«Сад Борхеса». По рассказам Х. Л. Борхеса.
Театр Lusores.
Режиссер Александр Савчук, авторские аппликации Яны Звездочетовой.

Легко заблудиться в пространстве Ленполиграфмаша. Где-то в корпусе «Дизайн-парк», среди мастерских, лестниц, лифтов и коридоров запрятана площадка Зал#3. Дизайн-парк, дизайн-сад.

Не сразу зритель понимает, что спектакль начался. Два интеллектуала статично сидят друг против друга и занимаются философским трепом. Александр Савчук и Константин Моллаев играют неигру, антиигру. Актеры ничего не изображают и как бы просто разговаривают. Перед нами что-то вроде беседы-интервью, но несколько монотонное. Собеседники обходятся без экспрессии. Неясно, когда и как завязывается этот разговор. Пока зрители рассаживаются, когда они незаметно для себя расселись или еще до открытия зала? Дверь остается распахнута. Доносятся звуки тихой вечерней жизни засыпающего Ленполиграфмаша. Сквозь стеклянные стены видно коридор, по которому периодически кто-то проходит. Видно стол, за которым девушка в переднике мастерит что-то из бумаги.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Но спектакль идет. Зритель слушает умный разговор героев. Спустя время он начинает позевывать, нетерпеливо перекладывать ногу на ногу. Лабиринт, бесконечный роман, вилка великого художника. И вдруг что-то происходит. Двумерная картинка становится трехмерной. Девушка из-за стеклянного занавеса (Яна Звездочетова) заходит в открытую дверь и оказывается частью спектакля. С собой она приносит бумажный замысловатый шлем-маску и надевает на одного из героев. Причудливый бесцветный шлем ни на что не похож, не вызывает культурных ассоциаций. Яна Звездочетова ничего не говорит и не играет никаких эмоций. Она существует как персонаж-функция. Собеседники не видят фантомную работницу сцены и не прерывают диалога. Она уходит и возвращается с новыми, еще более странными, инопланетными масками разнообразных форм, надевает их то на одного героя, то на другого, то на себя, меняет местами. В таких масках можно было бы представить жителей вымышленного утопического мира Тлен, описываемого Борхесом в рассказе «Тлен, Укбар, Орбис Терциус». Зритель все пристальнее изучает постепенно открывающееся сценическое пространство и находит новые детали. Например, развешанные рыболовные крючки, на которые иногда ловятся бумажные шлемы. А может, незаметно скользящий по залу фотограф с бесшумным затвором тоже на самом деле актер? А не актер ли мой сосед-зритель?..

Художница-призрак бродит по расходящимся тропкам Ленполиграфмаша — за каждым новым шлемом она отправляется новым путем. Спускается по лестнице, поднимается на лифте, исчезает за массивными дверями и в глубинах коридоров. Ее бумажные творения разбросаны по разным уголкам монохромного геометричного Дизайн-лабиринта. Спектакль выходит за пределы зала, общее пространство становится частью действия. Расходятся тропки «Сада Борхеса».

Спектакль основан на рассказах Хорхе Луиса Борхеса «Сад расходящихся тропок», «Тлен, Укбар, Орбис Терциус» и не только. Сюжетная канва взята из «Сада». В рассказе раскрытый шпион немецкой разведки Ю Цун решает убить человека по имени Альберт, чтобы через новость об этом в газете передать своему командованию, что основное вооружение Великобритании находится в английском городе Альберт. Шпион оказывается правнуком Цюй Пэна, хотевшего создать самый сложный лабиринт и написать бесконечный роман, а Альберт — хранителем и исследователем этого никем не понятого романа. Они обсуждают книгу и приходят к тому, что лабиринт и роман — одно и тоже. Книга Цюй Пэна — это сад расходящихся тропок, в котором ветвятся и пересекаются альтернативные реальности, прошлое и будущее. Это лабиринт не пространственный, а временной. Герой на каждой развилке выбирает одновременно все варианты. Он умирает, а на следующей странице вновь живет. Ю Цун убивает Альберта. Немецкая авиация бомбит город и уничтожает британскую артиллерию.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Александр Савчук называет свой спектакль джазовой импровизацией. В нем нет четкого сюжета, он не следует определенному рассказу Борхеса и сочетает в себе некое общее впечатление от творчества писателя. В джазовых композициях тоже важно скорее впечатление от роя звуков, чем внимание к отдельным элементам. Сохраняются герои — Ю Цун (Константин Моллаев) и Альберт (Александр Савчук) — и некоторые основные события и обстоятельства, но это только рамка. Дуэт сочиняет вариации на обозначенные в беседе темы и не знает, куда мелодия приведет его.

