Олег Жуковский. «Человек крылатый».
Театр им. М. Чоконаи (Дебрецен, Венгрия).
Режиссер Аттила Виднянский.

Знакомство с Театром им. Михая Чоконаи из Дебрецена, второго по величине города Венгрии, стало центральным событием XI Волковского фестиваля. Здесь показали «Парикмахершу» в постановке Виктора Рыжакова и «Человека Крылатого» Аттилы Виднянского. И если «Парикмахерша» прошла на дружное «ура», то язык театра Виднянского для многих оказался незнакомым и непонятным.
В Петербурге в конце 90-х на похожем языке говорил, например, Андрей Могучий. Но к концу «нулевых» подобная манера речи оказалась подзабыта.

Режиссер Аттила Виднянский окончил Киевский институт им. Карпенко-Карого, был директором Венгерской оперы в Будапеште, привозил в Центр им. Мейерхольда «Три сестры» закарпатского театра города Берегова (в спектакле была жёстко перемонтирована очередность актов, а актеры существовали в симультанном режиме). В 2006 году возглавил Театр им. Чоконаи, изрядно реформировав его репертуар и художественную политику. Виднянский занимается оперными спектаклями (помимо драматической труппы, в театре есть оперная и балетная), ставит драматические на бывших военных базах, приглашает русских режиссеров (Виктор Рыжаков в Дебрецене делал «Грозу» и «Парикмахершу» Сергея Медведева). При этом Виднянский по-прежнему работает на два «берега» — Дебреценский и Береговский. А его актеры прекрасно изъясняются на русском и постоянно курсируют через украинско-венгерскую границу, чтобы принять участие то в украинских, то в венгерских спектаклях.

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

«Человек крылатый» — попытка современной мистерии, конструирования универсальной модели мироздания, в которой встречаются и сосуществуют не только разные времена (легендарное, героическое, реальное, историческое), но и разные измерения — сакральное и профанное. Текст пьесы Олега Жуковского про космонавтов «До» и «По» (Юрия Гагарина и Германа Титова), у Виднянского постепенно оброс стихами современного венгерского поэта, реальными историческими документами, перепиской Сергея Королёва с женой, историческими анекдотами, апокрифической легендой про Царя маленького (четвертого волхва, родом из России, отправившегося приветствовать рождение Вифлеемской звезды, но опоздавшего на 30 лет). В многофигурной режиссерской композиции сосуществуют Леонардо Да Винчи и Циолковский, Сталин и Хрущёв, конструкторы Королев и Глушко, их жёны и масса других, уже безымянных героев. Образы мифопоэтические, фольклорные и психологические теснят, наслаиваются друг на друга. Зритель оказывается внутри модели мироздания. Над ним — полусферы из тонкой проволоки. Сначала они больше напоминают птичьи клетки. В финале, загораясь множеством звезд, — небесный купол. Поворотный круг, где размещены зрители, переносит нас из одного, как бы реального, исторического измерения, в другое — сакральное. Гигантское деревянное сооружение — это и недостроенный ковчег, и полость космического корабля, и галера, на которой проходит свой мученический путь Царь маленький.

В реальном измерении время течет не линейно, сюжеты сосуществуют в некой «одновременности», где всё и вся — только подготовка к «чуду», вознесению первого человека к звёздам. Пророчествует Циолковский. Что-то чертит Леонардо. Мечтает о стальных «руках-крыльях» Сталин (лубочный персонаж, вроде Ирода, в бурке и усах, позже переоденется в косоворотку и соломенную шляпу и выступит уже «за Хрущева»). Изнывают, разлучённые с мужьями, жёны конструкторов. А в двух обаятельных молодых людях, в гимнастёрках и галифе, берущих разбег внутри полости недостроенного ковчега, разумеется, тоже не сразу узнаешь Гагарина и Титова (Аттила Криштан и Жолт Трипл).

Сцена из спектакля.
Фото из архива театра

В другом измерении совершается апокрифическое роуд-муви Царя маленького навстречу новой звезде. Здесь Олег Жуковский (Царь маленький) верхом на игрушечной кляче только обозначает присутствие своего героя. Историю же его земных мытарств, даров, предназначенных Младенцу, но растраченных, розданных людям, пропевает певица, как во время литургии. А художник Геннадий Гоголюк иллюстрирует серией «икон», которые пишет прямо по ходу действия, водой, на грязном стекле. Для каждой сцены Виднянский подбирает свой ключ, а актеры — способ существования. Вот «До» и «По», проглотившие по яйцу, сами, будто неоперившиеся птенцы, смешно машут крылышками, а из их горла неожиданно вырывается не человеческая речь, а птичьи трели. Судьба третьего, выкинутого из большой истории и всеми забытого претендента на полёт, Григория Нелюбова, рифмуется с мифом о Дедале. У Сталина всё-таки вырастают крылья, но они, как ширма, скрывают фигуры повешенных. Изумительно точно выстроена, разработана до мельчайшего движения сцена, где под нарастающие, нетерпеливые гудки ожидающей на улице машины, жёны конструкторов провожают своих мужей (может быть, в Бутырку, может быть, на закрытый полигон). Кажется, вся жизнь Нины Королевой (Нелли Сич) сосредоточилась в пальцах, растерянно бегающих по пальто мужа, поправляющих то шарф, то шапку. А рядом неподвижное, вскоре искаженное отчаяньем лицо жены Глушкова, оседлавшей чемодан мужа, вцепившейся в него руками и ногами так, что её буквально приходится от него отдирать. Позже те же самые актрисы, но уже во снах космонавтов, появятся в роли блестящих космических «тел», Афродиты-307 и т. д.

Иногда режиссура Виднянского впадает в грех избыточности. Организацию сюжетов хочется подчинить хоть какой-то иерархии. Текст — подсократить, темп — прибавить. С другой стороны, режиссеру, действительно, удается через параллели, через наслоение сюжетов и судеб показать едва ли не всю историю XX века. С его ужасом и кровью, катастрофами и победами, с его противоречиями. Где рядом с мечтой о полёте имеется ее грязная изнанка, выстланная костьми как известных, так и неизвестных героев. Где персонаж (и реальный человек) Гагарин, — тот, чьи останки после крушения самолета Титов узнает по родимому пятну на затылке, и советский герой, директивно назначенный властью, а историей произведённый в мученики. Неслучайно монолог Гагарина накануне полёта так напоминает библейское: «да минет меня чаша сия». И как бы ни был долог и тернист (для зрителя в том числе) путь к финалу, две истории, в конце концов, соединятся. Юрий Гагарин, которого долго-долго, как на царствие или на смерть, обряжают в блестящую серебряную фольгу, обматывают скотчем, поднимется, в клубах дыма, новой звездой над сценой, над железным занавесом. А Царь маленький обретет последнее пристанище — в ногах, может быть, вознёсшегося, а, может, и распятого человекобога.