Игорь Ларин — человек-театр, известный петербургской публике по Особняку и Монплезиру, как будто совсем непохож на Ларина сегодняшнего, с его актерскими работами в драме и кино, с его режиссурой в Театре на Литейном. В этих своих столь разных ипостасях Ларин, можно сказать, «меняет кожу». Порой это именно новое творческое воплощение.

В Санкт-Петербурге у Игоря Ларина не сложились отношения с дирекцией Театра на Литейном. Судя по тому, как складывается его сотрудничество с дирекцией и труппой Ярославского ТЮЗа, можно подумать, что дело в климате и городе.

Настоящая прочная нить, связывающая того Ларина и этого, нового, 2015 года — русская литература.

Поэтому в «год литературы» афиша ярославского ТЮЗа, с ее органным аккордом русской классики, — никоим образом не формальна, напротив, закономерна, раз главный режиссер — Игорь Ларин. В новой ситуации в Ярославле в Ларине многое убыло — молодость, рисковость. Кое-что прибавилось. Прояснился, возможно, смысл публичного театра — для многих, для всех, в то время как ранний, студийный был для не слишком широкого круга эстетов — впрочем, подобный круг раньше находился всегда. При этом работать с большими коллективами для него не новость. Он по режиссерскому духу пластичен. И здесь, в Ярославле, он видит город, труппу, актеров — не списком, а единолично.

И все же здесь он как будто, отойдя от многого в прежнем себе, о многом задумался. Ярославские актеры отзываются на его режиссерские призывы. В год русской литературы ТЮЗ входит с постановками «Станционного смотрителя», «Слова о полку Игореве», «Нахлебника», «Обыкновенной истории», «Пьера Безухова», «Евгения Онегина». Спектакли живые, шероховатые, актерски стоящие, режиссерски выстроенные и хорошо придуманные.

Если рассматривать шесть спектаклей, увиденных нами в эти три дня, как некое единство, то «Станционный смотритель» — ключ к последующим впечатлениям, притом что постановки относятся к самым разным жанрам.

«Обыкновенная история». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Длительная преамбула вводит нас в особые правила игры. Первые строки повести Белкина о «тяжкой доле станционных смотрителей» артисты повторяют по очереди, едва не скандируя, не сразу переходя к горестной истории главного героя. История блудного сына — вечный сюжет лубочных картинок. Эта деталь нужна Пушкину, когда он описывает избу Самсона Вырина, и дело не только в прямой сюжетной аллюзии. Режиссер оказался чуток к притчевой основе сюжета (как, например, и Руслан Кудашов в своих выразительных обращениях к этому материалу), но у Ларина свое оригинальное решение. В центре здесь Самсон Вырин в исполнении з. а. РФ Юрия Иванова, дающий глубокую трактовку героя, причем само это качество игры определяет драматическую концепцию постановки. Молодые артисты составляют режущий контраст с главным персонажем, сознательно противопоставлены ему. Лубочная знаковость четко очерченных фигур — например, арлекинская яркость Минского (Юрий Колесов), затем столь же броские, локальные краски маскарада в Петербурге отбрасывают старого отца с его горестными, вопрошающими интонациями на обочину жизни. Но в финале мальчик, провожающий рассказчика на кладбище, преображается, становится «прекрасной барыней», о которой говорит, — и это талантливый, катартический итог всей истории: буквально, на могиле станционного смотрителя вылупляется, наконец, душа.

«Обыкновенная история» приближена к нашим дням — не костюмами и сценографией, а духовными похождениями Адуевых — и младшего (Илья Богатырев), и — совсем по-новому — старшего (Иван Баранов). Племянник и дядя идут, как будто бы, навстречу друг другу: Александр, избавляясь от лишней «сердечности» молодости, старший — наполняясь ею через скорбный жизненный опыт. Однако главный мотив тут вновь, как в «Станционном смотрителе», — вопиющая дистрофия человечности. Взрослеющий герой едва ли не спешит отомстить человечеству за былое прекраснодушие.

