«Асексуалы». По пьесе М. Курочкина «Класс Бенто Бончева» в переводе Р. Гардашука.
Дикий театр (Киев).
Режиссер-постановщик Игорь Билыц, художник-постановщик Тая Карась.

На площадке киевского Центра независимого театра «Сцена 6», вот уже больше года охотно принимающего в свои объятия современных драматургов и режиссеров, в прошедшем октябре вдруг появляется спектакль по тексту Максима Курочкина «Класс Бенто Бончева» аж 2006 года рождения. Футуристическая картина «нового мира» без любви и привязанностей — вещь, конечно, весьма любопытная, но высказанная настолько давно, что поначалу даже как-то неловко возвращаться к ней вновь. Пьеса еще тогда прокатилась гулким эхом по театрам Саратова, Москвы, Прокопьевска, Екатеринбурга, Харькова и т. д. И вот нас снова погружают в то далекое будущее.

В будущее, в котором технический прогресс достиг небывалых высот, человек совершенен, половой период цивилизации далеко позади, а детей получают сотнями способов, не похожих на те, что мы привыкли подразумевать под «репродуктивными методами». В обиходе современной молодежи фигурирует странный термин «ребеббинг», что является основным методом «изготовления» детей. Любовь между мужчиной и женщиной, ранее приводившая к тем же последствиям, теперь — не то миф сродни древнегреческим, не то очередное словечко маркетинговых компаний, изобретенное «для повышения рождественских продаж», не то вечное, как «Санта-Барбара», love-шоу престарелой пары влюбленных Фрэнка и Эммы (Ярослав Мелец, Марица Данильева), периодически транслирующееся на заднике. Чувства с таким названием к этому моменту естественно не существует, и это научный факт. Не удивительно, ведь безупречное общество не может себе позволить подобных «примесей».

Пространство сцены, как новейшая лаборатория, стерильно — так отчего-то всегда представляется реальность будущего: все из пластика и металла. Площадка залита неоновым светом (разных цветов в зависимости от эпизода). Задник — подвесное панно из гибких белых квадратных листов. Это «будущее» очень отличается от тех, что возникали на театральных подмостках ранее: ни «босховской» райской лужайки (Прокопьевск), ни обклеенного афишами бара (Екатеринбург), ни пустого офисного кабинета (Саратов) — «чистый лист». Идеальная форма для антиутопии. Минимализм постановки Билыца стал, пожалуй, максимально точным воплощением описанного Курочкиным безупречного будущего, в котором любовь — не более чем ископаемый предмет научных изысканий.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Товпыга.

Спектакль и начинается будто с исследования зарождения жизни в этом мире: из-за белоснежных листов задника, как амебы, выползают белые (в белых трико и кедах) человечки — будущие студенты N-го университета. В их костюмах (художник по костюмам Алена Чуженко) ни намеков на половую принадлежность, ни лишних деталей. В некоторых сценах во время практических занятий студенты облачаются в «робу» — прозрачные, будто из сетки для фехтовальных масок, куртки на молниях, с карманами для датчиков, блокнотов и всего, что может понадобиться в процессе опытов. Дополнительный элемент одежды — красные бермуды, как метка «посвященных», есть только у двух обитателей лаборатории — профессора Тирса (Руслан Гофуров) и его самого перспективного ученика Бенто Бончева (Геннадий Василенко). Ведь именно эти двое занимаются исследованием — доказательством существования любви, — для своей эпохи диковинным и абсурдным одновременно. Позже не станет и этих уникумов: Бенто отречется от призрачной теории, а его мастер вовсе исчезнет из сюжета.

А до тех пор Тирс как с писаной торбой будет носиться с этой «любовью» и ее вещдоками в серебряном чемоданчике (туфли, фаллоимитатор, женское белье, видеокассета с порнографией). Он — тот «последний из могикан», верующий в существование «светлого чувства» и невозможность настоящей жизни без него. Этакий «романтик науки», мягкий, ранимый и… склонный к пьянству; «умный человек ведь пьет оттого, что мир неправильно устроен», вспоминаются слова Ю. М. Барбоя. «Неправильное устройство» в данном случае заключается в отсутствии любви. Банальная мысль, доносимая даже не через отношения мужчины и женщины, а через лишение защищающего подобную теорию Тирса всякого наследия. Профессор уходит в запой и в один прекрасный день уже не возвращается.

