Н.Б.Кузякина с сыном. 1950-е годы.
Фото из семейного архива

Как известно, любят не за что-то, а просто так, если, конечно, это любовь. Нас, свой курс, Наталья Борисовна Кузякина любила: помогала всем незаметно, тихо, не ждала благодарности, ничего не требовала взамен. В институте она носила маску холодной отстраненности, усталой безучастности. С нами была открытой, участливой, великодушной.

Она честно учила профессии, закладывала основы, заставляла много читать, думать. Но истинное общение с ней начиналось вне института. Когда Наталья Борисовна оставалась один на один с собеседником и он был ей интересен, — все, о чем она рассуждала, поражало остротой взгляда: снималась шелуха обыденности и являлся новый смысл.

Главный урок, который она нам преподнесла: не ныть! Что бы ни случилось в жизни — любая беда, несправедливость не дает тебе права показывать слабость, клянчить защиту. Заподозрив в человеке хлюпика, она холодела и как будто разочаровывалась. В ком-то уже навсегда. У нее был железный характер, сильная воля и непобедимая радость жизни. Этой-то радостью она нас и «заразила». Эта женщина излучала тепло и свет! Когда, удобно усевшись на диване, она что-то вязала, казалось, что жизнь ею прожита гладкая, благополучная. Когда она доказывала несостоятельность курсовой работы или дипломного сочинения, она преображалась в «железную леди», за плечами которой ощущался опыт многих битв и потрясений. В ее мироощущении первичной была гармония. Собой она являла стать, уверенность, спокойствие. Это явно не совпадало с образом вечно рефлексирующего театроведа. И она закрылась, не найдя понимания, вела замкнутый образ жизни, имела ограниченный круг общения.

Нам, студентам, она исподволь, но настойчиво внушала мысль, что жизнь прекрасна в своей полноте. Да, можно иметь тонкую душевную организацию, нужно и необходимо ее иметь, но нельзя все двадцать четыре часа в сутки вибрировать и страдать. И потому с нами она много шутила, красиво, заразительно смеялась, старательно опекала, интересовалась мелочами быта, следила за здоровьем, подкармливала общежитских, давала в долг деньги, кого-то одевала и обувала. А еще Наталья Борисовна дарила нам книги. Каждый год всем по книжке: прозу, поэзию и т. д. В гости мы к ней ходили всем курсом. Кузякина прекрасно готовила, любила застолья. Помню, как мы с ней вдвоем стояли на кухне в ее коммунальной квартире на Исаакиевской, 5. В конце коридора, в длинной комнате, заваленной книгами, журналами, бумагами, бурлила жизнь. Там ели пироги и смеялись мои однокурсники. Наталья Борисовна предложила мне попробовать неиспользованное тесто. Я отказывалась, ссылаясь на запреты есть немытое и сырое. Глупости, — сказала Наталья Борисовна, — чушь. Так вкусно, несказанно вкусно!« — приговаривала она, уплетая тесто. Лицо ее озарилось наслаждением. Это было искушение, и я сдалась!

Однажды мы шли по Садовой и она призналась, что очень много работает, так много, что на домашние дела совсем не хватает времени. И добавила: «Уже две недели не ела супа!» Жила я совсем рядом и пригласила ее к себе. То, как ела Кузякина этот суп и салат из огурцов, надо было видеть! Ее переполнял восторг, будто это не огурцы даже, не просто суп, а нечто такое… Остатки сметаны она, извинившись, подбирала корочкой хлеба. После чая, одобрительно оглядев мою комнату, она сказала: «Я бы на вашем месте обложила эту тахту подушками. Представьте: много-много подушек. Красиво и удобно!» И в задумчивости произнесла, что когда-то была хороша собой и нравилась мужчинам и, может быть, не случись ей стать критиком, была бы куртизанкой.

Многие из нас посвящали Наталью Борисовну в личную жизнь. Она любила давать советы, наставлять: с кем дружить, кого любить, не боялась брать на себя ответственность за чужую судьбу. При этом заблуждалась иногда классически, слепо веря лишь в собственную правоту.

Были у Натальи Борисовны и свои «пунктики». Она не любила коммунистов. В своих лекциях по истории театра народов СССР она перечисляла ошибки партии большевиков в национальной политике, подсмеивалась над лидерами коммунистического движения. Сегодня это стало нормой, а тогда, в конце семидесятых, ее слова о вреде Октябрьского переворота, произнесенные в личной беседе, были откровением. Она обожала водевили и «носилась» с идеей, что ни один театр Ленинграда не справится с этим универсальным жанром. Все знали и о ее пристрастном отношении к «пятому пункту». Кажется, что эта тема была нужна ей в жизни, как хорошая приправа для супа.

В нашем отношении к Наталье Борисовне сплетались многие чувства: уважение, привязанность, дружба. Но было еще то, что невозможно определить словами. То, что обволакивает тебя запахом теплых пирогов, драников со сметаной. И этот запах дразнит и манит воспоминаниями юности…

Вот такая история.