Пока эти двое, находясь в своей плоскости, непрерывно размышляют, художница раскрашивает бумажные шлемы-маски белой краской, включает лампочки, освещая то одного говорящего, то другого, направляет луч света через разноцветные стекляшки. Это все не имеет особого смысла, но именно этим движется театральное действие. По ходу спектакля художница будто возделывает свой ветвистый сад. Савчук, как всегда, театрально осмысляет поэтику выбранного автора. Он усваивает ее, как язык, и переносит на сцену. Центральный образ «Сада расходящихся тропок» (Борхес часто обращается к нему) — лабиринт, лабиринт-текст. И сам рассказ походит на лабиринт-текст. Спектакль Савчука тоже на него похож. Разные пласты накладываются друг на друга, монтируются. Пространство Ленполиграфмаша, странная художница со странными бумажными масками, которую не видят странные бесстрастные собеседники, говорящие о вымышленных мирах. И все это рождает шифр. Любые интерпретации, никаких ответов, бесконечное размышление.

Лабиринт — это свобода. Кодируя речь, можно сказать все, что нельзя сказать прямо. Спектакль-лабиринт с пространными, на первый взгляд, философствованиями может оказаться антивоенным высказыванием (как и «Сад расходящихся тропок» Борхеса). Выстраивание своего мира — это, с одной стороны, внутренняя эмиграция. «Я хочу, чтобы вы раз в жизни оказались здесь и сейчас, не в будущем или прошлом!» — закричит Ю Цун Альберту, который видит в романе ключ к счастью будущих поколений («Вы хотите, чтобы это все прошло мимо, чтобы где-то там стало лучше»). Для Ю Цуна же ключ — уничтожение оружия англичан оружием немцев здесь и сейчас.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

С другой стороны, мир, который мы создаем, становится частью мира вообще. «Пока я создаю внутри себя мир, он существует. Как только не станет нас, не станет и мира». Шпион рассказывает хранителю романа, что он должен его убить. Либо один убивает другого, либо наоборот. Альберт предлагает третий вариант: «Стреляем на счет три и перестаем быть». Вместе с ними перестанет существовать и все остальное. Никто не гибнет. Отсчет пошел. Ю Цун и Альберт, не двинувшись с мест, по очереди называют числа. Как ковбои, нащупывают пистолеты. Тринадцать. Семнадцать. Один. Восемь. Корень из двадцати. Два. Один миллиард двести тысяч. Сорок восемь. Четыре в кубе… Три. Замирает сердце. Оглушительная тишина. Художница сворачивает большой лист бумаги в трубу, прикладывает ее ко рту и, постепенно уходя, протяжно пропевает, словно ритуальное песнопение: «Мир захватывает Тлен. Скоро не останется ничего. Я перевожу текст на древнем языке, который никогда не издам. Мне это все равно». Возможно, мир спасет Вавилонская библиотека, а не оружие? Вместе с молитвой художница удаляется, унося с собой сад. «Мне это все равно». Голос мировой души раздается по Дизайн-парку. «Мне это все равно». В этом голосе боль человека, который, кажется, ничего не может изменить