М. Салтыков-Щедрин. «Клавир для начинающих карьеру (Тени)». Театр Комедии.
Режиссер Татьяна Казакова

Когда-то Н. П. Акимов в «Деле» по Сухово-Кобылину выстроил наглядную «лестницу чинов». Была в четкой иерархии власти известная строгая красота. Когда сегодня начинаешь всматриваться в глубину сцены на спектакле «Тени», взгляд теряется. Чернота, галереи, лесенки, которые неизвестно куда ведут. И в призрачной дымке повисли десятки портретов. Чьих? Не все ли равно. Эти люди уже умерли, а может и не жили никогда… по-настоящему.

Впрочем, ничего мрачного нам не показывают. Даже наоборот, от постановки по Салтыкову-Щедрину не ожидаешь подобной живости. Вальсик И. Рогалева кружит нас вместе с персонажами. Все пляшут: и мелкий чиновник Свистиков (В. Сухоруков), и генерал Клаверов (Е. Баранов), и начинающий карьеру Бобырев (А. Ваха). Правда, танец получается судорожный, несколько истеричный, но это вполне в духе времени. Нашего, разумеется.

Любой режиссер знает нынче, как ставить сатиру на чиновничество: ядовито-зеленые мундиры, угодливо изогнутые спины, манекенные позы, механические жесты, порхающее над конторкой перо. Т. Казакову вся эта символика бюрократии не интересует. Есть люди, желающие определять течение жизни, то есть участвовать в управлении, а есть иные, они предпочитают оставаться в безвестности и тишине, ждать, пока на них польет град или золотой дождь. Спектакль про первых, про «начинающих карьеру».

Т. Казакова периодически вступает в области, казалось бы, совсем для нее не предназначенные. Зачем женщине-режиссеру Каледин, Салтыков-Щедрин? Щедрина ставили Н. Акимов, А. Дикий, Г. Товстоногов — люди жесткие, чуждые сантиментам. Казакова, при всей своей ироничности, склонна более к лирике, нервной тонкости. И все-таки она едва ли не первая почувствовала, что снова приходит пора масштабных философско-политических спектаклей. Понятно, «железобетонная» сатира, с громыхающими сарказмами обличений устарела, но разговор о природе власти, взаимоотношениях частного лица и системы, похоже, возобновляется после пятилетнего перерыва. Значит снова войдут в театральный обиход Сухово-Кобылин, Гоголь, Грибоедов, Салтыков-Щедрин.

С. Кузнецов (Набойкин), Е. Баранов (Клаверов).
Фото Е. Смирнова

Е. Баранов (Клаверов), Н. Андреева (Софья).
Фото Е. Смирнова

Сцена из спектакля.
Фото Е. Смирнова

Н. Андреева в сцене из спектакля.
Фото Е. Смирнова

Е. Баранов (Клаверов).
Фото Е. Смирнова

В. Сухоруков (Свистиков).
Фото В. Дюжаева

Вероятно, драматургия — не самая сильная сторона творчества Щедрина. И все же именно «Тени» неожиданно совпали с сегодняшней ситуацией. Пьеса не воспринимается как откровение. И вызывать конную милицию для усмирения жаждущих зрителей не будут (говорят, вызывали в 1952 г. перед началом «Теней» и в 1954 г. перед началом «Дела» у Акимова). Конной милиции теперь не найдешь, и удивить нас трудно.

Но Клаверов, Бобырев, Набойкин — уж очень свойская компания. С. Кузнецов (Набойкин) стал каким-то переходящим из театра в театр знаком современной манеры поведения, образцом молодежного стеба, ерничающей фамильярности. Е. Баранов (Клаверов) совсем не похож на хмыря с улицы. Однако вся троица по-разному представляет то «переходное» поколение, которое уже давненько утратило горящий взор 1989 года, хотя еще не отучилось краснеть, совершая подлости и испытывает по этому поводу определенное неудобство.

В постановке нет прямых намеков на сегодняшнюю газету, но в то же время она лишена бесстрастности анатома, исследующего органы трупа. Слишком болит, чтобы быть спокойным. Собственно, вопрос ставится так: возможно ли вообще продвигаться по направлению к власти, вообще делать дело и сохранять человечность, порядочность? У Щедрина есть к «Теням» великолепный комментарий: книга очерков «Господа Молчалины». Щедрин подробно и даже с известным сочувствием описывал процесс омолчаливания. Он прекрасно понимал драму Молчалиных, а Казакова ее показывает в нервных, с лихорадочным блеском в глазах, монологах Клаверова и Бобырева. Казакова раздирает на части их сознание с помощью вытащенных из упоминаний фигур (среди персонажей их нет). На таинственнных балкончиках интригует всемогущая любовница князя Тараканова Клара (Г. Воротникова). Она постоянно напоминает о своих требованиях, кокетливо поигрывая рыжим боа. Не менее тягостно вмешательство в жизнь Бобырева полубезумного правдолюбца Шалимова (А. Васильев). В какой-то растерзанной одежде, почти бомж, Шалимов фанатичен, грозит общественным мнением.

Сам герой Баранова ничем импозантного генерала не напоминает. Скорее, молодого Плюшкина, который с жадностью оберегает остатки или видимость собственной порядочности. Халат, повязка на лбу. Бессонница мучает, голова болит. Подавленный печальными заботами он хочет выкрикнуть что-нибудь петушиное и левым, и правым, когда с трудом вылезает из постели. Какая уж тут официальность канцелярий! Постель где-то рядом с казенным столом, и служба состоит в перетряхивании грязного белья — из него редко вылезают. С подчиненными он говорит по-приятельски, с другой стороны, нельзя требовать ни от кого сердечности. Управление предстает в форме сугубо домашней, а генералы и их подручные — в виде нашкодивших мальчишек. Стибрили по банке варенья и со страхом ждут, что их не сегодня-завтра уличат. Взрослым выглядит только натуральный подросток, князь Тараканов-младший (Андрей Крыщук). По возрасту своему, он еще не задействован в системе, хотя уже достаточно информирован, чтобы давать советы стороннего наблюдателя.

