«Piano Gala». В рамках фестиваля «Новая Х».
Новая сцена Александринского театра.

Вряд ли устроители александринского «Piano Gala» рассчитывали на такой эффект: двухчасовое действо прочиталось как жест, развернутый к Мейерхольду.

Риад Маммадов.
Фото — Владимир Постнов.

Вечер современной академической музыки завершил короткий фестиваль «Новая Х», посвященный десятилетию экспериментальной площадки. Оммаж Мастеру был выговорен в эти дни и впрямую: Новая сцена отныне носит его имя, во внутреннем дворе открыт памятник Мейерхольду. Но самое неформальное приношение юбилею, его счастливый финальный аккорд — концерт Риада Маммадова, Настасьи Хрущевой и Алексея Гориболя. Перекресток музыки и драмы, век их сближения, начатый Мейерхольдом в россиевском зале, словно вспыхнул в короткий фортепианный вечер на Фонтанке. Поводов к параллелям множество. Баланс академизма и импровизации: подвижность их пропорций оставалась главной интригой «Gala». Доверие к зрителю как со-творцу формы концерта. Родство черного Bluthner’а с целой театральной труппой, умеющей ценить ритм, модуляцию, тембр.

Алексей Гориболь.
Фото — Владимир Постнов.

Никакой бумажной программки, перечня исполняемых опусов. Недоуменный ропот публики по этому поводу. Но по ходу концерта все яснее: регламент предусмотренного заранее — под вопросом, шаги в сторону от единодушия, столь желанные сегодня, — разрешены. Зритель волен отдаться музыкальному потоку, по-своему угадывая границы между Кара-Караевым — и островами джаза в музицировании Маммадова, между кино — и фортепианным Таривердиевым у Гориболя. Не впадать в ступор, улавливая трудноопознаваемые на слух объекты, — но откликаться движению единой ритмической волны, следовать за нею.

Вместо последовательности трех сольных программ — другая, нелинейная троичность. Драматической форме было чему поучиться у этих силовых линий, сложившихся в лаконичный объем. Композиционный стержень концерта — троекратное возвращение Настасьи Хрущевой к вариациям «Русских тупиков» как упорной, неотвязной мысли. В мужских программах — заведомо большая пластичность, они не исключали движения: у Маммадова — от национальных мотивов к европейскому импрессионизму, у Гориболя — от фортепианной версии знаменитого Adagietto Г. Малера к гротескам Л. Десятникова, размашистому четырехручному блюзу.

Настасья Хрущёва.
Фото — Владимир Постнов.

Сама Новая сцена, богатая опытом драматических зрелищ, наверняка заметила, как по-разному контактируют пианисты с аудиторией. В случае Маммадова пространство созерцательного монологизма четко очерчено: зритель скорее втягивается в него, чем ловит шаги навстречу. Хрущева заполняет сцену изнурительным поединком-сопоставлением двух тем: мы в зале — свидетели их невозможности договориться. Гориболь ближе к театру, сметающему четвертую стену — в пользу развернутого апарта, авторской речи.

Почему там так легко дышалось? Куда-то сразу ушли все барьеры, шлагбаумы, оставив уверенность: сквозная ткань концерта и в моих руках. Ей важны личные ассоциации слушателя — пусть простодушные, неловкие, но никем в этом зале не повторенные. И можно без зазрений совести сближать азербайджанскую орнаментику со звукописью Дебюсси. Сомневаться: И. Шварц, его мелодика во второй части программы Гориболя — была или почудилась? Все эти миражи, путевые засечки, междометия толпятся потом в уме долго-долго.

На концерте «Piano Gala».
Фото — Владимир Постнов.

Между тем, явились на Фонтанку и тени — память невольно окликнула постановки, где рояль когда-то действовал мощно, держал резонанс с большой сценой. Джазовые импровизации Йенса Томаса, вспарывавшие темную плоть «Отелло» Люка Персеваля. Олег Каравайчук, его эксцентрические росчерки в «Изотове» Андрея Могучего. Седрик Тибергьян, в умных руках которого были все вестники и перипетии «Zauberland» Кэти Митчелл. Кажется, совсем рядом — но уже с трудом верится: все это с нами было.