О фестивале «Новая Х» к 10-летию Новой сцены Александринского театра

«Новая Х»: даже если в этом «Х» организаторы фестиваля предлагали считывать исключительно юбилейную римскую цифру, то все-таки — по условиям нового, нового века и новой сцены, — вектор. Вектор — устремленный в будущее.

Например.

Х: Новая сцена Александринского театра по итогам десятилетия —величина.

Или переменная.

Или неизвестная.

Новая сцена Александринского театра.
Фото — Катя Кравцова.

Все-таки вроде бы известная: получившая имя Всеволода Мейерхольда, памятник которому открыли к юбилею.

Но Мейерхольд немножко в углу, у кирпичной стены, отвернут от Новой сцены и — смотрит не на историческую Александринку (как задумывалось? «новое вино и старые меха»?), а… на здание РЖД.

Но и не переменная — обездвиженная: куда дальше? Памятник — не только Мейерхольд. Трехдневный фестиваль — здесь все памятники, здесь все артефакты, здесь все архивы. Выставка достижений, панегирик, увековечивание. Это статичная конструкция. Без обязательств перед будущим — тем будущим, поиски которого и обещала Новая сцена.

Вместо поисков или на крайний случай топтания и сжигания макетов «по Мейерхольду» — Новая сцена рассказывала и показывала на юбилейном фестивале, что живет классически — как антреприза. Имена, коллективы — приглашаются, существуют, уходят, их сменяют другие, которые тоже — существуют, уходят. Слагаемые, перемена их мест: так работает сегодня Новая сцена, и так собран был фестиваль. Три дня — три вектора: театральный, танцевальный, музыкальный. А где-то между — «Лаборатория новых медиа», которая настолько лаборатория и настолько новая, что на лекцию о своих достижениях собрала четырех человек, включая автора этой статьи.

Открытие памятника Всеволоду Мейерхольду.
Фото — Владимир Постнов.

Театральное в первый день обозначили памятником Мейерхольду. Вечером — после торжественных речей и поздравлений — было актерское представительство: прекраснейший Николай Мартон, носитель традиции Александринского театра, исполнил «4’33». «4’33» — известный пассаж Джона Кейджа. «4’33», который тоже — Х. Зона безмолвия, когда уже нечего больше сказать. Знак ушедшего XX века.

Далее — завершающее день и ключевое, как гласила фестивальная афиша, перформативное «со-бытие»: перформанс о театре «Новая сцена: Х-файлы» нового Кирилла Люкевича. Известного прежде в узких кругах бродилкой «4elovekvmaske» и мультимедийной инсталляцией «UFO», созданной в рамках «Другой сцены» — фестиваля той же Новой сцены, но все-таки — какой-то другой.

По старой номенклатуре значились «датские спектакли», теперь — по новой номенклатуре — датские перформансы.

На сцене — постамент ушедшего. На постаменте — фрагменты и осколки спектаклей: декорации и бутафория. Сдутый батут «Макбета», пара зеркал «Теллурии», унитаз «Солнечной линии». Костюмы на вешалках, костюмы в мешках и просто костюмы. Голова младенца, бюст Пушкина, беговая дорожка, стога сена, серебристый скафандр. Альты и виолончели. Бокалы полные и чашечки с отпитым. И гидрогель. И далее.

Зеркала в спектакле «Теллурии».
Фото — архив театра.

«Проводником в ЭТО» называл себя актер Александр Лушин и объяснял: ЭТО — это не хлам, а интерактивная мультижанровая инсталляция. Насчет мультижанровости — безусловно (как безусловно уже очень давно), а в пользу интерактивности на «макушку» этого памятника зрители взбираться не спешили.

Лушин честно — по бумажке и по хронологии — впечатлялся прошлыми впечатлениями. Из ниоткуда и как бы случайно с микрофонами в руках возникали актеры, когда-то участвовавшие в постановках, — рассказывали о давно минувшем. Лушину пришлось остановиться где-то накануне 2020-х годов: то ли времени не хватило, то ли кульминации в движении постановочной мысли за прошедшие 10 лет еще не случилось…

Театральный вектор в последующие дни фестиваля развернули видеопоказы снятых спектаклей — «Теллурия» Марата Гацалова и «Земля» Максима Диденко. Увековечили. Архивировали.

