«В лучах». А. Палыга.
Театр им. Ленсовета.
Режиссер Анджей Бубень, художник-постановщик Светлана Тужикова.

«Пленный дух» — так назвала Марина Цветаева свое эссе, посвященное Андрею Белому. Она же писала в своих дневниках: «Люблю не людей, но души, не события, а судьбы». Презирая события, факты, даты, она в своей биографической прозе устанавливала как непреложную лишь одну правду — правду поэта, право поэта на историю, поэтически осмысляя каждый вывих судьбы своего героя — будь то Пушкин или Мандельштам. Кажется, именно таким ключом открывал биографию Марии Кюри польский драматург Артур Палыга, когда создавал пьесу «В лучах» — о жизни нобелевского лауреата Марии Склодовской-Кюри. Пьесу, представленную в форме писем самой себе через годы, по сути — внутреннего дневника, монолога; пьесу, которая поражает своей поэтичностью и трагедийностью, иногда избыточной; пьесу о трагичности существования женщины-гения, пленного духа от науки или духа, которому выпало родиться женщиной в глухой польской деревеньке; пьесу об обреченности быть женщиной здесь и сейчас, женщиной, которую мужской мир отторгает, отторгает со всей ее плотью, молодостью, красотой, талантом, жизнью. Великолепный перевод Анастасии Векшиной, кажется, лишь усиливает этот эффект бескомпромиссной интонации разговора — с собой ли, с Богом, с миром. В отточенности формулировок, в вызове Богу и людям есть много цветаевского отречения от мира. Кюри в этой пьесе выступает как Цветаева от науки — отказываясь от прелестей мира дольнего, она готова пожертвовать всем, чтобы достичь мира горнего. «Крепче камня краеугольного клятва смертника на одре…» — писала Цветаева в «Поэме Горы». Мария Кюри тоже дает свою клятву, сжимая в кулаке спичку с раскаленным белым фосфором, сжигая себе руку, призывая Мефистофеля в свидетели…

В. Сизоненко (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

Режиссер Анджей Бубень поставил эту монопьесу в Театре им. Ленсовета для двух актрис — Валентины Сизоненко и Лауры Пицхелаури. Это парадоксальное решение привело к тому, что в репертуаре театра оказалось два совершенно блестящих спектакля с двумя невероятными актрисами, каждая из которых не просто играет свою Марию Кюри, но создает настолько противоположный другому образ, что кажется: перед нами парный танец Белого и Черного лебедей. Одна — голубой свет радия, другая — черная урановая смолка. По сути, эти два спектакля превратились в дилогию, и немыслимо посмотреть Лауру Пицхелаури в этой роли и не увидеть Валентину Сизоненко, и наоборот.

На пустой сцене несколько белых дверей на платформах — старых, с выбитыми стеклами (сценограф Светлана Тужикова). На переднем плане венский стул. На нем — черная шляпка. Когда актриса Валентина Сизоненко в простом черном платье в пол выходит через сцену к стулу, медленно надевает шляпку, садится спиной к залу, мы наблюдаем, как она за мгновение становится «старухой»: чуть сгорбленная спина, дрожащие пальцы рук на коленях — и голос, голос. На большом экране — знаменитая фотография с физической конференции 1930 года, где тридцать мужчин во фраках и галстуках, 19 лауреатов Нобелевской премии, и среди них — еле заметная седоватая женщина: она, Мария Кюри. Внезапно мы слышим голос, который прорывается будто из глубин, чуть дребезжащий, на низком регистре, но невероятной силы, голос, дрожащий от времени и глухой ярости, который обжигает каждой фразой:

Л. Пицхелаури (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

«Я не буду благодарить Бога… Не буду благодарить родителей.
Ни премьера, ни президента, ни университетское начальство.
Ни родину. Ни одну из них.
Не буду выражать удивления.
Не буду анализировать необычайную ситуацию, что я здесь, сейчас…
Не буду говорить о женщинах, о правах, о явной дискриминации, о нищете.
Не буду плакать, не буду радоваться, не будет триумфа и слез.
Я продолжу лекцию с того момента, на котором прервал ее Пьер».

Так начинается спектакль. Так задается обратная перспектива — когда финал становится началом, эпилог — прологом. Как в «Загадочной истории Бенджамина Баттона», время поворачивается вспять.