Отсутствие видимой работы в офисе, то бишь в канцелярии, компенсируется напряженным весельем. Впрочем, это уже не веселье, а выполнение долга перед обществом. Из присутствия незаметно перетекают в светскую гостиную, где поют цыганские романсы, куплеты из «Герцогини Герольштейнской», танцуют, целуют дамам плечики, курят до одурения кальян, пьют шампанское, добывают ложу в балет — словом, дела много. В этих шумных сценах В. Никитенко, С. Карпинская и молодые А. Назикян, М. Щетинин чувствуют себя вольготно, как в традиционных капустниках Театра Комедии. Вообще в свете ценятся люди веселые, умеющие поддержать компанию, вроде купца Обтяжнова (В. Никитенко) или тактично тихие. Вот князь Тараканов (младший) — прям-таки мальчик Кай после встречи со Снежной королевой. В его манерах сквозит холодное безразличие ко всему. Нашим вчерашним демократам, а ныне «начинающим карьеру» у него учиться и учиться.

Казаковой мало наметить «приятную» перспективу всеобщего духоугашения, она еще развила ее в режиссерском эпилоге: четверо гимназистиков оттарабанивают наизусть хрестоматийное стихотворение Пушкина «К Чаадаеву» («Любви, надежды, тихой славы недолго нежил нас обман…»). Совершенно наплевать ребятишкам на Пушкина, на «тихую славу». Не очень-то рассчитывает театр на наших внуков. И, видимо, не следует от внуков ждать чего-нибудь хорошего, если их благословляет не старик Державин, а какая-то Пиковая дама с усами — сумасшедший и похотливый князь Тараканов-старший (В. Труханов). С помощью мотива из оперы Чайковского (который взял его в свою очередь из оперы А. Гретри) протягивается ниточка между безумным честолюбцем Германом и обезумевшим Молчалиным-Клаверовым. Чуть ли не вся русская классическая литература собирается в один кулак, чтобы вдарить нас по голове и напомнить: если хотите быть «деятелем», вам тоже предстоит разыграть свой «клавир для начинающих карьеру» (так переименовала Казакова пьесу Щедрина). И будет удивительно, если при этом удастся избежать череды компромиссов.

Т. Казакова, вероятно, почувствовала это на себе, став главным режиссером, вступив на тяжелую стезю власти. В спектакле явно звучит личная нота. И это закономерно. Кто из нас, поставив перед собой мало-мальски серьезную цель, не задавался вопросом вместе с щедринским героем: «Неужели я недостаточно силен для этой жизни?». Главному режиссеру тем более нужно иметь много воли, терпения и дипломатии, чтобы создать свой театр, причем не на пустом месте.

В программном спектакле Казакова пытается сочетать традиции театра Комедии и собственную стилистику. Традиционная «Комедия» как бы отвечает за сцены развлечения у Бобыревых — актеры-«пришельцы» и, прежде всего, Баранов — за драматическую линию постановки. Однако в пьесе никакого противопоставления поколений, образа жизни нет. Все одним миром мазаны. Нет добрых и злых. Есть люди в разной степени озабоченные продвижением по жизни. Экзекутор Свистиков (В. Сухоруков) уж на что унижен и благодушен, но обманываться его благодушием не стоит. Легонько, под локоток выводит с полосы препятствий уже не первого начальника. Хохотушка-теща не меньше чиновница чем ее зять Бобырев. В мире теней есть два пути для мужчины и женщины. Либо властвовать, интриговать, как Клара Федоровна, либо оказываться в роли мячика, который с веселым шлепком перебрасывают из рук в руки, а потом забывают в кустах. К. Андреева играет жену Бобырева очень просто, естественно, без надрыва в финале. Этой простушке с ямочками хочется беззаботно жить, только и всего. Но однажды случайно обнаружив механизм отношений в обществе, она уже не будет сомневаться. Оценив предательство, она тут же предает сама, подав руку влиятельному юнцу-князьку — он надежнее мужа и любовника Клаверова.

Казакова подает руку Щедрину, но не всегда осознает, в чем его надежность. Слишком полагается на конкретный, прозаизированный текст и напрасно. Скажем, реальное действие в спектакле начинается не с первой картины Свистикова и Бобырева — с монолога Набойкина. И монологи при всей их сочности избыточны. Великий аналитик русского общества вопросом сценичности никогда озабочен не был. А вот как раз скороговорка, на которой построена речь главных героев, сатирику вредит и даже мельчит его драматургию. Щедрин — автор большого стиля.

Сегодня спектакль, подобно нашему социуму, находится в состоянии брожения. Однако понемногу вырисовываются контуры будущей труппы нового театра, хотя еще не все ноты в «клавире» звучат в тон. Возвращаясь к более широким перспективам и ретроспективам, снова хочется сравнить спектакль 1952 года и 1996. У Акимова была строгость, ирония и надежда на пробуждение «России ото сна» — у Казаковой захлебывающийся смех отчаяния и полное освобождение от политических иллюзий. Ощущение безысходности, дурной бесконечности понятно, и все-таки хочется вспомнить еще одного автора Театра Комедии, Евгения Шварца. Он почему-то был уверен, что рядом с миром теней существует мир Ученых, и надо быть среди них. Эта мысль рождена отнюдь не казенным оптимизмом.