«Анна. Трагедия». Пьеса Е. Греминой по роману Л. Н. Толстого «Анна Каренина».
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Александр Галибин, художник Николай Симонов.

Премьера по мотивам «Анны Карениной» петербуржцев может заинтересовать прежде всего тем, что в наш город, в театр «Балтийский дом» вернулся творческий дуэт режиссера Александра Галибина и актрисы Ирины Савицковой. Пятнадцать лет назад здесь же, только на Малой сцене, шел их спектакль «Фрекен Жюли» — Галибин поставил его, Савицкова сыграла заглавную роль. Об исполнении роли стриндберговской героини критик Татьяна Джурова писала: «Ирина Савицкова обладает особым даром — играть трагедию в драме».

Ключевое слово «трагедия» Александр Галибин ввел в название своего нового спектакля, утверждая, что ему необходим этот редкий сегодня жанр, в котором вполне способна существовать его актриса. Тут кстати будет вспомнить, что первой ролью Савицковой на профессиональной сцене была Электра — пусть и не в античной трагедии, а в пьесе Жироду-сына, но, тем не менее, в ее игре, по выразительному слову Надежды Таршис, было «траурное исступление». Портрет совсем молодой Савицковой критик завершала словами: «Современный театр получил свою актрису — незаурядного темперамента, своеобразнейшего мироощущения, актрису интеллектуальную, великолепно чувствующую сценическую структуру любой сложности».

И. Савицкова (Анна), Н. Парашкина (Сережа).
Фото — Н. Филиппов.

Театральные версии толстовского романа, созданные в XXI веке, зачастую выводят на первый план не Анну, а Алексея Александровича Каренина. Знаменитый спектакль Геннадия Тростянецкого в Театре им. Ленсовета именовался «Каренин. Анна. Вронский»; пьеса Василия Сигарева, идущая во многих российских театрах, называется «А. Каренин». Но Александр Галибин, как нетрудно догадаться, ставит в центр своей сценической композиции именно героиню, вокруг нее выстраивает впечатляюще огромный мир спектакля. Конечно, истории Левина здесь места нет и не может быть, эту половину романа на сцену не переносят. Весь интерес авторов спектакля сосредоточен на том, что происходит с Анной. Вернее даже на том, что происходит внутри Анны. Я почти готова рискнуть и сказать, что «Анна. Трагедия» — это монодрама: зритель видит события и персонажей изнутри сознания героини, так, как видит окружающий ее мир сама Каренина.

Вронский в ее глазах вырастает в огромную фигуру — и без того стройный и высокий актер Александр Муравицкий возвышается над партнершей, длиннейшая шинель скрывает ходули, на которых он стоит (сцена ночной встречи на станции). Свою невестку Долли (Алла Еминцева) Анна видит вечно беременной, неуклюжей и жалкой женщиной, прижимающей к груди охапку тряпичных кукол — многочисленных детей (кого-то из них она то и дело теряет и перепуганно ищет). Кити (Александра Мамкаева) возникает в ее представлении как неловкая барышня в мешковатом платье — досадное препятствие, не более. Образ сына словно «заслонен» Лидией Ивановной, забравшей в свои руки жизнь оставленного Каренина и не позволяющей матери видеться с ребенком: актриса Наталья Парашкина на наших глазах перевоплощается из Лидии Ивановны в Сережу, который при долгожданной встрече с мамой так увлекается поглощением принесенного ею торта, что совсем забывает о ней (похоже на страшный сон). Алексей Каренин решен гротескно — он кажется и зловещим, и нелепым. Высокий рост А. Галибина подчеркнут длинным одеянием, отчего-то похожим на сутану. Его герой поначалу почти скрыт от зрителей безликой куклой — манекеном, с которым он соединен в одно целое. Механические движения, тонкий, срывающийся на визг голос — человек-машина Каренин вызывает у жены страх и отвращение… Итак, мы смотрим на мир глазами, которые уже застит ревность и болезнь, — Анна пристрастилась к морфину.

И. Савицкова (Анна), А. Еминцева (Долли).
Фото — Ю. Богатырев.

Начало пьесы Елены Греминой застает героиню в предфинальный момент ее жизни, когда она ждет и не может дождаться уехавшего графа Вронского, мечется, изнывает от одиночества, отчаяния и тоски; потом сюжет делает резкий скачок назад, к фабульной завязке («все смешалось в доме Облонских»), и проходит по узловым сценам романа, чтобы в конце концов прибыть на ту самую платформу, с которой Анна Каренина бросилась под поезд. Ретроспективное разворачивание истории лишает ее даже иллюзии счастья: Анна, и зритель вместе с ней, переживает встречу с Вронским, любовь к нему только как отправную точку к распаду и гибели. Лишь одно мгновение радости дано героине после бала, где она впервые танцевала с графом. Анна — Савицкова, легкомысленно смеясь, выдувает мыльные пузыри, потом ложится на пол и беспричинно хохочет, словно в забытьи. В этом уже есть что-то болезненное и пугающее. Все чувства героини обострены, укрупнены, очищены от полутонов и нюансов. Эти чувства — трагические, всепоглощающие и самодовлеющие. И жадную любовь к Вронскому, и мучительную тоску по сыну, и разъедающую душу ревность актриса играет как ряд предельных, крайних состояний души. Тонкая, гибкая фигура Ирины Савицковой — Анны никогда не теряется на бескрайней сцене «Балтийского дома», тьму пронзает ее яростно горящий взгляд, голос звучит внутренней силой и воодушевлением актрисы. Стиль игры подошел бы скорее Федре или Медее, чем толстовской героине.