Чуть сгорбленная спина, дрожащие в луче света тонкие, сейчас — скрюченные пальцы, ощупывающие края шляпки, которую медленно, под фортепьянную музыку снимает старуха, продолжающая свою речь, обращенную к тем, кто смотрит на нас с фотографии. Спина выпрямляется, лицо свежеет. Мы наблюдаем за тонкими, будто прозрачными пальцами актрисы в луче света: они дрожат, словно нащупывая невидимые нам струны. Пальцы касаются двери старого дома в польской деревне, и вот уже, взлетев на самую верхотуру, 18-летняя Марыся Склодовская выкрикивает в небо свои первые обеты, обращаясь к себе той, состоявшейся, а пальцы продолжают свой танец, словно печатают слова на небесной печатной машинке.

В. Сизоненко (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

С самого начала Валентина Сизоненко играет одержимость, безумие и счастливую истовость ученого, верящего в свое предназначение. В то, что перед нами гений, дух, странная женщина, словно вброшенная в этот мир, чтобы прожить невероятную судьбу, веришь сразу же, и актрисе удается этот верхний регистр существования поддерживать на протяжении практически всего спектакля. Это такая редкость — «умная» актриса, которая внезапно, как Иисус воду в вино, претворяет химические формулы в прекрасный поэтический текст: она живет ими, для нее эти заклинания — «фосфор, хлорид…» — хлеб и воздух. Химический процесс, конечно, здесь больше напоминает алхимический: добавить, подогреть, перемешать, добыть заветный элемент, который должен принести в мир новый свет. И этот отсвет внутреннего счастья — на лице у Мари, словно радий сможет исправить этот мир, вернуть в него смысл; ее задача — вырвать у вселенной эту тайну, как когда-то Прометей добыл огонь.

Валентина Сизоненко, ученица Николая Коляды, по своей актерской природе, как тонко заметила критик Е. Тропп, напоминает актрис Эймунтаса Някрошюса с их чувством земной природы, способностью транслировать невероятную внутреннюю силу при внешнем минимализме выразительных средств и одновременно — быть тонкой и хрупкой, совершать эти переходы из одного состояния в другое. Неслучайно в истории Мари — Сизоненко центральной частью становится этот непрекращающийся монолог о котлах, в которых она, беременная, четыре года мешает черпаком болотную жижу, черную урановую смолку, в поисках ускользающего голубого свечения.

Л. Пицхелаури (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

Она лежит на полу, вспоминая эти четыре года, и в ее лице и позе — одновременно предел усталости и счастья. Когда она произносит «я нахожусь в процессе расчеловечивания», кажется, что и вправду отрекается от мира с его простыми радостями, от своего женского, и вдруг говорит: «Я беременна». Здесь ты как зритель испытываешь невероятный разлом: в настоящем ты знаешь о радиации больше, чем Мария Кюри в прошлом. Ты понимаешь, что в котлах она мешает смерть, а для нее это — зарождение жизни. Для нас — убийство себя и будущего ребенка, для нее — «доченька», которая была зачата не от простого соития, а плод чего-то более горячего, сама тайна бытия. Она ждет рождения ребенка и ожидает рождения своего голубого Радия и Полония. И вот, лежа на полу, задрав вверх свои уставшие ноги, устав от своей счастливой, невозможной участи, она рассказывает про этот бег по кругу от котла к котлу; стерев с лица блаженную улыбку ученого, она вдруг застонет от животной боли и, хватаясь за живот, произнесет «а вот как было на самом деле»:

«Я устала.
Весь день была ведьмой.
Мешала половником в котлах.
Целый год.
Целых два.
Целых три.
Целых четыре года я, как ведьма, горела на радиевом костре.
Пыталась выделить что-то из грязи.
Вырвать из небытия».

В. Сизоненко (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

Неизбежность жертвы — очевидна. Два самых ярких, мучительных момента в центре повествования в этом спектакле: это рассказ о смерти матери и сестры, когда вера в доброго Бога умерла. Здесь, кажется, впервые прорываются у героини слезы глубочайшего отчаяния и боли. Бог отказался, он умер для нее. Осталась наука. Новый бог. Но и наука требует жертвы, требует доказательств, что ты отдашь все. Сначала — сожженная рука, затем — сама, потом — близкие. И следующий эпизод — это и есть та сцена принесения жертвы, которая становится кульминационной для всего движения актрисы через пьесу. Чего потребует новый бог? Что надо еще принести — спрашивает, кричит Мария. И новый бог сразу отвечает ей — она рожает мертвого ребенка. Следующие эпизоды — это эпизоды земной жизни: воспитание девочек, угасание, старость, напряжение, — как и жизнь, они покидают историю и тело героини, сидящей на стуле среди дверных проемов. Перед нами уже «душа без тела», ослепшая старуха с сожженными руками. Как последнее благословение — весенние запахи пробуждающейся природы. Так бытие напоследок, перед темнотой — входит в ее жизнь.

