«Ты еще не открыла богатства подлинной простоты. Учись, это дается опытом», — ласково наставляет простодушную Алю вечно юная Элеонора — Татьяна Григорьева. Элеонора, так же как и все остальные героини актрисы — Зоя, Госпожа Журден, Сумасшедшая барыня, Женщина, — кажется, эту простоту познали. Это та простота больших и малых истин, которая действительно приходит с возрастом, та, приобщение к которой меняет отношение к жизни вообще. Наверное, прикосновение к ней испытала и сама Т. Григорьева. Отсюда — легкость, то есть нетяжелость, естественность, которой наделены все ее героини. Природу этого, не хочется говорить — качества, скорее — состояния, определить не так просто. Думается, это что-то вроде музыкального слуха — есть он у всех, но у одних развит необычайно, у других же, наоборот — неразвит, «запрятан» настолько далеко, что, кажется, его нет вовсе. Легкость Т. Григорьевой, с одной стороны, безусловно, врожденная. Но несомненно и то, что за двадцать лет работы в театре в разных жанрах и с разными режиссерами, а главное по мере накопления жизненного и актерского опыта и «открытия богатства подлинной красоты» легкость эта намеренно или непроизвольно «поднялась» на вершины, доступные далеко не каждому актеру.

Т. Григорьева (Элеонора). «Танго». Молодёжный театр.
Фото из архива Молодёжного театра

Примером того, как органично сочетаются в ней легкость, простота и опытность, стало исполнение актрисой роли Элеоноры (спектакль «Танго», режиссер — С. Спивак).

Элеонора в прямом смысле слова — создание легкое, почти воздушное. В том, как по-домашнему небрежно она одета, в художественной растрепанности ее прически, во всех движениях нет как будто ни одной четкой линии. Элеонора буквально летает по сцене — стремительная, всегда радостно оживленная, готовая всех и каждого заразить своим веселым задором. Во всем, что бы ни произносила или ни делала Элеонора — Т. Григорьева, нет неискренности. Быстро-быстро, упоительно щебечет, словно птичка, о своем дерзком поведении в молодости, ни секунды не раздумывая, бросается стаскивать в ряд тяжеленные стулья, дабы сконцентрировать всеобщее внимание на новом театральном эксперименте мужа. Слегка прищурившись, в трепетном восторге смотрит на Эдека и нежным, музыкальным голоском выдает свое очередное открытие прекрасного в обыкновенных действиях своего недалекого любовника: «Ой, Эдек, ты т-а-ак красиво пьешь». В этот момент Элеонора не менее искренна, чем тогда, когда уступает требованиям сына соблюдать традиции и жить по принципам; чем тогда, когда в финале попробует защитить Стомиля от новоявленного диктатора Эдека — опять, словно птица, раскинув над ним изящные руки-крылья.

Можно сказать, Элеонора Т. Григорьевой, со всей силой и страстностью, на которую способна, проживает каждое мгновение. У нее нет времени на недовольство, все случающееся она принимает таким, какое оно есть, не уставая удивляться. Готовность удивляться — еще одна из отличительных способностей Элеоноры и Т. Григорьевой. Через ее почти всегда широко распахнутые, полные восторга большие серо-голубые глаза эта готовность выражается наиболее сильно.

Элеоноре, так же как и самой актрисе, нравится удивляться и получать от этого удовольствие нравится тоже. Подверженность Элеоноры удивлению и заинтересованность ее во всем диктует своеобразную манеру исполнения роли Т. Григорьевой. Элеонора почти что молниеносно переключается с одного эмоционального состояния на другое, не задерживаясь, а Григорьева никак актерски не комментирует действия и поступки своей героини. Так, чуть ли не со слезами, она разыгрывала перед Эугениушем «оскорбленную невинность», когда тот посмел намекнуть при «ребенке» Артуреке на ее связь с Эдеком. А уже в следующую секунду с неподдельным азартом спрашивала, кто выиграл партию в карты, напрочь позабыв о нанесенном «оскорблении». А еще через некоторое время, опять не оставляя никаких следов прежних переживаний, воодушевленно поведала окружающим о былых подвигах.

Такое прочтение этой роли отчасти продиктовано и стилистикой пьесы абсурда, и любимой идеей режиссера спектакля о «наивном» театре. Но, как мне кажется, «станцевать» в жанре мрожековского «танго» под «аккомпанемент» установок Спивака, может быть, сложнее, чем исполнить роль в более привычном психологическом материале. Тем внушительнее в этой роли достижения актрисы, не взявшей ни одной фальшивой ноты ни в прямом смысле — ведь она много и хорошо напевала, ни в переносном — когда вела свою актерскую партию.

