Сегодня, 5-го декабря, в рамках фестиваля «Дуэль» на сцене «Балтийского дома» — премьера спектакля «Три сестры» в постановке Льва Эренбурга. Новую работу Небольшого драматического театра посмотрела Марина Дмитревская.
«Три сестры». Трагикомедия по мотивам одноименной пьесы А. П. Чехова.
Небольшой драматический театр.
Режиссер Лев Эренбург, сценограф Валерий Полуновский
В том, что два Льва (Додин и Эренбург) почти одновременно поставили «Три сестры» есть как случайность (оба репетируют долго, без календарных планов), так и закономерность.
Эти спектакли дают роскошный материал не столько для сопоставлений, сколько для анализа феномена, который мы называем психологическим театром и который склонен существовать в очень разных театральных формах, давать несхожие типы театра, оставаясь при этом психологическим.
Один режиссер-физиолог, Додин, почти завершает «чеховский круг»: не поставлен только «Иванов». Другой режиссер-физиолог, Эренбург, после «Иванова» (при том, с моей точки зрения, «Иванова» не получившегося), кажется, только заходит «в Чехова», заходит на новый этаж некоего здания своего театра.
Да, да, в «Трех сестрах» Лев Эренбург вышел из «подвала, похожего на пещеру» (ремарка «На дне»). Но я имею в виду тот «подвал» человеческого сознания и те «пещеры» — болезнь, пьянство, похоть, — которые определяли сознание героев Эренбурга, до некоторой степени «пещерных» обитателей, людей «дна», даже если это был Иванов. Чехов — не писатель «подвалов», у него всегда — дом, есть и мансарды, и мезонины, и веранды — и все это разные «этажи», энергии, смыслы. В «Трех сестрах», если говорить образно, Эренбург входит в человеческое обиталище, наверное, в бельэтаж его. Но здесь живут люди.
Сцена из спектакля «Три сестры».
Фото — Виктор Васильев
При этом в доме Прозоровых тоже очень низкий потолок, и наверняка в комнате с советскими вешалками (как в школах), серыми занавесками и серыми табуретками вокруг длинного стола под белой скатертью — душно, а окон нет. Обстановка почему-то напоминает советский быт 1950-60-х. В книге о Пастернаке Дмитрий Быков писал, что эта, уже советская культура, в своем интеллигентском воплощении была похожа на жизнь предреволюционной интеллигенции. Снизим уровень, «омещаним» героев, посмотрим на них с незлой иронией, добавим гротеска и получим мир эренбурговских «Трех сестер». Получим мир, где сестры сами подтирают пол, да и наследившие гости готовы подтереть грязь, а уж Соленый и свою рубашку пускает на тряпку, помогая Ирине…
После «Иванова» я боялась, что физиологизм, уведенный Чеховым в непроговоренное, но явно и разрушительно проявленный Эренбургом как первый и единственный план, будет ключом и к «Трем сестрам». Но, к моей личной радости, режиссер в «Трех сестрах» как будто укрощает режиссерское своеволие, которым он был так мил многим критикам, и двигается в направлении психологического театра. Это вовсе не отменяет этюдного метода, которым размята пьеса, но этюды эти более образны и менее однозначны, они описывают собой не состояния, как бывало раньше, а отношения. Скажем, очень советская Наташа притаскивает на именины Ирины подарок — отростки какого-то комнатного растения. И заботливый Тузенбах с Ириной сажают их в горшки. Руки их в земле, и когда, погладив Ирину по щеке, Тузенбах решает поцеловать ее (и она не против) — во рту у них оказывается эта земля, и они долго отплевываются… А потом, в другом акте, неистовый Соленый на фразе: «Но счастливых соперников у меня не должно быть…» перекусит ствол подросшего цветка, сломает. То есть долгий этюд превращается в развивающуюся метафору.
Вершинин (Константин Шелестун), Маша (Ольга Альбанова).
