УРАЛЬСКИЙ ФАУСТ

Театральная Россия (имею в виду и Москву, москвичи, не обижайтесь).

Театральная провинция (Москву не имею в виду, Питер… тоже).

Театр Урала (правильнее говорить «Театр Уральского региона», но это как-то сухо).

Свердловск («Екатеринбург» у меня до сих пор не выговаривается).

Свердловский ТЮЗ (улица Карла Либкнехта, 48).

Шестой этаж (лифта нет).

Завлит (ныне должность эта упразднена).

Лоевский Олег Семенович.

Алик.

Так мог бы выглядеть почтовый адрес в по-следовательности, которая принята в России. А в Европе адрес писался бы в обратном порядке и все начиналось бы с Алика. Как и моя профессиональная жизнь в театре началась со знакомства с Аликом, Олегом Семеновичем Лоевским, завлитом Свердловского ТЮЗа.

…Кружка с отбитой ручкой, до краев наполненная черным чаем, серая вода в литровой банке, всегда кипящая, всегда пахнущая дустом, кипятильник с белым налетом, дым от дешевых сигарет огибает покосившийся шкаф, дверцы которого не за-крываются уже много лет, шкаф забит до отказа пыльными пьесами, театральными журналами, пожелтевшими протоколами заседаний художественного совета… На казенном столе — вырезки из газет, крышки от консервов, утыканные окурками «беломора», цинковый бюст Ленина, десятки шариковых ручек, вышедших из употребления, полузапрещенные, чуть позже — полуразрешенные, а ныне — вовсе забытые и никем не читаемые книжки, красный, щербатый, вечно орущий телефонный аппарат и …

ГЛАВА 1.

ЕСЛИ У ВАС НЕТ СИГАРЕТ —

О.Лоевский на фестивале «Реальный театр-97». Екатеринбург. Сентябрь 1997 г. Фото М.Дмитревской

поезжайте в Екатеринбург, зайдите в Свердловский ТЮЗ, поднимитесь на шестой этаж, постучитесь в дверь, толстую, обитую жестью, и войдите, только толкайте посильнее — дверь трудно открывается. В маленькой каморке на фоне огромного окна, откуда виден запущенный купеческий сад, зеленый пруд с белой ротондой и часть крыши рыжеватого новостроя, где ныне творит дедушка уральского рока, за столом сидит Алик. Он разговаривает по телефону. Ему за сорок, борода с проседью, телефонную трубку держит, как бокал вина — тонко, тремя пальцами. Подождите, пока он положит трубку, и попросите сигарету. Он протянет вам открытую пачку и не спросит ни вашего имени, ни как вы сюда попали. Если вдруг кабинет пуст — в верхнем ящике стола у него есть заначка. Она не отыщется сразу — там много всяких разноцветных папок, информация о фестивалях, пресс-релизы на пяти языках, фотографии, — ведь Алик давно уже не завлит, он директор фестиваля Реальный Театр, который проходит в Екатеринбурге каждые два года, он заместитель директора по международным связям, занимается культурным обменом во всех известных формах. Он давно уже не Алик, он — Олег Семенович. На столе вместо красного щербатого чудовища — ладный белый «Panasonic» с тысячью и одной кнопкой, вокруг — красавцы компьютеры, принтеры и факсы. И тем не менее… осторожно приподнимите папки — и вы увидите две сигареты. Курит он Galuas, мягкий французский табак. Присядьте на желтый диван. Закурите. Оглядитесь вокруг. Нежно воркует белый «Panasonic», Олегу Семеновичу все звонят, всем что-то нужно, у всех проблемы. А если проблемы, то звонить больше некуда, только к Алику, к Олегу Семеновичу, к Лоевскому.

ГЛАВА 2.

КОГДА НИКТО И ПОМЫСЛИТЬ НЕ МОГ

что Pentium придет на смену изгрызанной шариковой ручке, а старый щербатый монстр уступит трон белоснежному заморскому аппарату, тогда в его кабинете собиралось несметное количество народу. И было интересно. И дело не в том, что там можно было встретить Бутусова и Тителя, Хотиненко, Минкина, Балабанова, Коляду, дело в том, что там собирались все н а ш и. Н а ш и собирались у Алика. Почему у Алика? Потому что Алик — это Алик.

ГЛАВА 3.