На том театральное закрыли.

В лекционной программе существенными оказались не лекции — о новом ли танце, о новых ли медиа, — а дискуссия архитектора Михаила Кондиайна и генерального продюсера Новой сцены Александра Малича. Существенная потому, что драматическая.

Кондиайн (именно архитектурное бюро «Земцов, Кондиайн и партнеры» проектировало Новую сцену) пришел на эту дискуссию с чертежами, планировками, графиками. Это был разговор о профессии. О том, что такое виртуозность, архитектурная и проектировочная. И о том, какие инженерные возможности были заложены в Новую сцену.

Выступление группы «JANE AIR».
Фото — Владимир Постнов.

Идеи и возможности, действительно, были уникальными и на вырост — но десятилетия не хватило. Все задуманное не удалось реализовать как процесс. Пока «инженерное» используется скромно, в крайнем случае — на уровне сценического аттракциона или перестановки зрительских мест. А те технические новшества не сцены, а медиацентра, про которые с упоением рассказывал Малич… Вот вам и драматизм: так настаивая на успехах медиацентра в карантинный сезон, Малич как будто рисовал историю о каком-то техническом бункере. О каком-то бомбоубежище: камеры, звук, свет — по последнему слову техники — все было заперто в медиацентре, укрыто от вируса, что-то там варилось, варилось. Варится по сей день…

Дальше были танцы и песни.

Компетентное мнение о танцевальном перформансе Ксении Михеевой «Непокой», который показали во второй день фестиваля, можно прочесть в статье Анны Гордеевой. Есть и другое, общее — позиционирование этого перформанса в фестивальной программе. В «Непокое» иллюстрация танцем сюжета, творящаяся порядочным количеством мультимедийных кураторов, видео-, лазеро- и медиаинженеров, кажется — по меркам нового — вполне скромной. И только приставка «не» в названии перформанса может отливать чем-то современным.

Выступление хора «Attaque de panique».
Фото — Владимир Постнов.

Музыкальная группа «JANE AIR», как гласила афиша, пела и играла «грязный панк-ню-метал в сопровождении струнного оркестра» в третий день фестиваля. Для всего вышеперечисленного в кавычках технические возможности у Новой сцены были — нельзя не признать. Также нельзя не признать, что впервые, кажется, за три фестивальных дня зал был полон и даже переполнен. Пришли какие-то другие люди: в других одеждах, в другой обуви, с другим словарным запасом. Вот только это был самостоятельный сюжет — про группу JANE AIR, ее праздник, который мог состояться в любом другом…

Тут драматическое закончилось: Новая сцена насильственно искала в себе новую сцену, но нашла не сцену — арт-пространство.

Тогда случился «Attaque de panique»: хор с получасовым концертом в фойе. Молодые в блестках и в белых одеждах, которые пели современную неакадемическую музыку в полуакадемической обработке. Новая сцена уже не искала: ищущим себя и свое место в этом арт-пространстве оказался хор.

Музыкальные слагаемые, перемена мест — с фойе на основную сцену, и, наконец, музыкальная сумма — «Piano Gala»: фортепианный концерт, закрывающий фестиваль.

Фортепианный концерт «Piano Gala».
Фото — Владимир Постнов.

Риад Маммадов, Настасья Хрущева, Алексей Гориболь. Сидевшие за лаковым роялем, игравшие по бумажным нотам — в пространстве самой высокотехничной и высокоинженерной сцены страны. С музыкой ХХ века или ее иронией в отголосках — Дебюсси, Чайковский, Малер. Мужчина из зала — неизвестный — усердно и настойчиво весь концерт требовал, что необходима расшифровка того, что раздается из лакового рояля. И правда, ирония: Х, который пророчила Новая сцена, оказался устремлен в «старые меха» — к тем двум Х, которые ХХ век. А музыкальная троица, не дурачась инженерией шумных комнат, но ищущая в том ХХ, который хотели все три дня сократить, оказалась куда более «новым вином» и — Х. (Подробнее о фортепианном концерте читайте в материале Лидии Тильги)

И открылся тогда последний Х, уже известный и непеременный: «Русские тупики» Настасьи Хрущевой — развязка фестиваля «Новая Х».