В известном смысле перед нами вновь некоторая притча о душе — и хрупкой, и неизбывной. Жена старшего Адуева Елизавета Александровна (Ольга Маругина), наперсница его племянника, чахнет от рационализма мужа, она словно между молотом и наковальней. И вот в финале мы становимся свидетелями перипетии. От одного, Александра, душа «отлетела», а в другого, опомнившегося над умирающей женой, «влетела»…

«Евгений Онегин». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

Вновь Ларин работает крупными мазками, говоря о тонких вещах, обходясь без акварели и полутонов, и достигая цели. На сцене мир по-современному жесткий. Довольно населенный спектакль, сюжет со многими подголосками, выразительными мизансценами, целым хороводом персонажей, служит столь решительно артикулированной теме — душевному голоду, утрате души, ее обретению.

«Нахлебник» — история о человеческих связях, грубо оборванных, едва они наметились. И в ней режиссер не побоялся трагического финала, для мелодрамы И. С. Тургенева неожиданного. Тон трагизма взят и выдержан Виталием Стужевым, исполнителем роли Кузовкина. Он помещен в выразительную «раму» помещичьего быта, без идиллии, напротив: с хамством дворни, с гвалтом и холопской суетой, в которой «тихий» нахлебник поначалу совершенно теряется. Спектакль состоит из двух частей: многолюдной и шумной в первом акте, и сольной, приглушенной — во втором. В «Нахлебнике» союз исполнителей и постановщика вполне сложился.

Видно, что ярославские тюзяне способны на разное: сегодня психологический «Нахлебник», завтра — пластическое «Слово о полку Игореве». Или элегический, романтический «Евгений Онегин». Поставленные рядом, они контрастны: в «Слове» — игра-поход, острые диалоги, заново осмысленное содержание литературного памятника, с приближением к политической (даже!) злобе дня; это мужественная красота, скупость, простота, «хороводное» начало. «Евгений Онегин» — некое подобие литературного концерта, в виньетках танца и декламации. О таком Пушкине можно спорить, а можно принять таким, как увидел автор спектакля. Нашлись и актеры, в которых зрители познакомятся заново с главными героями романа: худенькой, мечтательной Татьяной и бравурным, отнюдь не чопорным, а юношески задиристым Онегиным. Назвав своего «Онегина» «рисунками на полях», режиссер дал понять, что его постановка — суть краткие поэтические тезисы сквозь «магический кристалл» времени.

«Пьер Безухов». Сцена из спектакля.
Фото — архив театра.

В инсценировке «Пьера Безухова», напротив, режиссер размахнулся во всю ширь толстовского романа. Пьер в спектакле — не мыслитель. Он здесь — действительно новый человек, проходящий через все земные испытания и вообще-то отринувший их по очереди. Некий новый Адам или Кандид. Его интересно играет Иван Баранов. Главные вопросы этот Пьер задает себе в разгар войны и сражений. Война и мир в его мыслях тоже сражаются.

В спектакле немало выразительных эпизодов. Это знаменитая схватка за мозаиковый портфель, и посвящение в братья-масоны — они сделаны с яркой актерской и режиссерской иронией. Мельком описанные персонажи, женский дуэт Друбецкая (Евгения Засухина) и Перонская (Марина Мартынова), превратились в конферанс, заимствованный у А. Н. Островского. Это очень милый комментарий к сюжету, который, разумеется, не умещается в спектакле. Они сплетничают и все упрощают, но в этом-то и состоит их «недалекая» прелесть. Театрально свежий щтрих — Анна Павловна Шерер (Алла Кормакова), современная змея из гламурной «тусовки», сводня. Её эффектный наряд, деланно светское обхождение, а более всего разбросанные по всему спектаклю реплики, укороченные до шепота или шипения, отлично держат ироническую, во многом толстовскую, интонацию. Получился в духе «серьезного» Толстого князь Андрей в исполнении Андрея Виноградова.

Если весь спектакль — линия таких фрагментов по мотивам большого романа, то Наполеон — вымазанный серебром (то ли садово-парковая дешевка, то ли настоящий памятник, то ли видение Пьера, находящегося в бреду), — этот «маленький» генерал уже из области ларинского арт-хауса. Попытка поставить «Войну и мир» в извлечениях — не такая уж безумная. Ставят, получается. Получилось и в ТЮЗе.

Ярославские впечатления благоприятны, хотя хочется «указать» на темпоритмы, на разный исполнительский уровень, на некоторые «замыленные» мизансцены, и прочее. Прежний Ларин, после значительного перерыва, нашелся. И надо надеяться, что соучастники его литературного года приняли и оценили его режиссерское мышление.