Лучший ученик, довольно легко покинув ряды «избранных», занимает его место на кафедре. Молодой нарцисс, надменный и несколько манерный, ежеминутно поправляющий стрижку и контролирующий каждое свое движение, отныне внедряет свои методы изучения истории полов. Такие самовлюбленные, кажется, одним своим видом способны доказать, что никакой любви нет. Именно поэтому уже с самого начала довольно абсурдно выглядит его преданное следование учению Тирса. Бенто — Базаров своего времени — отъявленный нигилист с соответствующими убеждениями.

И никак в его теорию не вписывается студентка Санди (Ли Берлинская) с нездоровым повышенным интересом к нему и нестандартным мировосприятием. Симпатичная хрупкая девушка с инопланетным (азиатским) разрезом глаз — в такую запросто можно было бы влюбиться, если бы драматург придумал по-иному скроенный «идеальный мир». В этом же — она всего лишь преданно разделяет убеждения учителя, а однажды, чисто случайно, разделит с ним постель. Но любви-то все равно нет. Есть только старый ржавый велосипед, который фигурирует в их диалогах как метафора чувства:

«— Помнишь тот велосипед… Старый. Который тебе нравился… Он до сих пор стоит в гараже. <…> Ты можешь забрать его, когда захочешь.

— Спасибо.
— Просто хочу, чтобы ты знал.
— Спасибо.
— Он будет ждать тебя столько, сколько потребуется».

Сцена из спектакля.
Фото — А. Товпыга.

А потом Санди отдаст велосипед кому-нибудь другому. А Бенто вдруг соизволит за ним прийти. Несвоевременность — драма и настоящего, и будущего, и тут, кажется, не меняется ничего. Как не меняется общая картина мира: рынки, технологии, дорога от работы до дома и т. д. То есть, в принципе, мир устроен по-прежнему, только чего-то в нем не хватает.

В поисках этого «чего-то» юные ученые (Анна Абраменок, Марина Эйсмонт, Алина Козачишин, Юлия Литвиненко, Никита Слободенюк, Вадим Доценко) с абсолютно невозмутимыми лицами ощупывают интимные места друг друга, записывая показания. Поиск каких-либо эмоциональных связей между мужчиной и женщиной в рамках этих практических занятий успеха не приносит.

Драматург создал мир, населенный будто стерилизованными, как домашние животные, людьми, — тотальная фригидность. Однако при отсутствии чувственной составляющей этой реальности физическую из нее никто не исключал. И режиссер в какой-то момент выводит тему секса на первый план, не разводя ее ни с каким высоким чувством. Синий неоновый свет, громкая клубная музыка в стиле trance — долгий пластический эпизод, ставший своеобразной интерпретацией сцены оргии из «Парфюмера». Несколько минут чистого соития — ради чего? Призыв задуматься об истинной — физиологической — природе человеческих чувств? Слишком уж прямолинейное заявление. Как, впрочем, прямолинеен и сам текст, интересный при этом по структуре. Пьеса состоит из 48 флешей (флеш — англ. — «вспышка»), так обозначаются части текста. Флеш сознания, флеш памяти. Что же, возможно, именно вспышками легче объяснить схематичное устройство «нового мира» и клиповое сознание его обитателей. Билыц мастерски собрал эти «вспышки» в единую последовательную историю, сохранив и ритм, заложенный в тексте, и его условность. Спектакль получился четко выверенным — движения, реплики, мизансцены — и отлаженным настолько, что, охватывая несколько десятилетий, уложился часа в полтора от силы.

Экспресс-антиутопия, которую кто-то называл футуристической комедией (Саратов), кто-то — путешествием во времени (Екатеринбург), кто-то — комиксом с элементами клоунады (Харьков), оказалась, по определению самого автора, всего-навсего «правдивой историей из жизни знаменитого болгарского студента». А так ли, в самом деле, в подобной реальности важен конкретный студент? правда? любовь?..