За те пять сезонов, что Игорь Волков служит в Александринском театре, у него сложился замечательно пестрый и привлекательный актерский репертуар: верный, трепетный Горацио и коварный, циничный Яго, неуч Митрофанушка и философ Бэкон, полковник Вершинин и светский щеголь граф д ’Альбафьорита; а еще — фокусник Апфельбаум («Мсье Жорж. Русская драма»), Лисео («Дурочка»), Трилецкий («Безотцовщина»), а еще будет Репетилов, а еще… а еще… Александринка словно только Волкова и поджидала, чтобы вот так сразу, не скупясь и не требуя доказательств многолетней беззаветной преданности, щедро наделить его ролями. Впрочем, конечно, не так уж и сразу.

Путь выпускника Щукинского училища из Москвы в театральный Петербург занял несколько больше времени, чем легендарные семь часов по железке в вагоне «Красной стрелы», заболтанные в неиссякаемых анекдотах, заговоренные в задушевных ночь напролет историях. Он (путь) растянулся на годы, извилисто и прихотливо забрасывая актера в театры Минска, Иванова, Свердловска, пока не привел его в петербургский артистический подвал «Приют комедианта» к Юрию Томошевскому.

И неминуемо возник во многих работах Игоря Волкова мотив долгого странничества… Прежде всего, в его моноспектаклях, сыгранных в «Приюте»: «Веселенькое кладбище», «Исповедь русского брюзги» (режиссер К. Н. Черноземов). Именно в них отчетливо зазвучала тема неприкаянности человека — и душевной, и пространственной… Исходив немало дорог, герои Волкова познали усталость; в радостях и разочарованиях научились иронично относиться к себе; изведав в жизни многое, слишком многое, приобрели житейский опыт. Кстати, именно «Веселенькое кладбище» счастливо изменило актерскую судьбу Волкова: пришли — увидели — пригласили в Александринку. А дальше — дебют в горяевеком «Гамлете» (Горацио), а дальше — работа с В. Воробьевым, А. Праудиным, Г. Товстоноговым и снова с Р. Горяевым, и снова с А. Праудиным.

Но завидное количество новых ролей в Александринке не изменило в актере настроения и желания создавать собственные моноспектакли. Уже разменял вторую сотню представлений спектакль «Веселенькое кладбище», не так давно состоялась премьера по Кортасару, дальше — Гоголь…

И. Волков.
Фото из личного архива

Лариса Царькова. Вы, Игорь, достаточно активно заняты в репертуаре Александринского театра, но параллельно постоянно работаете над новыми моноспектаклями… Чем вас так привлекает этот жанр?

Игорь Волков. Когда рождался первый спектакль («Веселенькое кладбище» — Л. Ц.), я еще не был так занят в репертуаре Александринки — работал только в «Приюте». Играл Тэффи, Мюссе, в «Елке у Ивановых»… Это вполне симпатичные спектакли, но уровень драматургии — чисто комедийный. Роли у меня были незначительные… И вот тогда родилась идея создания своего спектакля. Конечно, перед глазами был пример Юрия Валентиновича Томошевского. Но принципиальное отличие моих спектаклей — то, что это драматические монологи, а не литературные спектакли. Они все от первого лица, от персонажа. И когда я сделал первый спектакль — мне понравилось! Понравилась большая подготовительная работа, когда пишу инсценировку, просматриваю очень много материала. Понравилась возможность самовыражения, которую дает моноспектакль, меньшая степень зависимости от позиции режиссера в спектакле. Эта работа позволяет выбирать материал, который тебе по душе, который тебе близок. А то, что я работаю параллельно в Александринке и «Приюте»… я привык много работать. Это мой стиль: я должен репетировать несколько спектаклей одновременно. Может быть, это и плохо, но по-другому я не умею и не могу. Меня все время должно «раздергивать»… в хорошем смысле.

Л. Ц. Вы сами пишете инсценировки к своим моноспектаклям. Это для вас принципиально?

И. В. Нет, собственная инсценировка не самоцель. Но то, что я читал из готовых инсценировок — малолюбопытно, к сожалению.

Л. Ц. Человек, который почувствовал вкус к занятиям литературой, редко ограничивается одним жанром. Вы пишите только инсценировки?

И. В. Как ни странно, у меня было такое убеждение, что я могу писать… чуть ли не пьесы, инсценировки для других. Но я отказался от этого. Делая инсценировку, я никогда не тороплюсь. Даже если существуют какие-то заказы. Просто выделять из прозаического произведения диалоги — малоинтересно. Чтобы начать работать, мне надо полностью прочитать всего автора: и произведения, и письма. Это мое правило. И вот когда вникну, начну понимать… Это очень длительный, медлительный процесс. Мне нужен год работы, а на эти сроки никто не идет. Но, правда, одну инсценировку я принял. Это сценический вариант пьесы Мольера «Версальский экспромт». В планах Александринки сделать спектакль в Царском фойе.

Л. Ц. Герои ваших моноспектаклей, как правило, люди неблагополучные, неустроенные, с личной драмой. Но ведь сейчас не модно быть неблагополучным, необеспеченным, не у дел. Что же будет происходить с вашими героями в период всеобщей капитализации? Будут ли они меняться?