Фото — Виктор Васильев
При этом, в лучших традициях Эренбурга, Ирина (Мария Семенова) здесь бледная анемичная хромоножка с палкой, абсолютно скорбное, неулыбчивое бесчувствие (только приложив к груди Бобика, она издает стон проснувшегося желания). У Соленого (Вадим Сквирский) болит зуб, и он с кровью выдирает его в третьем акте. Андрей (Даниил Шигапов) отсасывает из груди Наташи излишки молока и сплевывает их в стакан, Вершинину (Константин Шелестун) каждый подносит стакан водки, поскольку Александр Игнатьевич пьющий. У типичного советского служащего Кулыгина (Сергей Уманов) с жидкими сальными волосами и в обязательном коричневом костюме (на пиджаке обязательно должна быть перхоть) — во втором акте романчик с Ольгой (Татьяна Рябоконь), и понятно, по поводу какого такого затянувшегося «совета» они хохочут. А Вершинин вовсе не любит Машу (Ольга Альбанова) — сильную русскую бабу, которая и его поддержит, и Федора…
Надо сказать, не все мотивы в итоге прояснены, финальная страсть Ольги к Вершинину, сто раз возникавшая в других спектаклях, и их объяснение (то, которое обычно происходило с Машей) — воспринимаются режиссерским трюком. Это намеренный парадоксализм, парадокс ради парадокса. Уважаемый Лев Борисович всегда был не чужд режиссерского бахвальства, многое, как мне казалось, делалось в прежних спектаклях ради красного режиссерского словца. В «Трех сестрах» этого явно меньше (и любители «прежнего» Эренбурга даже будут разочарованы), но вопрос «Зачем здесь эта вилка?» — периодически возникает.
Текст пьесы, конечно, подсокращен и несколько перекомпонован (Наташа сразу, во втором акте объявляет про вырубку еловой аллеи и цветочки, Соленый слит с Федотиком, а Анфиса с Ферапонтом, и непонятно, что так Ольга печется о Ферапонте), но не радикально, тем более, что текст «Трех сестер» уже давно превратился в «шум культуры»: его слышишь и не слышишь.
Когда Тузенбах (Кирилл Семин) уходит на дуэль, Ирина начинает уныло молоть в кофемолке кофе. Узнав о смерти барона, сразу достанет из собранного чемодана мешок с зернами (собирались везти на кирпичный завод) — и они сыпятся на пол, стуча, как камни. Сестры собирают их (время собирать камни), а потом произносят финальные реплики. Ольга диктует их со знаками препинания: «Будем жить! Знак восклицания. Пройдет время, запятая…» (она диктует текст «Трех сестер» внятно, потому что он уже давно превратился в «шум культуры», его не слышишь…)
А бледная Ирина все крутит колесико кофемолки. Все перемелется — кофе будет…
В следующий раз «Три сестры» Льва Эренбурга можно увидеть 7-го декабря
А вы не хотели бы развить параллель с Додинским спектаклем? Интересно ваше мнение по поводу спектакля МДТ.
Я написала о двух спектаклях в газету Культура, статья выйдет, правда , только 12.01.
Могу привести лишь фрагменты, клочки (статья немаленькая)…
1. 118 лет назад, тоже осенью, в ноябре, Чехов писал Суворину: «Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее». Эта строчка обнимает собой общие смыслы спектакля Додина. Но только общие — как слово «депрессия», обозначает совершенно разные состояния, при которых жить невмоготу. Да, герои этих «Трех сестер» не бросятся в пролет лестницы, но и не обольщаются никакими надеждами.
Вообще же это тот редкий случай настоящего, сложного психологического театра, когда спектакль почти невозможно уложить в формулу. С ним нужно прожить три часа, а потом пересмотреть еще и еще, по сути ощутив себя жителем того дома, фасад которого —голый, холодный, неуютный, точно обгоревший еще в первом акте, — в начале каждого действия приближается к залу, оставляя у арьера и стол, накрытый белой скатертью, и вообще идею жизни. Спектакль резко не нравится своей простотой любителям театральных фантазий и лихих придумок. Но лично я так утомилась от пустых театральных хлопот, от игр театра с самим собой, что испытываю редкую благодарность спектаклю, позволяющему думать не о своих «выразительных средствах», а о жизни.
2. «Я любил умных людей, нервность, вежливость, остроумие, а к тому, что люди ковыряли мозоли и что их портянки издавали удушливый запах, я относился так же безразлично, как к тому, что барышни по утрам ходят в папильотках», — писал Чехов Суворину 116 лет назад, ранней весной. Эта строчка с точностью до наоборот обнимает собой содержание яркого, замысловатого спектакля Л. Эренбурга. Ведь в его театре всегда важно, как люди ковыряют мозоли, что их портянки издают удушливый запах, а барышни по утрам ходят в папильотках.
