Баргману — 50!

Все удивляются: как это Баргману — и 50?! А мы не удивляемся. Вот у нас скоро выходит № 100, такие бывают круглые числа, красивые и приятные. Мы («ПТЖ», то есть) столько писали о Баргмане, что ему по нашим подсчетам могло уже и 80 стукнуть, а он все это уже к пятидесяти успел! Поздравляем!

Писали мы с первого номера, когда Баргман сыграл Клавдия в спектакле Ростислава Горяева (позже писали и о том, как он сыграл Гамлета в спектакле Вениамина Фильштинского). Мы не могли пройти мимо таких интересных работ, как Гришка Отрепьев — особенно потому, что Самозванец появился в сотворчестве с замечательным Арсением Овсеевичем Сагальчиком. Конечно, легендарный «P. S.» и не менее легендарный «Лес» Григория Козлова появлялись на наших страницах не единожды! Мы сравнивали сыгранных в течение одного сезона Дон Гуана и Дон Жуана! Мы приветствовали появление  в Петербурге независимого «Такого театра», который открыли Баргман со товарищи! И все, что «сотоварищи» делали потом, тоже было осмыслено и сохранено для истории… Когда начался в жизни Баргмана режиссерский период, «ПТЖ» не оставил своего героя и продолжил писать, разъезжая по городам и весям: куда Баргман, туда и «ПТЖ»! В Тюмень так в Тюмень, в Нягань так в Нягань, в Новосибирск, в Омск… Далее везде. Так круглый год, ну а летом — обязательно про День Достоевского, который Баргман ставит почти ежегодно (и даже в эту коронавирусную эпоху сочиняет что-то дистанционно — потому что июль приближается!).

Написав все, что можно (и нельзя) про сегодняшнего юбиляра, мы  позвали для поздравлений его прекрасных коллег — однокурсника Сергея Бызгу, а также актеров, немало хорошего и очень хорошего сыгравших в его спектаклях — Марину Солопченко, Виталия Коваленко и Александра Новикова. А первое слово — Юрию Андреевичу Васильеву, педагогу и режиссеру. «Душекружение» Васильева-Баргмана по Набокову зарождалось еще в институте, и о нем мы тоже писали.

С днём рожденья, Александр, творите и впредь — мы напишем!

За флажки! И только так!

Тридцать три года знакомы. Тридцать три года в собеседниках. И без этого уже никуда и никак. В жаркие деньки 1987-го сошлись и как по минному полю двинулись. А говорят: «…не поле перейти». Смотря какое поле. Тридцать три года — чуть ли не «33 обморока» — от крутизны, от непредсказуемости, от поступков. Учусь у Баргмана круто менять жизнь свою, да все никак не выучусь. А нужно — в этом смысл — нужно у него учиться.

Сошлись донельзя просто. Бесконечно длятся нервные прослушивания третьего тура; набирает Игорь Олегович, не торопясь. Каждому свежему чувству рад. Во время очередного перерыва я оказываюсь на верху мраморной лестницы. Глаз выхватывает мизансцену (врезается в память): на полу около раненой белой скульптуры рядом с актерским входом на Малую сцену юноша, худой, черноволосый и в черных одеждах, перебирает струны гитары. Спрашиваю: «Что же так одиноко жизнь протекает?» Узнаю о провале в поступлении на параллельный курс. Глаза внимательные, но и намека на надежду нет. Он меня не знает, а я и не представляюсь. Говорю лишь: «Перерыв закончится, заходи вместе с первой пятеркой вот в эту дверочку». Оповещаю Горбачева: будут шестеро — он согласен. Входит и юноша вместе с другими. В нужный момент оказывается на площадке. Звучит фамилия, в мыслях мелькает «Земляничная поляна», но наваждение теряется от слова «Душанбе». Коль гитара в руках — с нее и начинается представление. Сходу понятно — музыкален чертовски, голос тембра притягательного, внимание приковывает, не утруждаясь. Глаза внимательные, но и намека на надежду нет. Одиночество сквозит. Читает, танцует — речь недурна, ритмы живые, пластичен. Еще читает. Еще… В результате прослушивания, да и всего третьего тура — этот парень проходит дальше, допускается до истории, до сочинения. Балл по мастерству низенький: «троечка» с небольшим плюсиком. Сложнее другое — заявление Игоря Олеговича: «Парень хороший, но не подвижный. Есть голос и внимательные глаза. Если его брать, то на чтеца — чтецом будет отменным. Умный». Я в легком обмороке от резюме: «Чтецом будет». Курс-то актерский, при чем тут чтецкое искусство. По окончании экзаменов, когда все сдано, баллы оказываются непроходными. И тут мастер объявляет при всех: «А вот этот человек интересный; хочу его взять, чтобы выучить на чтеца». Смотрю на интересного человека: глаза внимательные, но где-то в глубинах огонек надежды. В итоге не приняли. Места для чтеца по фамилии Баргман не нашлось. Но дан был мастером совет: приступать в сентябре к учебе, стране нужны чтецы.

