В пятницу, 26 ноября, смотрите на «Открытой сцене» на улице Народной,1 спектакль «Запертая дверь» режиссера Дмитрия Волкострелова по одноименному тексту Павла Пряжко. Спектакль «Запертая дверь» — один из фаворитов лаборатории «ON.ТЕАТР» 2010 года, участник фестивалей «Текстура» и «Любимовка».

Мы анонсируем показ спектакля рецензией Светланы Щагиной, опубликованной в № 61 «Петербургского театрального журнала».

Павел Пряжко. «Запертая дверь». Лаборатория «ON.ТЕАТР».
Режиссер Дмитрий Волкострелов.

На лаборатории насчет Волкострелова моментально возник миф: у этого режиссера имеется какое-то свое ноу-хау насчет того, как ставить современную драматургию. Во-первых, эскиз его «Запертой двери» показывали дважды и называли не иначе как «полноценный спектакль». Во-вторых, во время лаборатории, хотя совершенно независимо от нее, в «Особняке» прозвучала премьера его моноспектакля «Июль». Ни «Июль» Вырыпаева, ни «Запертую дверь» Пряжко (даже с либеральной точки зрения сегодняшней новой драматургии) нельзя считать пьесами. Это тексты. Волкострелов занимается распознаванием этих текстов.

В его «Июле» (текст представляет собой монолог маньяка) Алена Старостина одним лишь чтением текста завораживала, брала нас в полон. Зрители, поначалу воспринимая ее монолог отстраненно, с позиции далеко-от-героя, подспудно, слово за слово, в монолог втягивались. Причем настолько, что начинали видеть маньяка вне зоны преступления и болезни (каннибализма и шизофрении). На мгновение мы становились носителями божественного восприятия другого. Видели героя не таким, каким он стал сейчас, не таким, каким хочет казаться (потому что в обоих случаях — от лукавого), а таким, каким он был задуман свыше. Видели то божественное, что от рождения заложено в каждом, но сбывается — у избранных. Из «Июля» режиссер вытащил главное вырыпаевское — драматургию вертикали. Диалог человека с Богом. На сцене произошло то, что сейчас почти невозможно, то, что в современной драматургии (сходите на любые читки) уже взялись отрицать, — катарсис. В конце часового действия была эта вспышка — короткая, божественно точная.

«Запертая дверь» Пряжко, в отличие от «Июля», — текст, лишенный явного конфликта и интриги вследствие заданной автором оптики. Конфликтен здесь фон. Но и он конфликтен не для героев (как, скажем, у Чехова), а для зрителя. Фон пугающе неживой, безэмоциональной, мертвенной жизни, состоящий из механических, каждодневно одинаковых действий. Героев как действующих лиц здесь вовсе нет, есть лишь некие лица, совершающие действия под прицелом автора. Автора, фиксирующего реальность определенной социальной группы, фиксирующего ее «здесь и сейчас» с бесстрастностью лаборанта. Грамматически за эту фиксацию «здесь и сейчас», за механику и ровный монотонный ритм текста отвечают глаголы настоящего времени, а наибольшую смысловую нагрузку в тексте несут не диалоги, как принято в драматургии, а ремарки.

В «Запертой двери» обозначены три места действия: дом инвалидов, торговый центр, офис на окраине. Причем дом инвалидов скорее место не-действия — некая первоначально заданная точка восприятия, авторская подсказка, указующая дальнейшее направление мысли для понимания материала.

Дом инвалидов. Вечер. В комнате для игр и общения сидит старик и поет народную песню. В комнате кроме него никого больше нет. Наверное, у него уже начался маразм.

Главное в этой ремарке — не местоположение наблюдаемого объекта, а констатация момента предельного одиночества человеческого существа. Оставленность одного всеми. Тем более жуткая, что оставленный, похоже, своей участи не осознает.

Сцена из спектакля «Запертая дверь».
Фото — Татьяна Иванова

В основной части пьесы («Центр») ремарка избыточна. Она отвечает за подтекст, замещает собой диалоги. Она кинематографична. Драматург фиксирует жизнь героев как оператор (все эти скрупулезно описанные действия, вроде «завязывает шнурки», «полирует ногти, точнее — дополировывает», — те же крупные планы в кино). Режиссер эту кинематографичность видит и идет от нее — решает текст «Центра» с помощью экрана. Из зрительного зала это выглядит так: на сцене в ряд поставлены три стола. На каждом — раскрытый ноутбук. За ноутбуками — девушка (Алена Старостина) и двое молодых людей (Павел Чинарев, Иван Николаев). За их спинами — экран. Артисты в очередь читают с ноутбука текст. На экране, соответственно, идет видео к тексту. Мы слышим и смотрим про то, что Наташа (Мария Зимина) работает в торговом центре — продает на развес кофе, Валера (Дмитрий Луговкин) работает там же — совершает валютные операции. У Наташи в магазине есть Знакомая (Дарья Румянцева) — вместе они курят в подсобке. У Валеры есть Знакомый (его играет сам режиссер).

Друг другу Наташа и Валера тоже только знакомые, условно связанные общим делом — периодически они ездят к родителям Валеры (роли блестяще, на полутонах сделаны актерами МДТ Александром Завьяловым и Ириной Тычининой), где Наташа представляется его невестой, Ангелиной, демонстрируя округлость живота. Живот, правда, накладной (о ненастоящести беременности родители так и не узнают).

