, находясь под обаянием бутусовского «Макбет. Кино». От него — интерес к музыкально-поэтической, ассоциативной структуре действия. «Dejavu» создавался как документальный спектакль, основанный на свидетельствах жертв сталинских репрессий. Актеры осваивали работу с архивными материалами, совмещая в спектакле роли главных героев и отстраненных комментаторов. «Преступление и наказание» — спектакль-путешествие по роману Достоевского, а вместе с ним и по театральному закулисью. Коридоры и закоулки Театра им. Н. А. Бестужева вели напрямик в душевные подполья Раскольникова и Сони, Катерины Ивановны и Мармеладова, Дуни и Свидригайлова. Зрители словно бы тайком подглядывали за героями через щели в стенных проемах и приоткрытые двери, невольно становясь свидетелями человеческих трагедий.

«Осенний марафон» интересен другим: попыткой режиссера вытравить из пьесы Володина ностальгически-сентиментальную интонацию 70-х годов с ее «винтажной грустью». Левицкий погружает зрителей в мир безумного, горячечного сознания Бузыкина, чья жизнь неотличима от ночного кошмара, походит на безостановочный бег, прервать который, по мысли постановщика, может только скоропостижная смерть героя. Все действие, разыгрывающееся перед нами, пропущено через воспаленное сознание Бузыкина, балансирующее между явью и сном.

Е. Заиграева (Нина), Е. Винокуров (Бузыкин).
Фото — А. Данилова.

Огромную сцену «Балтийского дома» занял макет центра Ленинграда. Режиссеру и художнику Кристине Войцеховской хватило двух основных ориентиров — шпиля Адмиралтейства и Мойки, петляющей меж домами. В остальном же перед нами — безликий город: похожие друг на друга кубы белых строений с рекламными вывесками в ретро-стиле: «Булочная», «Кондитерская», «Парикмахерская», «Гастрономия». Это город-миф, он чист и безлюден, будто создан для съемок какого-нибудь романтического советского кино Георгия Данелии. Только глаз видеокамеры предательски мечется по лабиринтам ночных улиц, панически утыкаясь, как бедное загнанное бузыкинское сознание, в стены домов, газоны, асфальт. На экране возникает совсем иная, далекая от романтики, картина. Действие спектакля Левицкого разворачивается именно в ночное время. Освещены фонарями тротуары. Светятся в темноте негаснущие окна ленинградских домов. А над городом, как тени, снуют володинские герои. Крыша одного из зданий служит Бузыкину письменным столом; крыша другого — кухонным столом для Нины, жарящей на электроплитке яичницу для мужа; крыша третьего — постелью для Аллы и Бузыкина. Образ придуман точный, фантасмагорический — страсти и страхи героев, как испарина, поднимаются и нависают над сонным городом облаком кошмара, преодолевая границы идеалистической картинки внешнего спокойствия.

За сценическим миром, созданным Левицким, довольно интересно наблюдать. Он сразу, без интерлюдий, берет в свой плен. Пока дрожащая камера снует по крошечным улицам города, справа на беговой дорожке, спотыкаясь, мучаясь одышкой, бежит человек без головы — бузыкинское тело по инерции продолжает свое бессмысленное движение. Его подгоняет музыкальный ритм. Ему ни на минуту не дают расслабиться звонки будильников. Вместо них самих по всей сцене раскиданы советские куклы-неваляшки. Их привязывает к сапогам Алла, отправляясь на прогулку с Бузыкиным. Ее легкая, «звонкая» походка держит героя в напряжении, напоминая ему о том, что он отчаянно опаздывает. Неваляшки трясут в руках школьницы в коротеньких юбчонках и с пышными бантами, появляющиеся в самый неподходящий момент. Звон этих неваляшек, как и кордебалет советских школьниц, вносит в спектакль ощущение абсурдной нелепицы. Этот звон в буквальном смысле парализует Бузыкина в ночной сцене, когда он разрывается между ждущей у кинотеатра Аллой, Ниной — дома и Варварой, чей перевод он корректирует.

С. Полянская (Алла), Е. Винокуров (Бузыкин).
Фото — А. Данилова.

Режиссер стремительно забирает внимание зрителей и так же стремительно его теряет. Причин тому несколько. Прежде всего, сам образ Бузыкина в исполнении Евгения Винокурова напоминает, скорее, байбака, вялого и апатичного. Он обрюзг, тяжел на подъем, лишен обаяния и харизмы. Пребывает в постоянной вялой растерянности или статичном оцепенении. Внутреннее напряжение, состояние загнанности, нарастающего безумия от смешения морока и реальности ему несвойственно или пока еще дается с трудом. А без этого внутреннего актерского ощущения режиссерский замысел кажется ничем не подкрепленным, трактовка — самовольной. Остается загадкой, чем же этот Бузыкин так привлекает рыжеволосую красавицу Аллу, которую играет ведущая молодая актриса театра Светлана Полянская (ее фронтовичка запомнилась в рамках гастролей на «Золотой Маске»). Быть может, из всех героев она одна оказалась близка к володинским темам: одинокого ожидания, прощения, неугасающей надежды. Жена Нина Елены Заиграевой внезапно из сдержанной, строгой женщины превращается в истеричную, с растекшейся на глазах тушью фурию, разрывающую в клочья кожаную куртку, подаренную Аллой. Не объясняет эта внезапная метаморфоза причину метаний Бузыкина между двумя (любимыми ли?) женщинами. Равно как и явный перехлест в красках чувствуется в образе слесаря Леонида Иванова. Прекрасный, психологически точный актер, сыгравший в «Преступлении и наказании» нежного, страдающего от унизительного положения дочери Мармеладова, здесь создает грубую пародию на Харитонова Евгения Леонова. Похожий на одичалое спившееся чудовище, он насильно тащит собутыльников в лес собирать грибы (на его фоне Бузыкин просто исчезает). Но отчего одни образы даны в спектакле Левицкого в таком гипертрофированном, монструозном свете, а другие — нет (скажем, Варвару Кристина Баженова играет как бодрящуюся, недалекого ума старую деву, эксцентрично, но оставаясь в рамках жизнеподобия), не совсем понятно.

Е. Винокуров (Бузыкин).
Фото — А. Данилова.

Режиссер мог бы усилить атмосферу морока через постепенное развитие образов, объясняя усугубляющееся состояние главного героя. Однако на весь спектакль возникают всего три действительно выразительных метафоры. Первая, когда Бузыкин видит, как к лежащей на постели Аллы подходит его безголовое тело и подпирает ее голову своими плечами. Вторая — когда Бузыкин в истерике бьется ногами о дно Мойки, не в силах в своем бредовом сне даже утонуть. Ибо и у бузыкинских кошмаров есть свое дно, свой предел. Третья — когда все то же безголовое тело тычет в окно Аллиной квартиры спичкой, пытаясь насадить на нее, как насекомое, трепыхающегося на диване Бузыкина. Зрители наблюдают на экране, как герой Евгения Винокурова отбивается от гигантской спички, в то время как Алла, сидя рядом на кровати, невозмутимо продолжает вести с ним диалог.

Игра масштабами, планами, смешение видео и сценической реальности позволяют режиссеру передать впечатление от душной, шизофренической атмосферы, которая, к сожалению, никак не меняется, не дышит на протяжении всего действия. Но без главного нерва и центра спектакля, Бузыкина, эта история теряет драматизм. И потому смерть, настигающая героя, становится не неожиданным финалом, разрешающим напряженный внутренний конфликт, резко обрывающим жизнь Бузыкина, а долгожданной, но сильно затянувшейся развязкой.