Т. Григорьева (Г-жа Журден), С. Кошонин (Граф Дорант).
«Мещанин во дворянстве». Молодёжный театр.
Фото С. Васильева

В роли Элеоноры можно обнаружить несколько черт, характерных и для других героинь Т. Григорьевой. Элеонора, при всей ее внешней беззаботности и суетливости, обладает важным, дорого стоящим качеством — сочувствием. Она по-матерински заботлива с «глупышкой» Алей и «умным» и сердитым Артуром. Внимательна к бывшему «бунтарю» — мужу, нетребовательна к туповатому Эдеку. Так же внимательна и заботлива Зоя (спектакль «Лунные волки», режиссер — В. Туманов), несколько высокомерна и снисходительна Женщина в черном (спектакль «Ла фюнф ин дер люфт», режиссер — А. Галибин), добра и по-хорошему жалостлива Госпожа Журден (спектакль «Мещанин во дворянстве», режиссер — С. Спивак), полна сочувствия и Сумасшедшая Барыня (спектакль «Гроза», режиссер — С. Спивак).

Другое, может быть, не очень заметное свойство Элеоноры — это то, что, по сути, ведь она создает ситуацию: вводит в дом ничем выдающимся не отличающегося Эдека. А его присутствие побуждает к решительным действиям Артура, пожелавшего заставить семью жить иначе. Эта функция Элеоноры не очень отчетлива, но от этого не менее значима.

Приблизительно то же самое можно сказать и о Зое — она в конечном итоге принимает решение за всех, и о Женщине, которая, открыто не вмешиваясь в ход событий, все же оказывает на них воздействие, и весьма значительное. Это свое влияние героини Т. Григорьевой выражают не открыто, как-то «негромко».

У Татьяны Григорьевой удивительные глаза. Они иногда кажутся огромными и всегда сияющими. У всех ее героинь особенный взгляд: усталый и беспокойный у Зои, повелительно-просящий у Сумасшедшей Барыни, пронизывающий у Женщины в черном, лукавый и озорной у Элеоноры. Кажется, удачными будут все фотографии актрисы. Свет ее необыкновенных глаз — всегда разных и всегда надолго запоминающихся — «сделает» настроение любому снимку. Ну вот, например, Зоя стоит, прислонившись к стене, и, о чем-то размышляя, смотрит вдаль. «Куда ты смотришь, милая?» — «Ой, я даже не знаю. Так, просто». Вот так, «просто» взглядом, актриса уже многое расскажет о своей героине: о ее тоске, потерянности и отчаянье. Нет, глаза ее не бегают, они не сумасшедшие. Она только как-то уж очень сосредоточенно смотрит сквозь пространство, не задерживаясь взглядом ни на чем конкретно. И поблескивают застывшие слезинки.

Или вот другая картинка из того же спектакля. Когда Зоя спускается по лестнице вниз, руки подняты над головой, а на них накинута белая кружевная скатерть — Зоина накидка в звездочках. Ее лицо как бы выглядывает из множества мягко спадающих складок. Зоя вся преображается: быстро-быстро рассказывает Егору о том, что для нее счастье — о покое, своей святости, порядке. И опять этот свет, льющийся из широко распахнутых глаз, многое добавляет к ее рассказу.

У Т. Григорьевой очень подвижное лицо, на котором легко читаются мысли и внутренние переживания ее героинь. Может быть, в какой-то степени это связано с все той же готовностью актрисы принимать мир во всей его полноте и простоте.

Т. Григорьева (Сумасшедшая барыня). «Гроза». Молодежный театр.
Фото Ю. Богатырева

Ее Сумасшедшая Барыня вопреки всем сложившимся представлениям, нетрадиционно молода, несуетлива и даже привлекательна. В ней нет бросающихся в глаза примет сумасшествия, она разве так, немного со странностями. Еще одна «фотография». Тогда, когда все весело распевают «Коробейников», выходит из правой кулисы Сумасшедшая Барыня. Останавливается у фонаря, молчит, только странно-блаженно улыбается, глядя куда-то вверх круглыми глазами, в которых попеременно отражаются, смешиваясь, и безмерная радость и непреодолимый ужас. Еще более странно-загадочный образ создает актриса в спектакле «Ла фюнф ин дер люфт». Нарядная, в черном вечернем платье, туфлях на каблуках, она на протяжении почти всего спектакля просто сидит, не произнося никакого текста, возле небольшого столика с правой стороны сцены. Поведет плечами, высоко и прямо держа голову, откинется на спинку стула. Небрежно затянется сигаретой и пустит вверх струйку дыма (кажется, еще немного — и она сама растворится в пространстве вместе с исчезающим дымом). Начнет красить губы, запоет, как- то снизу посмотрит на то, что ее вдруг заинтересовало. Она — как будто режиссер, следящий за действием, за тем, чтобы актеры правильно произносили свой текст. Она знает все реплики, все паузы, все, что будет дальше. Женщина немного скучает и ждет — когда же, наконец, наступит ее время, после чего можно будет уйти.