Идея Валеры гениальна — фальсификация отношений с девушкой, затем — фальсификация беременности. Фейк нужен для успокоения родителей, для убеждения их в том, что он — обычный парень. В нужный момент (родители спокойны, они получили доказательства нормальности сына) Наташа «теряет» ребенка. Родители горюют, но делать нечего. В награду за услугу Наташа получает от Валеры дорогие духи. Герои расстаются, полностью удовлетворенные друг другом.

Параллельно истории с выдуманной беременностью в «Центре» идет зеркальный сюжет про долгую покупку героями обуви. Валера, который несколько раз примерял одну и ту же пару в обувном отделе (из-за мыслей об обуви, из-за беспокойства о ней, сродни любовному — которое герою как раз неведомо, — он даже не мог уснуть). В финале Валера принимает решение купить ботинки. Наташа (у которой схожие отношения с вещами) также покупает понравившиеся туфли.

На экране механика действий персонажей «Центра» (они все время повторяют одно и то же: ставят табличку «перерыв», пьют кофе, курят, мерят обувь, говорят по телефону) подтверждается механикой слов (в речи — ни намека на тепло, разговаривают коротко и только по делу) и механистичностью мимики. Даже отсутствием ее. Наташа и Валера не улыбаются и уж тем более не смеются. У них приятные, гладкие, но неподвижные, лишенные беспокойства лица. В своих делах, мыслях, поступках герои стерильны, похожи на инопланетян. Главная, повторяющаяся, характеризующая героев текста ремарка — «ни о чем не думают» — стопроцентно воплощена актерами.

Сцена из спектакля «Запертая дверь».
Фото — Татьяна Иванова

Вслед за «Центром» следует «Окраина».

Если история из «Центра» охватывает несколько дней (для чего и понадобилось видео с монтажом и чередой планов), то в «Окраине» есть единство времени и места действия (перед нами короткий эпизод из одного дня жизни офиса). Экран уже выключен. Только что иронично читавшие текст актеры теперь — персонажи. Ноутбуки на их столах — признак рабочего места.

В «Центре» режиссер вслед за драматургом фиксировал человеческое существование с бесстрастностью лаборанта. В «Окраине» подход к героям иной. Поэтому и режиссер (как и автор текста) уже не совершенно отстранен от действующих лиц. Он снова разглядывает. Но не как подопытных, чуждых ему существ, а как старых знакомых. Знакомые совершенно обыкновенны. Двое социализированных — кокетливая Оля (А. Старостина), кокетливый с Олей Дима (П. Чинарев) — и аутичный Слава (И. Николаев). Вот эти герои — уже совсем такие, как мы. Они испытывают эмоции не только от покупки новой пары обуви. Они живые люди, которые мечтают поменьше работать, но побольше зарабатывать и еще нравиться окружающим. В офисе не ведут серьезных, хоть сколько-нибудь повествующих о внутренней жизни героев разговоров, диалог здесь — бла-бла-бла, треп, знакомый по предыдущим пьесам Пряжко, — с юмором, пропусками слов, характерной, оригинальной для каждого персонажа интонацией.

В «Запертой двери» Пряжко ставит «Окраину» внутрь текста про «Центр». Это оправдано. «Центр» длиннее, он, по сути, завершенная история, «Окраина» же не имеет начала и конца. По всему — словесной легковесности, по содержанию, по действующим лицам — «Окраина» словно «калька» какого-то ТВ-шоу про работу. Как будто ты на какое-то время переключил канал — глянул он-лайн из жизни работников офиса и пощелкал кнопкой дальше. Сюжетно «Окраина» и «Центр» не связаны, внутренне — да. И Волкострелов находит дельный, идеально совмещаюший части в целое режиссерский ход. Название «Запертая дверь» у Пряжко нигде и никак не проявляется. Волкострелов это название материализует. В спектакле дверь с самого начала стоит посредине авансцены. С дверью совершают действия — то один, то другой персонаж покидает офис или возвращается обратно через нее. Важно то, что дверь эта неполноценна. Это как бы не вполне дверь. А нечто имеющее только раму, белый остов, скелет. Дверь — пустая, лишенная внутренности, сердцевины, она собой ничего не прикрывает, а потому вроде и не существует по-настоящему. Однако такие близкие зрителю, похожие на нас и наших знакомых герои «Офиса» как ни в чем не бывало пользуются этой пустотой. Каждый вставляет ключ в дверной замок, потом берется за ручку, открывает раму двери и выходит. Хотя вполне мог бы и так пройти сквозь открытое, готовое пропустить любого пространство. С помощью ненастоящей двери режиссер соединяет все части текста в целое. А мысль, заданная в тексте ремарками (о неполноценности, условности человеческого существования, о проживание жизни элементарно, лишь как физиологического акта, с максимальным комфортом), описывает круг, набрав по ходу спектакля ряд «доказательств» самой себя. Лица «Запертой двери» пользуется тем, что принято иметь. Они совершают только закрепленные этикетом действия, не выбиваются из массы, а плывут в потоке, в котором уже не различишь лиц, не выхватишь черты индивидуальности, в котором все стерто, безлико, катастрофически одинаково.