Е. Л. Финкельштейн. 1950-е годы

Как теперь вспоминаю, Елене Львовне Финкельштейн, в ту пору когда она нам читала курс истории зарубежного театра, наверное, было уже солидное количество лет. Но мы, сидевшие в аудитории первокурсники театроведческого факультета, об этом не думали. Нам просто и в голову не могла прийти мысль, что Елена Львовна — старая… А не думали об этом только потому, что она была душой своей моложе всех нас. Небольшого роста, остро черноглазая, она ходила как-то широко и размашисто, смеялась задорно и говорила громко и необычайно темпераментно. Она была внимательна к каждому из нас. Остро присматривалась, замечала многое, например новый наряд, новую прическу, и мягко острила, иногда подтрунивала. Быстро входила в контакт и была преподавателем доступным, в отличие от Лидии Аркадьевны Левбарг, которая всегда «держала дистанцию между собой и аудиторией», и только иногда своими зелеными, «русалочными» глазами на минуту всматривалась в кого-нибудь из нас. Один раз она так упорно во время лекции вгляделась в меня, а после лекции попросила подойти. Я обомлел, не чувствуя за собой никакого греха, а она с радостью мне заявила, что я очень похожа на… молодого Шаляпина!.. Я страшно огорчилась такой схожестью и, не скрывая разочарования, заявила, что, к сожалению, Шаляпин все-таки мужчина… Лидия Аркадьевна просто сказала: «Да, действительно, я как-то об этом не подумала».

Елена Львовна любила иногда во время своих лекций делать «мифические отступления» на разные темы. Так как мы тогда были молодые барышни, она юмором советовала нам соблазнять мужчин, при этом удивительно откровенно рассказывая об ухаживаниях своего супруга, о том, как надо «строить глазки»… Она была человеком с открытой душой, удивительной, коммуникабельной, быстро находила контакты со студентами и никогда не имела «своих любимцев». Ко всем, абсолютно ко всем относилась одинаково и была в высшей мере справедлива. На экзаменах она очень внимательно, предельно внимательно слушала наш лепет, оживлялась, если ты говорила нечто толковое, и огорчалась, опускала глаза, когда ты попадала впросак. После экзамена она рассказывала свои впечатления, характеризовала каждого деликатно и точно. Весь ужас был в том, что мне, как правило, что называется, трагически «не везло» у Елены Львовны. Всегда вытаскивала то, что плохо знала, и, разумеется, -соответственно получала по заслугам. Это «невезение» причиняло мне много страданий. И не из-за этой несчастной оценки. Было мучительно неловко и стыдно перед Еленой Львовной. И только перед ней. Зато — чего стоила ее похвала!

На демонстрации. В центре — Л. А. Левбарг и Е. Л. Финкельштейн. 1950-е годы

Удивляла и ее мера откровенности. Помню, шел фильм режиссера Ю. Фрида «Двенадцатая ночь». Елена Львовна организовала его обсуждение. Ю. Фрид вел в нашем ЛГТИ режиссерский курс. Набралась полная аудитория. Елена Львовна как-то очень естественно и просто повела разговор, при этом очень и очень критически оценив работу режиссера, который тут же присутствовал. Только теперь понимаю, что это был урок нам — как вести себя в такой ситуации. Прекрасный урок такта, высокопрофессионального разбора. Может быть, этот заданный ею тон, культурная интонация сделали обсуждение живым, веселым и не обидным.

Лекции Елены Львовны сильно отличались от занятий других педагогов своей живостью, яркой эмоциональностью, высочайшим знанием и чувствованием своего предмета, влюбленностью в театр. Когда она входила в аудиторию, мы все в ту же секунду погружались вместе с ее живым рассказом в греческий, средневековый, ренессансный театр, забыв абсолютно обо всем, что было вне аудитории. Рассказывала Елена Львовна почти всегда стоя, вся в движении. Очень любила кое-что и показать: как ходили на котурнах древнегреческие актеры, как ерзали и скакали в своих «лацци» исполнители комедии дель арте, в каких балетных позах стояли актеры времен Расина, Корнеля, Вольтера, как неистово буйствовал Гаррик… Показы были, подозреваю, не менее яркими, чем у Мейерхольда.

Первое впечатление от лекций Елены Львовны было своеобразным шоком. Она говорила с нами, как равный с равными. Как будто мы уже давным-давно все это знаем, а нам лишь напоминают. Она никогда не занималась примитивным школярством — вбить нам в голову знания. Она, как бы забыв о нашем уровне знаний, бросала нас в пучину всемирной культуры, литературы, изобразительного искусства, кино, театра, балета, оперы. С одной стороны, это повергало в уныние от своей же беспомощности, с другой — становилось великим импульсом попытаться все-таки что-то узнать. Ее педагогический метод был удивительно ненавязчивый, естественный. Искренний тон и великая простота делали лекции как бы занимательной беседой. Послушать бы все это сегодня!.