3. Додин говорит как человек, не заботящийся о том, чтобы мы восхитились красотой и свежестью его речи. Не до этого, жизнь бы дожить.
Эренбург, подобно Ольге в финале, диктует текст спектакля, акцентируя знаки препинания. Его речь театрально интонирована, синкопична, энергична, он любуется собственным языком.
Два Льва «Тремя сестрами» дают роскошный материал для обдумывания того, что же сегодня такое – психологический театр и где его «прозоровский дом».
Может уже хватит в критических статьях демонстрировать великого себя и убогость окружающих? Хотелось бы читать информацию по делу, а не отвлеченное видение сквозь призму выдающейся личности. Вы просто заставляете думать о Вас, а не о спектакле. По всей видимости, это флер советской эпохи, и он неискореним… Жаль.
Извините, Игорь, а какую информацию по делу Вы хотели прочитать? Содержание «Трех сестер»? Для того, чтобы думать о спектакле, нужно его ПОСМОТРЕТЬ! Критические статьи не заменяют просмотр спектакля. Прочитав статью, Вы решаете сами — идти Вам или не идти, чтобы составить свое мнение. Про «флер» как-то не к месту… Жаль.
Я Вас извиняю, простой зритель. Разумеется, я смотрел спектакль, и он во мне остался, я по-хорошему был потрясен. Конечно в критических статьях я не ищу содержания пьесы, это был бы абсурд. Мне хотелось бы увидеть грамотную оценку происходящего, разбор увиденного, а не взгляд с высоты собственного полета.
Мне также интересно, читаете ли Вы ПТЖ? Я уже давно не берусь за это грустное издание, в котором критики наперебой демонстрируют себя. Сделал исключение, хотел почитать об этом спектакле. Я не против критики, мне хочется понимать критика, увидеть достоинства и недостатки спектакля, которые увидел критик, и может проглядел я. И мне не нравится когда дают понять, что мне, идиоту, все равно ничего не понять. Тогда в чем смысл писать вообще для идиотов?
Про «флер», это всего лишь мое мнение, анализ деятельности госпожи Дмитревской. Я действительно считаю, что ее статьи это, по всей видимости, способ вылезти из советских штанишек.
Игорь, жанр блога, жанр первого скорого отзыва о премьере — не тот, который Вы имеете в виду. Большую аналитическую статью о новом спектакле Эренбурга Вы прочтете в следующем номере нашего «грустного издания» (или, скорее всего, не прочтете). Но Вы вообще-то путаетесь и с задачами/cмыслами критики как занятия, и тут хотелось бы Вам ответить.
Спектакль запечатлевается в сознании видевшего его — и только. Миновать субъективности, себя самого здесь, увы, нельзя. Ведь даже когда разных художников просили одновременно нарисовать один и тот же натюрморт – получались совершенно разные живописные работы, часто не совпадающие не только по технике письма, но даже по колориту. Это происходило не потому, что живописец намеренно менял цвет, а потому что глаз разных художников различает разное количество оттенков. Так и в критике. Текст спектакля запечатлевается в сознании критика так и таким, какова личность воспринимающего, каков его внутренний аппарат, расположенный или не расположенный к «сотворчеству понимающих».
Другое дело, что «Хороший критик — это писатель, который, если позволено так выразиться, «на людях», «вслух» читает и разбирает художественное произведение не как простую сумму только прикрытых «формой» отвлеченных мыслей и положений, а как сложный организм». Так писал выдающийся эстетик В. Асмус. Даю ссылку: Асмус В. Ф. Чтение как труд и творчество//Асмус В. Ф. Вопросы теории и истории эстетики. М. : Искусство, 1968, с. 67-68. Для того, чтобы «читать и разбирать» спектакль, театральному критику необходимы все выразительные средства литературы. Только посредством ее фиксируется и запечатлевается сценический текст, перевести на бумагу художественный ряд, открыть его образный смысл и тем самым оставить спектакль для истории можно лишь средствами настоящей литературы, когда сценические образы, смыслы, метафоры, символы находят литературный эквивалент в театрально-критическом тексте. Сошлемся и на М. Бахтина: «В какой мере можно раскрыть и прокомментировать смысл (образа или символа)? Только с помощью другого (изоморфного) смысла (символа или образа). Растворить его в понятиях (раскрыть содержание спектакля, прибегнув только к понятийному театроведческому аппарату — М.Д.) невозможно». Бахтин считает, что обычный научный анализ дает «относительную рационализацию смысла», а углубление его идет «с помощью других смыслов (философско-художественная интерпретация)», «путем расширения далекого контекста». (М. Бахтин. Эстетика словесного творчества. М., 1979, с. 362). «Далекий контекст» связан с личностью критика, его профессиональной образованностью и оснащенностью. И тут я готова выслушивать претензии к неполноте своего «далекого контекста» и вникать в Ваш.