В истории, которую рассказывает Лаура Пицхелаури, мы не увидим гениальную женщину-химика, чистого духа науки, не будет этой истовой одержимости таинственным голубым свечением. Лаура Пицхелаури приносит на сцену трагедию. Она рассказывает о трагической участи женщины, исторгнутой этим миром. Женщины, заключившей обет с дьяволом. С первых секунд на сцене, с первых интонаций глухого голоса — «Я не буду благодарить Бога» — перед нами женщина, которую сжигает внутренний огонь. Ненависти ли, отчаяния, но с первых сцен — это история женщины, которая до самой последней секунды будет бросать вызов этому миру, противостоять ему.

Л. Пицхелаури (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

Режиссер выстраивает реперные точки в этом спектакле совершенно иначе, нежели в спектакле с Валентиной Сизоненко. Здесь история драматургически более крепкая, логичная: исходным событием становится ночная сцена с фосфорной спичкой. «Фаустина» — так называет себя Мария Кюри, и кажется, героиня Лауры Пицхелаури и вправду заключает договор с Мефистофелем, обещая отдать самое ценное, что у нее будет. И она получает силу, невероятную силу той самой черной урановой смолки, словно она сама возродилась из урановой жижи; дальнейший эпизод — это, без сомнения, ведьминский шабаш. Когда она говорит «я, как ведьма» — она, и вправду, напоминает ведьму: в черном роскошном платье (внешне простое, оно оказывается роскошным на актрисе), с черной короткой копной волос, с этим глухим, с хрипотцой, голосом она становится ведьмой, мешающей в котлах болотную грязь.

Здесь нет радости и счастливой усталости. Здесь есть работа, работа, которая — весь смысл, стержень существования. Второе определяющее слово ее жизни — «боль», будь то внутренняя боль, боль от белого фосфора, наконец, боль схваток, когда чрево пытается исторгнуть плод. Она проводит эту сцену, вскрикивая «доченька, сын», полусогнувшись, иногда прикладывая руки к животу. Крича нам про жертву, она уже знает, чем обернется ее договор с Мефистофелем, и в муках рождает мертвое дитя. «Слишком рано!»

Безусловно, в том, как Лаура Пицхелаури ведет свою роль, чувствуется развитие темы леди Макбет. И с первых же минут очевидно, что Лаура — бутусовская актриса. Внешний рисунок роли у нее гораздо более выпукл, отточен, она во многом следует музыкальной ткани спектакля — телом, голосом, — и тогда текст пьесы — рваный, рубленый — начинает звучать как белый стих, ритмически совпадая с музыкальным ритмом.

В. Сизоненко (Мария Склодовская-Кюри).
Фото — Виктор Васильев.

Весь спектакль пытаешься определить источник той тоски, скорби, которую актриса задает с первых сцен. Как ее описать? Наверное, это — осознание мгновенности бытия, жизни, время как приговор, и отчаянная попытка сбыться в этом мужском мире, который тебя отвергает, принуждает к незаметному существованию, — сбыться как женщина, как жена, как мать, как ученая. Сбыться вопреки. Поэтому даже после рождения ребенка Мария Кюри — Пицхелаури продолжает эту борьбу; здесь ее история, ее борьба длится до самого финала, когда она так красиво, так мощно выкрикивает всем академическим мужам: «Мне не нужна ваша рента!» Здесь любовь к Пьеру, которого мы не видим, воплощается в ее тоске, когда она, ослепшая старуха, сидит на стуле, и более всего — когда она в последний раз подходит к окну, чтобы расслышать в воздухе весну, угадывая растения, жизнь в каждой молекуле воздуха. На наших глазах эта жизнь истончается, уходит, перед нами, как черный метеорит, проносится жизнь восхитительной женщины, бросившей вызов энтропии.

Пьеса Артура Палыги — редкий случай великолепной драматургии для женщин. Не про горизонтальную жизнь и страсти, но про жизнь души. Страшную. Прекрасную. Трагичную.