Любила Елена Львовна вплетать в лекции современные театральные явления. Как раз в эти годы (1954–1959) «железный занавес» стал медленно приподниматься, и в советскую Россию все чаще стали приезжать зарубежные театры (труппа Жана Виллара, Театр Брехта…). Это также становилось предметом лекций Елены Львовны. Поражало то, что она, говоря с нами, зелеными театроведческими птенцами, вела разговор, как равный с равными, поднимала планку рассуждений о самых сложных театральных явлениях достаточно высоко и никогда не спускалась до нашего уровня. Не могу сегодня простить себе, что не сохранила лекций Елены Львовны, где было записано абсолютно все (и даже с моими наивными тогда комментариями). Как-то безрассудно легко рассталась с толстой тетрадью записей. Наверное, от тогдашнего счастья, что институт окончен… А между тем, как теперь понимаю, эти лекции были абсолютно уникальны по тому обширному материалу, который Елена Львовна прощупывала своими руками (особенно французский театр), всегда указывая источники, интересные книги по той или другой теме, давая всякий раз субъективную оценку, иногда и не совпадающую с общепринятой. Не боялась подвергать критике авторитеты (помню, как она поделилась с нами своими сомнениями по поводу системы Брехта, обнаружив противоречие между методом «отстранения» и практикой его же театра)… Честно говоря, у меня дух захватывало от той громадной информации, знания и тонкого понимания театра, которые наличествовали в лекциях Елены Львовны. Полной противоположностью этих лекций были другие — у Марианны Григорьевны Португаловой, которая читала четко, жестко, всегда по конспектам, без всяких импровизаций или эмоциональных всплесков. Только язвительно-ироническая ее улыбка иногда давала нам понять ее отношение к тому или другому явлению театра.

Е. Л. Финкелыитейн с театроведческим курсом (выпуск 1952 г.). 1951 г.
В первом ряду: Н. Пляцковская, Г. Агамирзян, Е. Л. Финкельштейн, Э. Коган.
Во втором ряду: В. Гамелис, В. Чистякова, Ф. Авров, А. Бенгель, Г. Мордисон.

Как теперь понимаю (сама будучи театральным педагогом), Елена Львовна была абсолютно уникальным явлением, необычайно яркой, одаренной личностью с громадным внутренним артистизмом, который заражал студентов, будоражил их воображение, вовлекая в театр, делая из нас молодых фанатиков будущей профессии.

Была у меня с Еленой Львовной и одна запомнившаяся встреча. Я у нее писала первую курсовую работу по зарубежному театру. Выбрала тему, о которой тогда представления не имела, — Элиза Рашель. Ее гастроли в Санкт-Петербурге. Выбрала, по всей вероятности, потому, что Елена Львовна прекрасно нам передала на лекциях образ этой холодновато-величавой актрисы.

Вручила сделанную работу. Была назначена встреча с Еленой Львовной. И тут, как теперь понимаю, начался самый настоящий «урок» по Беккету… Моя руководительница с искренней заинтересованностью стала расспрашивать меня о Литве, ее языке, культуре, театрах. Я отвечала бойко и уверенно и только под конец своего «выступления» робко спрашивала о своей «Рашель». Елена Львовна, как будто не расслышав мой стыдливый запрос, вновь обращалась к Литве, к ее истории. Итак, мы играли в Беккета… По-дружески и расстались — каждый оставшись при своем вопросе. Под мышкой со своей Рашель, посрамленная сама собой, плелась я по Моховой, поняв великую тактику Елены Львовны, ибо об этой Рашель такой складный разговор между нами бы не завязался…

Е. Л. Финкельштейн. 1950-е годы

Прошло немало лет после окончания ЛГТИ. Одна за другой появились книги Елены Львовны («Фредерик Лелитр», «Картель четырех»). Читая их, я как будто слышала восторженные интонации своего педагога. Читала, что называется, взахлеб. И решила написать про свои хорошие чувства Елене Львовне. Письмо писала с ощущением благодарности и на ответ не надеялась. А он — пришел. Очень скоро. И это было письмо. Читая его, можно было подумать, что мы ведем переписку обстоятельную и много лет. Елена Львовна была тронута моим восторженным лепетом, писала о своих планах на будущее. Она все еще преподавала, но сетовала на изменившихся студентов (на нашем курсе умом блистали Лариса Келдыш (Пригожина), Наташа Федюшина (Владимирова), Майя Молодцова, Эдик Капитайкин, Галина Титова, Марина Жежеленко…). Ни словом Елена Львовна не упомянула о себе, своем здоровье, хотя я этим интересовалась.

Она осталась вечно молодой, энергичной, одухотворенной. Она, вероятно, осталась легендой нашего института, самой значительной фигурой в истории театра. Человеком очень чуткой, большой души, хотя никогда себе не придавала значительности, не думала об авторитете. И, может, именно поэтому его и заслужила в полной мере.

Фото из архива СПГАТИ