Есть одна сцена, в финале первого акта спектакля, в которой способ существования решительно изменен и приближен к психологическому: это предсмертный монолог Анны (когда она думает, что умирает от родов). Савицкова покидает сцену и в темноте поднимается все выше и выше по проходам зала, как бы отрываясь от земли, где героиня так страдала. Зрители слышат ее голос, в этом монологе звучащий иначе. Он переполнен нежностью, любовью, ласковыми переливами, сложными модуляциями… Воздействие актрисы на зрителей в этой сцене — огромно.

Александр Галибин вычитывает из романа символические образы, с помощью которых выстраивает здание своего спектакля. Железная дорога — лейтмотив, связывающий все сцены. Сценограф Николай Симонов обозначает план обычной человеческой жизни с помощью деревянных стульев с изогнутой спинкой (ими усеян планшет) и подвешивает над сценой массивный железнодорожный мост с перекрещивающимися балками — эта тяжелая громадина угрожающе снижается, готовая раздавить хрупкие стулья, да и вообще весь непрочный мир людей. Два передвижных лестничных марша — тоже железные. На них в одной из сцен рассаживаются безымянные персонажи — участники Хора. У каждого в руках жестяная коробочка, наполненная сыпучим материалом. Ритмично потряхивая коробками, Хор создает звук колес, стучащих по рельсам. Кочегар (Анатолий Дубанов) в это время постукивает молотком по лестницам, как делает путевой обходчик, проверяющий состояние железнодорожного полотна или частей подвижного состава.

А. Галибин (Каренин).
Фото — Ю. Богатырев.

Персонаж А. Дубанова появляется на сцене в первую же минуту спектакля и остается на ней до самого конца. Все читавшие роман помнят навязчивый кошмарный сон Анны (однажды его видит и Вронский): мужичок с бородой, наклонившийся над мешком с железом, что-то приговаривает по-французски. Появлению этого мистического персонажа всегда сопутствует мотив железа (железная дорога, стук молотка по железу, работа над железом, фраза «надо ковать железо, толочь»). Все это есть и в спектакле — кочегар толкает перед собой железную тачку, пьет из медного чайника, гремит и стучит всевозможными железками и металлическими предметами, даже толчет — правда, не железо, а стекло — бутылочки из-под морфина, зато в жестяной ванне, и время от времени говорит (считает) по-французски. Ясно, что из этого героя авторы хотели сделать некого посланника Рока. Однако ничего мистического в нем, на самом деле, к сожалению, нет. Если бы кочегар был решен исключительно пластически (что возможно, поскольку балетмейстер Эдвальд Смирнов сочинил целые хореографические сцены для спектакля, и массовые — для Хора, и дуэтные — для Анны и Вронского) и бормотал только непонятные слова на французском языке, в нем мог бы появиться оттенок жути. Но персонажу Дубанова отдан текст «от автора» (он то и дело эпическим тоном повествует, о чем думал тот или иной герой, хотя и сами герои говорят о себе в третьем лице словами Толстого). Кроме того, кочегар дает зрителям исторические справки: статистику женской смертности от родов в XIX веке, количество умерших на строительстве железной дороги рабочих, область применения морфина и так далее. И эти объективные сведения, доложенные вполне внятным «документальным» голосом, никак не вяжутся с искомым зловещим образом.

Хор действует в спектакле как антагонист Анны, коллективное начало противопоставлено ее сольной трагической партии. Он ассоциируется с древнегреческой трагедией, но в спектакль Галибина пришел, кажется, из другой архаической театральной формы — народного русского театра (недаром же режиссер когда-то ставил «Царя Максимилиана»). Участники хора, глумливо и издевательски приплясывая, исполняют что-то вроде скоморошьего рэпа: умышленно примитивные стишки, которые Елена Гремина мастерски сочинила на основе текста романа. Эти стилизованные под фольклор распевки требуют острого, балаганного решения — более яркого, чем вышло в монохромном спектакле.

Несмотря на строгую красоту зрелища (стоит сказать и об изощренной световой партитуре Дениса Солнцева), спектакль более воздействует своим подробно разработанным звукорядом. Лязг железа, грохот, стук, нервный звон склянки о край чашки, визгливый звук скрещиваемых клинков, натачиваемых кос, резкие вскрики — мир неприятных, раздражающих слух звуков погружает публику в тревожное, зыбкое состояние, затягивает внутрь смятенной души Анны.