Она — вне сюжета, у нее другой, отличный от ее партнеров, ритм — размеренный, неторопливый; изредка бросит усталый взгляд в сторону, глубоко вздохнет, уголки губ медленно поползут наверх…

Режиссеры чаще поручают Т. Григорьевой роли женщин не совсем обычных. Может быть, к этому располагает внешность актрисы, тоже не самая обычная и распространенная. В ее облике, на мой взгляд, есть что-то от пикассовской «Любительницы абсента». Дело не в точном портретном сходстве актрисы и той женщины, его нет, а в сходности настроений, эмоций, возникающих при взгляде на картину и на актрису в определенные моменты. Линии ее тела — острые и ломаные, и мягкие и плавные. Какая-то простота и таинственность одновременно. Предельные ясность, четкость, несфокусированность и размытость — в один и тот же момент.

На картине Пикассо изображена в первую очередь женщина очень цельная, какой бы направленности — положительной или отрицательной — она ни была. Т. Григорьевой еще не доводилось играть роли трагические в классическом смысле, хотя она способна воплотить на сцене образ, по силе впечатления не уступающий «Любительнице абсента». Тем более, что в некоторой степени актриса уже сыграла это в Зое.

Т. Григорьева (Зоя), В. Кухарешин (Виктор). «Лунные волки». Молодежный театр.
Фото Ю. Богатырева

На первый взгляд Зоя Т. Григорьевой может показаться вполне обыкновенной, легко узнаваемой — уставшая, потерявшая надежду жена мужа-пьяницы. Но это не совсем так. В отличие от Вити, Зоя успокоилась, нашла решение и теперь только здесь «мучается за него». Говорит она негромко, безответная, тихая. Ходит осторожно, мягко ступая, ее просто обидеть, она легко расплачется.

Зоя как будто старается не потревожить, случайно не огорчить Витю чем-нибудь несущественным — упавшим голосом выдохнет: «Ох, я веселая…» Ее спокойное, умиротворяющее поведение особенно заметно на фоне резких, громких, даже яростных перепалок Вити и Егора. Зоя любит Витю, и поскольку кроме этого чувства у нее больше ничего нет, обращается она с ним особенно бережно.

Влюбленность, в большинстве случаев роковая, тоже одно из существенных, многое объясняющих и определяющих качеств героинь Т. Григорьевой.

Кажется, что постоянно, каждую секунду необходимо быть пылко и страстно влюбленной Элеоноре, хотя последний ее роман привел к безрадостному результату. Не обошлось без трагической любви и в истории Сумасшедшей Барыни — «грешила в молодости много» и теперь предостерегает, как может, Катерину. В какой-то момент спектакля «Ла фюнф ин дер люфт» вдруг, когда мифическая Женщина пройдется запросто, стараясь ему понравиться, с Сережей под руку, — покажется, что она его бывшая возлюбленная, память о которой он бережно сохраняет. Добрая и понимающая Госпожа Журден хотя и попрекает баламута мужа беспрестанно, все же нежности и сочувствия к нему не скрывает и день и ночь ломает голову, как вызволить Журдена из «дворянства». Выходит, что все героини Т. Григорьевой в той или иной степени от своей любви пострадали, но сохранили веру, надежду и силу.

И именно Зоя очень сосредоточенно и деловито вложит молоток в руки Егору и торопливо-повелительно прикажет (да, именно прикажет, в первый и последний раз, обратившись к нему не на «Вы»), попросит-потребует: «Озари».

В том аскетичном пространстве, в котором живут герои тумановских «Лунных волков», каждое слово, каждый жест должен быть значимым, наполненным. Зоя Т. Григорьевой весьма органично вписывается в простую черно-белую конструкцию. Актриса с самого начала наделяет свою героиню каким-то тихим светом — «лунным сияньем». Она как будто с самого начала старается не растрачивать на пустяки свои силы, зная, что они еще понадобятся, чтобы убедить Егора. Поэтому в финале «обыкновенная» семейная драма становится «обыкновенной» трагедией.

У нее очень светлые, почти что белые волосы, всегда немного грустная улыбка, худенькие руки. Вообще во всем ее облике есть что-то утонченно-болезненное — бледная, хрупкая, с острыми локтями и коленями. Но в то же время в ней чувствуется эта самая пресловутая жизненная энергия, внутренняя сила. В какой-то момент во взгляде ее появится решительность, в голосе — холодные, по-женски повелительные нотки.