И. В. Тема одиночества, к сожалению, будет продолжаться во всех моих спектаклях. Одиноких людей становится все больше. Людям до судьбы другого человека все меньше дела — была бы своя жизнь обустроена. И, мне кажется, эта ситуация становится все острее…

В спектакле по Кортасару герой — обеспеченный человек, живет в Париже, но и там та же тема одиночества, неустроенности. Понимаете, есть люди, которые никак не вписываются в общую систему координат, не вписываются в принятые законы. Мне интересны эти люди. Любое неординарное мышление, неординарный способ жизни вызывают всеобщее неприятие: сумасшедший, сопьется… А причины-то в каждом отдельном случае разные. Исследование этих причин и характеров таких людей мне интересны. Вот, например, в четвертом моноспектакле, который мы только еще начинаем «разминать» с Кириллом Черноземовым, в центре внимания личность Гоголя — безумно одинокого человека, гениального, но очень несчастного. Он чувствовал, что его никто не понимал. В этом трагедия человека…

И. Волков (Погостов). «Веселенькое кладбище».
Театр «Приют комедианта».
Фото из личного архива

И. Волков (Френсис Бекон). «Елизавета Английская». Александринский театр.
Фото из личного архива

И. Волков (Яго). «Отелло». Александринский театр.
Фото В. Красикова

И. Волков (д’Альбафьорита). «Хозяйка гостиницы». Александринский театр.
Фото В. Красикова

И. Волков и О. Новикова в сцене из спектакля «Смех без причины».
Театр «Приют комедианта».
Фото Г. Павлова

Л. Ц. Мне кажется, как автор и как актер, вы больше тяготеете к героям сложным, противоречивым, но все-таки положительным… Так ли это?

И. В. Да, честно скажу, мне по моему характеру больше нравится играть хороших людей.

Л. Ц. Но вот есть, например, в вашем репертуаре роль Яго… Как складывались ваши отношения с этим героем?

И. В. Мне было необходимо оправдать Яго… У каждого человека есть своя внутренняя правда, руководствуясь которой, он совершает различные поступки — во благо или во зло. Яго не просто плохой от природы. У него комплекс несостоявшегося человека, не по заслугам обиженного… Обязательно нужно найти точку оправдания, иначе ничего не получится.

Л. Ц. А вы не боялись заглядывать в темные стороны человеческой души? Актер ведь играет собой…

И. В. Я думаю, в каждом человеке есть все. Вот, например, мне чувство зависти от природы не свойственно: ни как человеку, ни как актеру. Ну, не свойственно! Но, наверняка, рано или поздно, если вдруг у меня перестанет все складываться… — это вылезет, потому что в каждом человеке заложено все. Поэтому, если я на данном этапе моего жизненного опыта пока не понимаю, что такое зависть (а Яго движет, прежде всего, зависть), мне, чтобы сыграть его, необходимо найти «подмену» этому чувству. Найти в себе что-то похожее… Скажем, неудачная любовь и зависть к человеку, которого избрали вместо тебя, — это схожая ситуация. Каждый с этим сталкивался. Сталкивался и я. Я копался в себе, вспоминая то ощущение… Но, я думаю, это совершенно не опасно для актера.

Стало забываться, что актер — это искусство перевоплощения. Все играют себя в разных-разных обстоятельствах. А для меня важно — и не всякий режиссер это понимает и хочет этого — создать другого человека… Создать человека! Правда, сейчас это получается больше по «приспособлениям»…

Л. Ц. Горацио — заикается, Бэкон — мерзнет?..

И. В. Да. Чем может запомниться Горацио? Какой у него текст? «Да, милорд», «Нет, милорд», «Хорошо, милорд». Запомнился человек: странный, в очках, подзаикивается. Это привлекательно для зрителя. И меня, как зрителя, привлекает, когда актер пытается сделать новый характер. Вот, Бэкон… Я вычитал, что он мерзлявый человек. И предложил режиссеру это как внутреннее состояние героя, — в кульминационные моменты его начинает знобить.

Л. Ц. Где вы себя по-актерски чувствуете комфортнее — в многолюдных спектаклях Александринки или в моноспектаклях?

И. В. Все зависит от того, какой получился спектакль, от отношений с партнерами… да от многих причин. Принципиальной разницы нет. С удовольствием играю «Веселенькое кладбище», а вот «Исповедь русского брюзги» — были неудачные спектакли, и часто мне приходилось переламывать себя, поэтому его быстро сняли, и если восстановим, то в другом виде. На большой сцене люблю «Гамлета», уютно себя чувствую в «Хозяйке гостиницы», как ни странно, полюбил «Недоросля»…

Л. Ц. Вы называете спектакли разных режиссеров. Главного режиссера в Александринке до сих пор нет. Вы можете назвать плюсы и минусы такой ситуации?

