Д. Шостакович. «Игроки». Камерный музыкальный театр «Санктъ-Петербургь-опера».
Режиссер Ю. Александров

*Текст использован Д. Шостаковичем в «Сатирах».

Слева направо: В. Квейзер (Швохнев), Е. Еремеева (Аделаида Ивановна), Д. Стефанов (Кругель), Е. Чуев (Утешительный).
Фото В. Зарубина

Зимой 1942 года эвакуированный из ленинградской блокады Дмитрий Шостакович начал писать оперу «Игроки» по одноименной пьесе Н. В. Гоголя. Родной город композитора осажден врагом, его мать не может выехать в эвакуацию, а Шостакович неожиданно для себя увлечен сюжетом, далеким от высоких страстей. Той жестокой зимой в Куйбышеве он пишет и Вторую фортепианную сонату, и письма друзьям — Исааку Гликману, Виссариону Шебалину, Мариэтте Шагинян.

«Изредка из Ленинграда приходят письма, которые необычайно тяжело читать. Съедена моя собака».

Что происходит в «Игроках»? Да, собственно, ничего. Жулики обжуливают жуликов, мошенники состязаются в мошенничестве, стремятся перещеголять друг друга по части человеческой низости. Трудно найти более мрачное произведение у Гоголя. Но Шостакович нашел в нем и смешное — то специфически смешное, что таковым и назвать неловко — так страшны бывают комичные проявления людей, теряющих человеческий облик. Шостакович написал восемь сцен оперы, около часа музыки.

«Пишу понемногу нереальную оперу „Игроки“. Нереальной я зову ее по причине ее нереальности: уже написано музыки на 30 минут, а это является примерно одной седьмой всей оперы. Слишком длинно».

Режиссер Юрий Александров, обращаясь к «Игрокам», создает спектакль по сценарию драматурга Юрия Димитрина, в котором, помимо полной партитуры «Игроков», использованы отрывки из других произведений, письма композитора, фрагмент фонограммы одного из его выступлений. Димитрин виртуозно скомпилировал текст, не столько проясняющий для зрителя таинственных, как любое незавершенное произведение, «Игроков», сколько вводящий его в мир сложных душевных переживаний автора и в эпоху, свидетелем и величайшим летописцем которой он стал. Спектакль начинается с пролога. Под звуки «Песни о встречном», раздающейся из репродукторов, на сцену выходит одетая а-ля 30-е годы разномастная публика. Оказывается — оркестр. За роялем — стеснительный брюнет в кепке и очках. Исполняя фортепианную партию, он время от времени вносит поправки в нотный текст. Он неловок, и листочки иногда рассыпаются. Это Шостакович. Но письма Шостаковича звучат как бы из-за кадра. Их читает режиссер, ничего не играя, как «человеческий документ». Шостакович внутри этой эпохи, с ее футболом, войной, парусиновыми туфлями, тиранами, воздушными тревогами. И одновременно Шостакович над всем этим. Он уже в истории, хочет он этого или нет.

«Квартира моя состоит из двух комнат. В этой квартире я закончил 7-ю симфонию».

Ю. Александров — вообще мастер. Но в особенности мастер штучки, трюка, неожиданного, часто смешного приема. Классически стройные опусы нередко превращаются у него в коллаж, где каждая из деталей — большой успех, но чтение целого — отдельная задача. В «Игроках» эта особенность дарования режиссера проявилась как сильная сторона. Коллаж оказался умноженным на коллаж, и каждый эпизод неоконченной оперы воспринимается с неослабевающим вниманием не в контексте драматургического развития, а отдельно, сам по себе. Эпиталама «Аделаиде Ивановне» (колоде карт) и письмо Шостаковича Гликману с перечислением фамилий всех членов политбюро, чьи портреты по случаю праздника украшают улицы городов и сел победившего социализма, становятся частью безумного, чумного карнавала. Дирижер неожиданно превращается в офицера КГБ, с удовлетворением перелистывающего страницы протокола. (Сергей Иньков и оркестр «Санктъ-Петербургъ-опера» показали не только серьезный музыкальный уровень, но и незаурядные артистические способности.) Гоголевская комедия, становясь все более страшной, смешивается с реалиями 1942 года, в которых музыка и режиссура удивительным образом выявляют раешные, балаганные черты. Фантастическая сцена игры в карты соседствует с предельно карикатурным дуэтом дворового человека Гаврюшки и бас-балалайки. («Когда барин остается дома, что делает? Известно, что делает. Он уж барин, так держит себя хорошо: он ничего не делает».)

Мозаика сменяющих друг друга фрагментов оставляет общее впечатление достоверной картины эпохи. Режиссеру удалось сделать не спектакль по «Игрокам», но спектакль об «Игроках» Шостаковича, о самом композиторе, о том, чем он живет в предчувствии 8-й и 9-й симфоний, о его приговоре миру и о его уповании.

В громе аплодисменты публики, высоко оценившей и мастерство солистов, и общий замысел спектакля, затерялась последняя фраза — своего рода эпилог:

«И еще одно… зашел как-то с улицы пес рыжей масти — типичный дворянин. Так и живет у нас…»