Чтобы дать спектр мнений, мы в журнале даем несколько текстов на один спектакль (найдите Эренбурга по поиску и убедитесь в этом), а в блоге приглашаем к обсуждению.
Но блог — это не та театральная критика, какой я понимаю ее в идеале (образцы редки). Блог — то самое соединение театроведения и журналистики, которые дают сегодня газетную критику (и всегда были газетные статьи Ю. Беляева, а были журнальные — А. Кугеля. Почувствуйте разницу).
И вообще блог — это прежде всего приглашение к разговору, к диалогу. Жанр такой. В котором хорошо бы не переходить на личности. А за участие — спасибо.
Спасибо за лекцию, очень интересно. Спасибо за понимание, трогательно. Я действительно воспринимал эту статью как критический отзыв. А диалоговый текст как комментарий. Теперь буду знать, что это не так. На личности я старался не переходить, а только анализировал прочитанное, опять же субъективно. Я не против субъективности, это именно и вызывает интерес в критических обзорах. Особенно мне польстило, что теперь Вы меня выделили из сонма идиотов, которые могут читать Вас, и пожурили. Если чем-то задел, простите. Меня тоже задел Ваш отзыв, потому и написал. А за просвещение, еще раз — спасибо, обязательно посвящу этому время. Буду образовываться.
Игорь, мне отчего-то кажется, что Вы не совсем зритель и читатель) Похоже, что Вы лицо, как говорится, заинтересованное.
В любом случае, мне есть что сказать Вам.
Проще всего оправдать любые сложности в пьесе тем, что герои пьяны или сошли с ума. И тогда, становиться возможным, что бы пьяная Маша подбирала водку со столов, и падала на колени к Чебутыкину, тот запросто оскорбил Машу » как на него медведь насел». Я, кстати, сомневаюсь, что сама актриса, исполняющая роль Маши, стала бы собирать чужие недопитые рюмочки, что уж говорить о дворянках.А ведь были и иные возможности сыграть это? Например, она могла заявить, что у нее понос и отбежать в уборную. И оттуда громко пукать! ( ой, я подарила идею режиссеру для новых свершений)
Кстати, о символах! Ежели уж взялись» символячничать», то к чему тогда натурализм?
Не стыкуются эти жанры. Противоположны они.
Сцена с отсосом возбудила живой интерес- ответит ли Наташа Андрею тем же?
Я добряк и душка. Все принимаю и люблю. Кроме отсутствия идеи. Идея- жизнь г-но, а люди уроды, как-то не греет. Возможно, в качестве самокритики и самобичевания режиссера, она неплоха, да зритель-то при чем?
Не вместился мой праведный гнев, продолжаю, «испешиал фо» Игорь.
Был такой вздорный старичок- КС. Систему изобрел( делать ему неча было) Так вот, представьте себе- он прям-таки расписал, что есть действие.
И там ни слова нет о том, что можно «оживить» персонажи, сделав их припадочными алкашами. Там все больше о том, что человеки многогранны.
И про действие. Понимаете, действие в театре, это не только и не столько физическое действие. Физ действие призвано раскрыть второй план,подтекст и настоящее содержание. Что я вижу в » 3 сес-ах»?
Покажите мне место, где они в Москву хотят? Да и зачем им?
Разве только..да! В Москве пьют стаканами же!( ну там было это сыграно, я видела!) А у сестер только рюмки. Видимо, им захотелось роста в этом направлении? Других причин я там не нашла.