ЕСЛИ У ВАС НЕТ НИ ДЕНЕГ, НИ СИГАРЕТ —

поезжайте в Екатеринбург, зайдите в Свердловский ТЮЗ, поднимитесь на шестой этаж, постучите, толкните посильнее толстую, обитую крашеной жестью дверь, войдите, подождите, пока Олег Семенович положит трубку и скажите: вот, мол, поиздержался, полтинник, мол, спас бы, вышлю обязательно, когда доберусь до… Называйте или не называйте город. Он пошарит по карманам, наскребет нужную сумму и протянет вам. И не спросит паспорт. Я бы не дал худому белобрысому косноязычному пареньку, который назвался драматургом из Тюмени. Я очень удивился, когда спустя полгода он вернул Алику долг по почте, присовокупив свою пьесу в стихах со сквозными рифмами и грамматическими ошибками.

ГЛАВА 4.

БЫЛА КОМАНДА:

Скороход писала пьесы, Шубин рисовал декорации, великий и ужасный сочинял музыку, Замараева играла главные роли, я собирал награды, а Алик задавал вопросы. Мы сидели друг напротив друга в его маленьком кабинете, он заваривал чай, листал режиссерский экземпляр пьесы и спрашивал, а я молчал и глядел в окно, потому что не знал, что ответить. Проходила неделя и он приносил книжку с заложенной страницей, которая объясняла многое, будила мою ленивую мысль, будоражила вечно дремавшее воображение. Я просматривал новый вариант сцены и думал: откуда Алик знает, что мне нужно? А он заваривал чай и продолжал задавать вопросы. А я молчал. Смотрел на мокрую от дождя крышу рыжего здания, где дедушка уральского рока творил последние аккорды к моему будущему спектаклю, злился на Замараеву, которая час назад, примеряя платье, устроила очередной скандал мне и Шубину за красный бант слева на рукаве, и ждал, когда Алик сам ответит на поставленные им же вопросы и даст мне зацепиться за какую-нибудь идею. Шли прогоны очередного спектакля. В зале было тепло, несмотря на отчаянную вьюгу, злую уральскую зиму и холодные батареи, потому что на сцене играла Замараева, стояли декорации Шубина, звучала музыка Пантыкина, актеры произносили текст Скороход, я что-то записывал на листке, а сзади сидел Алик. Было слышно, как он неистово вздыхал, протяжно стонал и охал, гулко хлопал ладонью себя по лбу, его скорбь билась о мою спину горячими и страстными волнами. После прогона он заваривал чай, с ужасом смотрел в одну точку и начинал задавать вопросы, на которые, понятное дело, я не имел ответов. Я глядел на заиндевевшую крышу рыжего здания, где дедушка уральского рока уже читал, вероятно, новое творение бабушки русской инсценировки и думал о профессоре Музиле, который учил меня в театральной школе, что главное в профессии режиссера — уметь задавать вопросы. Не странно ли, что приехав из Ленинграда в Свердловск, из школы в театр я встретился с человеком, который продолжал мастерить из меня режиссера теми же инструментами. Который без устали вот уже двадцать лет задает вопросы всем, кто сидит напротив. Алик принадлежит к вымирающему племени страстно относящихся к театру людей, ему не бывает все равно. Он не умеет быть равнодушным. Он неизлечимо болен судьбою театра и людей, его окружающих. Недаром ему все время звонят.

ЭПИЛОГ.

ЕСЛИ У ВАС ЕСТЬ И ДЕНЬГИ И СИГАРЕТЫ —

пойдите ночью в Софии в маленький ресторан. В маленьком ресторанчике под платанами, как оказалось, в последний раз собрались наши. Мы играли в игру, отгадывая кого из персонажей мировой литературы представляет каждый из нас в жизни. Верховодил Алик, кто-то в его интерпретации оказался Леди Макбет Мценского уезда, кто-то Незнайкой, лично я удостоился не очень почетного звания Тартюф… Все сидели в скорбном молчании, сознавая степень собственных несовершенств, как вдруг один из нас спросил в запальчивости: «А ты, Алик, кто?» — «Я? Я скорее всего… (непродолжительная пауза) Фауст». Наступила тишина. Можно было бы пошутить. Или поспорить с этим утверждением. Но не хотелось. Потому что это похоже на правду. И н а ш и это знают.

Июль 1997 г.