Проходят полгода учебы, и становится ясно и мастеру, и всем его подмастерьям — не на того напали! Он может драться за себя, фантастически работоспособен, никаких уныний, верит в себя и увлекает за собой любого. Через полгода чтецкое искусство мастером отменяется и выставляется «отлично» в бумажке, изображающей зачетную книжку. Еще через полгода вступительные экзамены. Все заново. Нужно пройти и все туры, и все теории, и все сочинения. Все пройдено парнишкой на «ура»! Последний экзамен: история Страны Советов. Подсказываю — садись к ректору бывшему, не нынешнему, ответишь по-умному. Не тут-то было. Вызвал персонально не бывший, а нынешний. Началась трехчасовая битва за признание. Заходов на билеты и на ответы было пять. После первого провала, когда все было рассказано пристойно, экзаменатор задает массу дополнительных вопросов, требует моментальных ответов. Не увидев моментальности — ставит «два». Но не в экзаменационный лист. После второго провала я иду к «нынешнему» на беседу. Пятнадцатиминутный разговор. Проба номер три — провал. Вновь иду на разговор. Чувствую упрямство экзаменатора и нескрываемую предвзятость. Проба четыре — провал. Я на этом провале присутствую, и мне демонстрируют, как я не прав. Но все понятно без слов: настрой «нынешнего» недобрый. Вновь разговор. Вопрос мне: «Зачем вам этот еврейский мальчик? Он ничего не знает и знать не желает». Объясняю. «Но, вы же видите, что он не в состоянии отвечать». — «Я вижу только, что он неопытен в борьбе, не научен еще противостоять…». — «Вы ручаетесь, что он ничего не натворит, институт не подведет и имя Игоря Олеговича не опорочит?»

В результате разговора не из легких этот самый лютый «враг института» и «опасный малый» получает незаслуженную «тройку». По окончании отправляемся мы с троечником по истории Страны Советов к «Медному всаднику». Он меня почти не слышит. С трудом артикулирую только я. Постепенно приходим в норму. Спасает юмор. Я пересказываю троечнику, как вся эта трехчасовая баталия выглядела со стороны, как менялись лица окружающих, что происходило с курсом, болевшим за троечника за дверями аудитории. Пересказываю и наши диалоги с экзаменатором. Мне в тот день ничего не хотелось скрывать и приукрашивать. И уже в Александровском саду, пристально смотря Александру в глаза, произношу: «Национальность у тебя, Саша, не та. Вот в чем круговерть». Глаза внимательные, а в них кипят и надежда и вера.

Ну а потом последовали крутые виражи творческой судьбы. И начались осмысления, рванули мины на глубинах. Очередной обморок случился на «Федорином горе». Была такая фантастическая работа у двух Александров — Баргмана и Лушина. Вся-то суть жизни страны нашей тут и проступила. Выношено, создано, прожито это действо было исключительно самостоятельно. Я ограничивался лишь ощущениями. Это был впечатляющий двадцатиминутный спектакль с вокалом, с пластикой, переплясами и с умнейшими высказываниями. Убежден, что оба эти парня открыли свою актерскую судьбу с такой простенькой сказочки дедушки Корнея. И именно оттуда вырастали их будущие монопредставления: «Душекружение» у черненького Александра и «История СДЫГР АППР» у беленького. Говорю это образно. На самом деле они свои судьбы складывали сами отчаянной работой, непрерывными поисками, множеством работ, прекрасно непохожих одна на другую и не повторяющихся ни в чем. Жажда неизведанного их обоих вместе с Ирой Полянской и Наташей Пивоваровой привела к созданию в 2002 году «Такого Театра» и двух его знаковых спектаклей: «Черствые именины» Г. Соколовой и «Докопаться до истины-2» Р. Сантильяно. Тут уж можно говорить о настоящем и глубоком обмороке — два таких разных и таких живых, реальных, честных, искренних спектакля.