У Татьяны Григорьевой удивительный голос. Высокий какой-то скрипичный. Трудно вспомнить еще хотя бы одного человека с таким голосом. Порой кажется, что он вот-вот сорвется — такую вдруг пронзительную ноту возьмет актриса. Голос, гармонирующий с ее внешним обликом, все-таки воспринимается как-то по-особенному. Нет, не отдельно от актрисы, а как еще какое-то живое существо поселившееся в ней. Поэтому иногда буквально хочется «помочь» ему (не Т. Григорьевой) выговаривать фразы, как бы взять на себя часть ему положенной работы.

Она получила профессиональное музыкальное образование — диплом Музыкального училища при Консерватории. Так что петь ей всегда приходилось много. В ее репертуаре были партии и в комической опере, и в «Летучей мыши», и в оперетте «Мадемуазель Нитуш» (это если говорить о прямом применении ее способностей). Но и в драматических спектаклях режиссеры всегда используют ее «лирическое сопрано».

Ее ледяной голос может вмиг оттаять в усталых причитаниях Зои, нежно засеребриться у безостановочно щебечущей Элеоноры, подняться на пронзительно звенящие высоты в итальянской песенке Сумасшедшей Барыни. Актриса умело пользуется своим дорогим инструментом, умудряясь в его не слишком широком диапазоне передавать оттенки и нюансы.

Она много поет, она бесконечно музыкальна. Русские народные, Бах и Моцарт, «Бесаме Мучо», «Болеро» — репертуар ее героинь. Но музыкальность проявляется не только в пении, музыка есть и в ее движениях, может быть, — во взгляде, она как будто вся пронизана музыкой: и вне сцены, и на сцене все время что-то напевает. А в спектакле песня, пропетая Т. Григорьевой, как бы досказывает, высвечивает скрытые стороны жизни ее героинь.

Сумасшедшая Барыня, вступив в радостное пение Катерины и Вари, тянущимися, надрывными нотами своего голоса сведет на нет все старания Катерины отогнать невеселые мысли. Она, по-дурацки улыбаясь, обведет все взглядом и вдруг резко прокричит свои пророчества и стремительными широкими шагами уйдет прочь. На Катерину эта песня произведет буквально магическое действие, она одна разгадает смысл слов, что пела эта странная женщина и после ее ухода сделает свое признание.

Сумасшедшая Барыня здесь тоже главная, она словно призрак, всегда присутствующий рядом с Катериной, напоминающий ей, какая судьба ее ожидает.

Женщина из «Ла-фюнфа» тоже текста произносит мало, да и то все какую-то абракадабру — про журналы, революционные собрания, будто читает с выражением по написанному — четко выговаривает названия, фамилии с инициалами — «зубы заговаривает».

Деловитая, подтянутая, сдержанная и, как все героини Т. Григорьевой, сосредоточенная, подолгу и как бы вглубь смотрящая, она словно держит в своих руках нити действия. Кто она, в сущности? Почтальон? Бывшая возлюбленная? Смерть? Режиссер задает загадку и актрисе и зрителям.

Т. Григорьева курит, красит губы, читает стихи по-обыкновенному, так же как это делает любая другая женщина, не знающая чем себя занять. В то же время есть в ее облике и действиях какая-то нереальность, но нереальность не деланная, а обыкновенная. Проявляется она в паузах, в том, как в течение десяти минут Григорьева тянет мелодию «Болеро», не обращая внимания на то, что происходит с другими героями спектакля — она ведет свою партию и все. Поэтому нет ничего удивительного, в том, что она знает, когда умрет Старуха («не сейчас»), в том, что она, как фокусник, вдруг высыплет из туфли горстку песка. И в том, как она войдет и выйдет — легко и изящно — нет ничего необычного; так уходят те, кто выполнил свой долг, все сказал и больше ему незачем оставаться.

При разговоре о Т. Григорьевой с языка все время слетают эпитеты прямо противоположные. Она одновременно совмещает в себе спокойствие и динамичность, неторопливость и импульсивность. Ее пластика и плавная и колючая.

Когда-то давно, еще в музыкальном училище, один режиссер в качестве комплимента сказал Т. Григорьевой, что она, наверное, может работать с любым режиссером, огорчив этим ее невероятно. Но в жизни получилось так, что она действительно играла в спектаклях многих и разных режиссеров, получая от каждого, с кем работала, что-то особенное. Она — хороший партнер по сцене, и в жизни — легкий, веселый человек.

Актриса говорит, что хотела бы сейчас сыграть Катарину из «Укрощения строптивой» Шекспира, репетирует роль в пьесе Уильямса, для себя, без помощи режиссера «проходит» Аркадину.