«Между делом».
Театр имени Пушкина.
Автор и режиссер Евгений Гришковец, сценограф Николай Симонов.

Зал Театра музыкальной комедии полон. Охватывает лирическое чувство. То ли от встречи с театром после годовой паузы, то ли думаю про самого Евгения Гришковца, про острую, короткую любовь двадцатилетней давности, ничем не омрачившую последующую жизнь. Тогда некрасивый, вполне нелепый парень, в одиночестве стоящий на сцене, влюбил в себя. На раз. С первой произнесенной фразы монолога, с первого жеста. Каждый из нас или почти каждый волшебно превращался в этого неизвестного молодого мужчину, мы сливались с ним в единой эмоции. Вне зависимости от пола, возраста, места рождения. Он как бы сканировал нас, забирался в сердечные закоулки, озвучивал нами прожитое, но никогда не произнесенное вслух. Тихая и одновременно оглушающая интонация правды, любви, печали — как ее забыть? Да никак…

А. Агранович (Весневич).
Фото — архив театра.

Сегодня у Гришковца известный столичный писатель Весневич на протяжении восьми сценических картин топит за 22-летнюю сибирскую девушку, которой грозит реальная темница за сбыт наркотиков. Она не виноватая, злодеем является ее парень. Есть еще более глубокий смысл, усугубляющий благородные усилия писателя: девушка — художник-самородок. Она создает полотна. Без базового образования, исключительно силою таланта. На стенах, потолках, автобусных остановках. Причем так, что писателю хочется, глядя на них, плакать, смеяться, показывать их кругу ближнему, а в перспективе — миру.

Спасти от заточения девушку у писателя не получается, несмотря на короткие отношения с одним генералом. Всего генералов задействовано двое. И еще один полковник.

На протяжении восьми скучнейших картин мне хотелось восемь раз выкрикнуть из зала: «Так, блин, не спасают!»

Во второй картине писатель тихо-тихо нудит директрисе московского Центра современного искусства, гонит трафаретное про природу таланта, его хрупкость и необходимость защищать, оберегать. Галеристка (Ирина Бякова), ни сном ни духом не ведающая про сибирское дарование, демонстрирует стойкое равнодушие, облекая индифферентность свою в слова, приличествующие воспитанию.

Далее писатель столь же занудливо внушает эту же мысль личному приятелю-генералу. Тот (Сергей Ланбамин) пытается чуть оживить поле диалога, но намеки (а не влюблен ли друг в девушку?) столь не сочны, что поле остается голым. Без единой травинки.

С надеждой на сцену в бане пришлось расстаться буквально после первых же реплик. Писателю, как водится, пришлось попариться со вторым генералом, у которого обнадеживающая фамилия Конь, и полковником. Не порешали. И не поддали актерского пара.

С. Ланбамин (Лугин), А. Агранович (Весневич).
Фото — архив театра.

Силовые структуры здесь — не упыри, не оборотни. Нормальные мужики (Владимир Майзингер, Александр Анисимов), бубнили про вред распространения наркотиков среди молодежи, нахваливали свои рукотворные настойки, мягко журили геев.

Лучше бы сидели молча с полотенцами наперевес и рюмками в руках, глядя задумчиво в зал. Минутам многозначительной тишины мы придали бы и смысл, и объем.

Лучиком энергии Гришковец оснастил диалог писателя с женой. Крохотные всполохи экспрессии, чувств возникли благодаря чуть ускоренному темпу, громким голосам. Она (Екатерина Клочкова) ругала его за невнимание к сыну-хвостисту, прохладное отношение к ней самой, расточительность, не брала в толк, что ему девчонка-сибирячка. Он ее — за несостраданье. Любой сериальный диалог побогаче. Поверьте. Они у меня на слуху.