Удача Баргмана в творчестве заложена в умении вырываться за рамки привычного, не возвращаться к опробованному, сыгранному однажды. Неуемность эта, жажда встречи с опасностью, со стихиями — в крови у него. Выход за флажки в ролях: незабываем трепещущий на острие шпаги Клавдий в александринском «Гамлете», поставленном Р. А. Горяевым, или звероподобный Ваал в одноименном спектакле по Б. Брехту А. Морфова в театре В. Ф. Комиссаржевской, или Несчастливцев в «Лесе» А. Н. Островского в режиссуре Г. М. Козлова в театре «На Литейном». Каждая его роль значима и от каждой дух захватывает. Не могу представить, как это у него получается. Учусь.

Удача Баргмана и в том, что он всегда и во всем — в лицедействе ли, в режиссуре ли — необычайно, редкостно конкретен. Подробности исходят от знания, от дотошного, въедливого поиска ответов на тысячи вопросов, которыми мучает он и себя, и своих актеров. Подробности взводят, нерв напрягается, азарт распаляется. Не просто так возник в его биографии Набоков, нет, не с бухты-барахты. Родственные души Набокова и Баргмана. Они сошлись на творчестве и в фильме «Мадемуазель „О“», где Александр сыграл молодого Набокова, и в спектакле «Душекружение», в рождении которого мне посчастливилось участвовать. Точнее, не участвовать, а присутствовать, быть, внимать и реагировать. Репетируя с Баргманом, не нужно быть режиссером. Необходимо только содружество, необходима вера, что в один прекрасный миг разверзнется тьма, и откроется истина, и случится таинство игры. Так было и с трагическим «Душекружением». Оба набоковских рассказа насквозь пронизаны предчувствием смерти, но сила спектакля, сыгранного Александром более двухсот пятидесяти раз, в надежде на творческое начало в жизни. И в этом спектакле, и в режиссуре, и в ролях он дышит деталями, нюансами, подробностями, и вера в них не подводит его интуицию. Как известно, в своих лекциях в Америке Набоков слова «правда» и «истина» произносил всегда по-русски. Эти два понятия служат великую службу актеру и режиссеру Александру Баргману. И уж явно случился со мной обморок в наилучшем смысле этого слова, когда 26 мая я увидел сыгранное онлайн «Душекружение». Удивительная работа актера, удивительная съемка, удивительный подарок зрителям. Не могу понять, как это у него выходит. Учусь.

Удача Баргмана в том, что он всегда в переменах, в новизне. Меняется он не от накопленного опыта и умений чего-то там ваять. Не возраст виной тому, но — время. Да-да, только время. Он время впитывает незримо и излучает естественно, ненатужно. Тишина и одиночество, о которых я упоминал в начале, это все от ощущения времени. И крутые виражи — от понимания времени. Оно созвучно его душе, и сам он как актер выражает время и растворяется во времени. В ролях и в спектаклях Александра Баргмана говорят не тексты, не словами живы его создания, но чем-то неимоверно более значительным. Его творчеству очень созвучна мысль Андрея Платонова: «Все это рассказать нельзя — можно только на скрипке сыграть!» Скрипки в нем звучат, к ним присоединяются другие смычковые, и струнные, и клавишные, и медные, и ударные, и фаготы, и кларнеты, и флейты… В этом я не ошибаюсь. И откуда все это берется? А вот этому не научишься. Как говорится в одной пьесе, в которой Александр Львович еще не сыграл, но верим, что доведется: «Милая моя, пойми, это талант!»

С юбилеем, совершенно не отражающим суть юбиляра, поздравляю тебя, Саня.

Саше Баргману — 50. Это НЕПОСТИЖИМО!

