«Чайка. Эскиз». А. Чехов.
Ярославский театр драмы им. Ф. Волкова на фестивале «Реальный театр».
Режиссер Евгений Марчелли, художник Игорь Капитанов.

На минуту приподнимают железный занавес: молодая девушка скачет по кругу на белом коне. Это Нина Заречная (Юлия Хлынина), которая мчится на премьеру пьесы Кости Треплева. Обнажив ненадолго сцену, Евгений Марчелли будто бы сулит нам множество зрелищных аттракционов.

Подзаголовок «эскиз» явно прочитывается в первые минуты спектакля, решенные в форме стэндап-читки у микрофона, которая перейдет во фронтальную мизансцену, а сам спектакль возьмет четкий ритм, объединяющий и длинные разговоры скучающей богемы, и яркие режиссерские ходы, продиктованные большой формой спектакля.

Узенькая полоска авансцены отгорожена пожарным занавесом, на котором время от времени в строгой геометрической последовательности, почти как на шахматной доске, будут то и дело мелькать птичьи силуэты. Чайка здесь декор, навязанный славной историей пьесы: изображения чаек и на проекции, и сотня муляжей, украшающих «потолок» сцены, не только будут все основное время скрыты от зрителей, так еще и не сыграют никакой роли. А когда Костя принесет Нине труп чайки, мы не увидим птицы: молодой литератор вручит своей возлюбленной черный полиэтиленовый пакет с якобы убитой чайкой, который будет подергиваться и недвусмысленно намекать на то, что птица еще жива, и лишь позже, в качестве протеста, Нина сама смело засунет руки в пакет и свернет несчастной чайке шею.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Нина является к Треплеву в образе неуклюжего подростка, вчерашнего ребенка, который испытывает взрыв адреналина от того, что втихомолку убежал от родителей. Инфантилизм и непосредственность. Нина по-детски стаскивает с себя одежду, когда переодевается к пьесе, запутывается в колготках так, что Косте приходится ей помогать. Само представление — один из аттракционов, припасенных Марчелли: бой барабанов, клубы дыма, вышка и резервуар с зеленоватой водой (совсем как в опасных фокусах лучших иллюзионистов мира), а на фоне всего этого богатства волнуется курчавый Костя (Даниил Баранов), подбадривающий Нину, подсказывающий слова и впадающий в экстаз в тот момент, когда отдает музыканту команду играть. Нина не чувствует текста, она забывает его, неумело пытается отыграть роль и, кажется, совсем не реагирует на комментарии публики, которая во главе с Аркадиной (Анастасия Светлова) расположилась прямо в зрительном зале. Погружение Нины в бассейн выглядит как безобидная шутка маленькой девочки, но ровно до того момента, пока она не замечает сквозь стекло аквариума Тригорина (Николай Зуборенко). Нина как завороженная следит за ним, ныряет еще и еще, чтобы проследить за своим кумиром, запомниться ему…

И вот именно в этот момент начинается главный сюжет марчеллевской «Чайки», развивающей главную тему режиссера — исследование женской природы, и здесь речь идет об ужасе взросления, болезненном перевоплощении вчерашней девочки в девушку, женщину. Нина до встречи с катализатором своего превращения Тригориным — чистое и беззаботное дитя, но как только она увидит его, бес созревания затмит разум Нины — под душераздирающие крики чаек (в спектакле они повторяются многократно, в разном звучании: то привычные птичьи, то похожие на ор мартовского кота, то как невыносимое завывание неопознанной дикой твори) Нина будет выпадать из реальности, выключаться, погружаться в себя, переходить в режим ожидания последующих действий, побужденных не разумом, а проснувшейся природой.

Тригорин у Марчелли совсем не тот человек, который может кого-то погубить. Он максимально сер и неинтересен. То, что он вдруг становится центром внимания Нины, — случайность, шутка судьбы. Мужчины в «Чайке. Эскиз» вообще малоинтересны, слабы, обычны. Не то что женщины.

Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Анастасия Светлова — Аркадина здесь сконцентрирована не столько на женском соперничестве, сколько на утверждении себя как молодой женщины, на отрицании своего реального возраста. Пока Аркадина остается статичной, развивается характер Нины — в ребенке вдруг просыпаются открытая сексуальность, дерзость, моментально возникают вызывающие позы, вот она уже знакомится с кем-то из зрительного зала, просит у публики сигарету, начинает соблазнять мужчин…

Если первый акт — это расслабленный чилаут для богемы, томящейся от безделья, то второй акт — это темное пространство: занавес поднят, задействована все та же полоска авансцены, но темнота открытой, практически не освещенной сцены нависает над происходящим черной бездной. Разительно меняется свет: теперь на лицах героев легкий фиолетовый блик — ни одного живого лица вокруг…

Нина приходит на свидание с Костей в образе не то белой невесты, не то призрака. В ней нет ничего ни от подростка, ни от ошалелой влюбленной дурочки — она инфернально сдержанна и холодна, но меж тем дьявол, вселившийся в нее, тоже вполне созрел и развернулся — Нина превращается в мавку, которая заманивает Костю в постель. Нина раздваивается — режиссер создает двойников героини, использует необычные и вполне мистические перемещения, исчезновения, пока не показывает нам Нину в своем максимально драматическом и рок-н-ролльном воплощении. В новом прочтении пьесы уже умершего Треплева о мировой душе Нина превратится в страшную, бездушную, энергетически мощную шаманку.

Марчелли закольцует спектакль — от светлой всадницы в первой сцене до вестницы апокалипсиса в последней. Ярославская «Чайка» провозглашает себя отнюдь не жертвой, а дьяволом и хищником, окончательно утвердившимся в своей разрушительной силе. Так режиссер продолжает говорить со зрителем о разрушительной природе страстей. В спектакле можно найти переклички и с «Екатериной Ивановной», и с «Без названия». Режиссер продолжает писать свою большую историю.