И. В. Больше, конечно, минусов. Если мы сразу договоримся, что главный режиссер — талантлив. Я уверен, что в театре должен быть единый лидер со своей эстетической программой, мировоззрением, и то, что Товстоногов называл «добровольной диктатурой»: нравится — работай, не нравится — уходи. Я скучаю по такому театру. У меня был в провинции режиссер, с которым я ездил из города в город — кочевал пять лет. С ностальгическим чувством вспоминаю то время. По большому счету, ни худсовет, ни художественный руководитель не могут сделать театр. В Александринке на данный момент не самая худшая ситуация: происходит какое-то движение, развиваются малые формы, что 5–6 лет назад было невозможно. Но это же не может продолжаться бесконечно! Сейчас назревает необходимость иметь главного режиссера. Другое дело, что конкретных кандидатур нет!

Л. Ц. К какому режиссеру вам хотелось бы попасть в руки?

И. В. Мне ближе «актерские» режиссеры, у которых самовыражение происходит через актера. Первоначально мне очень нравился Спивак — «Танго», «Дорогая Елена Сергеевна»… Мне хотелось у него работать. Сейчас — меньше… С удовольствием попробовал бы работать у Гриши Козлова. Мне кажется, он из категории «актерских» режиссеров.

Л. Ц. А какими вы видите идеальные взаимоотношения актера и режиссера?

И. В. Хочется… на равных. Идеальный вариант, когда актер и режиссер в роли соавторов. Это очень редко бывает. Студентами мы ходили на репетиции Эфроса… Вот там была совершенно особая репетиционная аура, о которой актер может только мечтать. Было сочинительство спектакля именно на равных. Прекрасные актеры: Н. Волков, Л. Дуров, О. Яковлева… Эфрос относился к ним с большим уважением. У них был какой-то особый, птичий, язык, на котором они общались. Многие вещи мы со стороны даже не понимали, а они друг друга понимали с полуслова. Из того, что я видел, — это идеальный театр.

Л. Ц. Вы скучаете по Москве?

И. В. Нет, я уже отвык. Когда приезжаю, — чувствую себя чужим. Я прижился в Питере. Петербург дал мне все! Квартиру, которой у меня никогда в жизни не было: я мотался по гостиницам, по служебным комнатам; такие роли, о которых можно только мечтать; дал возможность играть моноспектакли и сочинять их. Я очень нежно отношусь к Петербургу. Не знаю, как дальше пойдут дела, — я фаталист, считаю, что судьбу нельзя тормошить в разные стороны, — но пока мне грех жаловаться!

Л. Ц. Существует мнение, что Петербург по отношению к Москве — театральная провинция. Вы согласны с этим?

И. В. Абсолютно согласен! Петербургская провинциальность — очевидна. И даже не по отношению к Москве. Я могу сказать, по отношению к Москве, которую я видел десять лет назад. Но тогда и Питер был другим. Мы, будучи студентами, ездили сюда на спектакли в театр Корогодского, Товстоногова, Додина, еще оставались в Театре комедии спектакли Фоменко. Мы каждый месяц рвались в Петербург. Но и Москва изменилась. Те спектакли, которые привозили на гастроли театр Марка Захарова, Вахтанговский, — тоже разочаровывают, оставляют ощущение вторичности.

Л. Ц. Вы закончили Щукинское училище, а работаете в Александринском театре… Вы чувствуете разницу актерских школ?

И. В. Нет. Я думаю «школа» — это очень условное понятие. Пожалуй, в Щукинском училище больше, чем везде, уделяли внимание моменту актерской импровизации. В рамках точного режиссерского рисунка, границ сцены каждый раз пытаться сыграть по-разному. Импровизационное актерское состояние редко бывает, но когда оно приходит и легко себя в нем чувствуешь — это очень большое актерское счастье.

Л. Ц. Вы гармонично вошли в труппу Александринки?

И. В. Думаю, да. У меня был опыт работы в академических театрах провинции, что похлеще по атмосфере любой Александринки, — я был тертый калач. Кто-то из учителей мне сказал, что в театре плохая дружба лучше хорошей ссоры. Быть в нормальных отношениях со всеми — это одно из актерских качеств.

Л. Ц. Вы сказали, что Петербург дал вам все, а что вам дала провинция как актеру?

И. В. Уверенность. Прежде всего, уверенность. Я наиграл в провинции большой репертуар. И поверил в себя. А это очень важно для актера — быть уверенным, что ты имеешь право заниматься этой профессией.

Л. Ц. А у вас изменилось отношение к профессии с того момента, как вы закончили училище и по сегодняшний день?

И. В. Больших разочарований я не испытал. Может быть, потому что я не о многом мечтал. Я не мечтал стать кинозвездой, не мечтал о популярности. Для меня не было ударом, когда я не оказался в Москве. Я спокойно поехал работать в провинцию. Знаю актеров, которые с достоинством провели всю актерскую жизнь в провинции, и у них нет комплекса столицы. Знаю, что есть актеры, которым от природы дано больше, чем мне, но они не состоялись… О себе знаю, что мне в силу моего дарования надо много-много работать, и все, чего я достиг, я сделал… своим горбом, репетициями с утра до вечера. Я не испытывал болезненных разочарований и считаю, что актерская судьба моя складывается достаточно счастливо.