Для меня он все тот же стройный, черноволосый, удивляющий своей, не по годам, серьезностью, очень трепетный однокурсник и друг Саша. Почему-то очень сложно писать о человеке, с которым пройден огромный путь, прожит огромный кусок жизни… И вот уже мой сын играет в спектакле, который поставил Александр Баргман, и боится оговориться, назвав его, как прежде, дядя Саша, а не Александр Львович. Но, конечно, соблюдает субординацию! — это режиссер! Да, сейчас он заслуженно — Александр Львович. Его ждут и любят во многих городах, где он ставит и играет спектакли. География его постановок впечатляет. Он такой. Ему стало тесно быть актером. Он сыграл огромное количество ролей (и каких!) у больших режиссеров. Он выпрыгнул из ставших тесными актерских штанов и шагнул — и очень талантливо! — в режиссуру. Его безумно любят актёры, потому что он знает про ЭТО и чувствует их. Он близок им и понятен. В его последней постановке, в театре им. Комиссаржевской, репетируют мои ученики. Они вдохновлены, очарованы, они счастливы от встречи с ним, от работы с таким режиссером. И я счастлив, наша с ним история продолжается.

Сколько встреч, застолий, капустников, работ вместе, сколько телефонных, гомерически смешных переписок с шутками понятными только нам… Вообще, надо сказать, что таких тонких и чутких партнеров, как Саша, я не встречал. Это было моим большим открытием ещё тогда, в студенческие годы, когда мы делали первые шаги в этой профессии. Он удивительно может растворится в партнёре, не потеряв при этом и своё лицо, свою линию в роли. Сколько у него, присущего только выходцам из Средней Азии, искромётного юмора и тонкой иронии! Он вдохновлял нашу троицу (Саша, я и Ира Полянская) на бесконечные капустники и поздравления, с которыми мы колесили из театра в театр. Мне посчастливилось работать и с режиссером Баргманом. И то же ощущение легкости, тонкости, внимательности, удивительной человеческой и режисссерской деликатности. Спасибо, Саша, за «Графомана», за встречу с Володиным, за вдохновенные репетиции, это подарок в моей жизни. Вспоминаю, как на четвертом курсе мы — Саша, Дима Воробьев и я — 3 дня и 3 ночи снимали видео поздравление однокурсницам на 8 марта. Не спали, сочиняли, импровизировали, хохотали и сделали сюрприз — полуторачасовой фильм. Это в те-то годы! Сейчас мы с Димой заслуженные артисты, а Саша лауреат Госпремии и очень, очень востребованный артист и режиссер. Большой человек. Море, которое не выпить. Встреч с этим человеком я всегда жду, и их все равно всегда не хватает! Низкий поклон и здоровья Эльзе Сауловне, замечательной, мудрой и любящей маме! Сил и вдохновения тебе Александр Львович, дорогой Саша!

P. S. Зина с Хрулёва просит разрешения пропеть вам, Саша, …Оссану… знайте, что у вас есть преданный и верный поклонник!

Александр Баргман! Я посчитала, нас связывают шесть с половиной совместных работ. Четыре с половиной актерско-партнерских — «Лес», «Нора», «Трамвай „Желание“» и «Ночь игуаны» (в которой я не дошла до премьеры) и фильм «Антонина обернулась». И две актерско-режиссерских — «Смешные поневоле» и «Человек случая», который играется до сих пор. По-моему, это много. Это больше всех. Ценю в тебе умение быстро включаться, страстно увлекаться идеей, прислушиваться к партнерам и к себе, что важно, чтобы не врать, юмор, переменчивость и привлекательность в любом настроении. От меня и всех героинь, обожающих тебя, обожающих, даже если бы этого не написали их авторы, с днем рождения!

…Когда тебе приходиться отстаивать воплощение задуманного… Когда, анализируя увиденное, прочитанное, ты после мирно (сладко) посапываешь и сучишь ножками в своих грезах… Когда увлечен выбранным материалом, пытаешься разобраться в близких тебе смыслах… Радуешься попавшей в тебя музыке, кино… И еще когда тебе действительно смешно, остроумно и безумно трогательно… Так вот! В эти уникальные мгновения своей жизни тебе приходится осознавать, что перед тобой всегда маячил образ Александра Баргмана!

Дорогой друг! Саня! С юбилеем! В этих безбрежных просторах всегда ищу с надеждой свет твоего маяка!

Собственно, добавить нечего! Александр Львович Баргман — последний герой-любовник Петербурга, ярчайшая звезда романтизма, звонкоголосый певец любви, магистр нежной грусти и кудесник осенней рефлексии, палач женских душ и одновременно жертва вероломных интриг, гордый охотник и раненая добыча… Таким предстанет он в трудах его многочисленных биографов!

А для меня — любимейший друг, тонкий, сложный, невероятно нежный человек Театра! Грустный, растерянный и очень светлый!!! Всегда чувствую его где-то рядом с собой! С Днём рождения, Сашка!