Само юное дарование — Зинаида Сереброва (правда, фантазия автора в выборе фамилий безбрежна?) — предстала в последней картине, на свидании с писателем-благодетелем непосредственно в СИЗО. Особой печали обнаружить в ее сценическом поведении не удалось. Актриса Елизавета Кононова бойко поведала, что семь лет за решеткой — перебор, что мечтает о конфетах, а парня своего не любит более. И еще. Есть желание не когда-то там, в далекой перспективе, а немедленно нарисовать Богородицу. Он же скорбно обещал присылать книжки, снуло склонял к позитивным мыслям.

Драматизм, нерв в этой истории не ночевали. Вялотекущие беседы одномерных персонажей лились, как кисель, заваренный из забытого советского пакетика.

Пьеса написана человеком как будто зевающим, подверстывающим одну банальную словесную сентенцию к другой (типа «сила России в ее талантах»), отгоняющим или сон, или мушек. Мирных таких, фруктовых.

От истории, увы, ничего не ждешь с первой же картины: журналистка-дурочка берет у писателя интервью (мы с ним знакомимся таким нехитрым образом), и весь строй дурацкого, банального диалога как бы опускает перед глазами шторку. Безнадежно-серого цвета.

Меж тем, написана пьеса совсем недавно, в феврале 2020 года. Странно не всмотреться в КТ (компьютерную томограмму) страны.

Е. Кононова (Сереброва).
Фото — архив театра.

Сценографа не будили вовсе. Николай Симонов сочинил три вертикальные цементные плиты. Широкой буквой «Г», серыми козырьками, увы, не острыми:)), они, эти конструкции туповато так, неподвижно стоят все два часа. Предполагаю, что это мощный образ мертвых автобусных остановок. Мертвых, потому что не разрисованы Зиной.

Монтировщики, не таясь, выносят к каждой из восьми картин скромнейшие предметы: столы и стулья. Диалоги на двоих, иногда на троих ведутся близ серых плит то с левой стороны, а то и с правой. Чередуясь. Прорыв постановочной мысли — несколько падающих в финале с колосников снежинок под звук чего-то железнодорожного.

Сочетание в одном лице драматурга зевающего с режиссером, крепко спящим, конечно же, редкое. Особенное.

Настоящие переживания, нервные, будоражащие раздумья Алексея Аграновича, играющего писателя Весневича, как будто не здесь. Ему тотально неловко. То ли за не возбуждающий его текст, то ли за лютую скупость предложенного рисунка, то ли за собственное нежелание укрупнить и текст, и образ. Он играет неинтересного, неодаренного человека, напрочь лишенного драйва. Его рабочее место ну никак не круче предпоследнего кульмана в забытом всеми КБ.

Неужто в сознании Евгения Гришковца известный российский писатель средних лет — создание пресное, пыльновато-мешковатое? Как так?! Или нет у него для нас других сочинителей, других защитников осужденных?

Чувственное воспоминание двадцатилетней давности не отогнать, однако. И не хочется думать, что память о совместно «съеденной собаке» — традиционная тоска по сочной траве или деревьям более высоким. И не давал Гришковец клятвы оставаться для нас «сканером» всю оставшуюся жизнь. И вправе заниматься в творчестве своем исключительно хорошими людьми. В программке высечены его слова: «Мы знаем много случаев, когда хорошему человеку бывает очень трудно выстраивать отношения с другим хорошим человеком».

А. Агранович (Весневич), В. Майзингер (Конь), А. Анисимов (Бунько).
Фото — архив театра.

Вечная, прямо скажем, новость. Ок. Но где же они, эти хорошие люди? Живые, страстные, сложные? Не побоюсь этого слова — многогранные. И если уж вводится в действие служащая следственного изолятора Лариса (Наталья Корогодова), то мне почему-то маловато ее ходульной душевности. Раньше и внимания бы не обратили. Тетка и тетка. Но от уличной повестки не избавиться, как от самого же раннего Гришковца. И я жду от него «тетки» с историей, биографией, судьбой. Впрочем, пьеса называется «Между делом». Может, она так и написана?