«Башлачев. Человек поющий». Мастерская Руслана Кудашова
(СПбГАТИ — Большой театр кукол). Режиссер Руслан Кудашов

Премьера проходила 17 февраля, в день смерти поэта и музыканта Александра Башлачева. И это неизбежно накладывало отпечаток: вдруг пророчески звучала строка «зима в роли моей вдовы», свет и тьма смотрелись чуть иначе, щемящей многозначительностью наполнялись многие песни, особенно ошеломлял и ранил голос самого поэта в финале спектакля. Благодаря тому, что спектакль наполнен настоящей чуткой любовью, памятью в самом светлом, нежитейском смысле, эта многозначительность не становилась показной или фальшивой, спектакль не превращался в вечер песни Башлачева, актеры не просто стремились вызвать сочувствие к погибшему поэту, а старались осмыслить его творчество.

Александр Башлачев исполнял свои песни под перезвон маленьких колокольчиков, которые становились символом нового времени, когда «не отлили колокол» и, одновременно, напоминали о русских бубенцах на птицах-тройках, летящих сквозь «ветра осенние».

В спектакле «Башлачев. Человек поющий» во время одной из последних песен раздается звон, напоминающий башлачевские «колокольца». Так звенят цепи, с которых срывается, но которые не отпускает герой Анатолия Гущина. Его как будто перетягивают между собой песня и возлюбленная? жизнь и смерть? Он сам как будто борется с кем-то. Возникают в памяти фотографии Высоцкого в цепях… В спектакле перед нами мечущийся в неволе человек высекает, словно искры, звон-стихи-песни из своих оков.

В глубоком, тонко и «ладно» (слово, по воспоминаниям Александра Житинского, очень подходящее самому Башлачеву) сделанном спектакле возникает размышление о герое Башлачева. Что очень важно и ценно — не о личности музыканта, или взгляде на нее, а именно о герое его творчества. «Человек Башлачева» как феномен, его лирический герой. И этот герой — поющий. Он несчастный, нелепый и лишний, но неизбежно приходящий к творчеству и созиданию. Он так же, как королева бутербродов, или герои ненаписанного трагикомического романа и участник галактической комедии, — смешно и непоправимо неустроен в этой жизни; и он так же, как они, пытается это исправить: готовя бесконечные бутерброды, пытаясь создать прекрасный роман из пошлой и глупой жизни или желая вырваться в другую галактику, чтобы там найти поддержку. Но, конечно, эти герои страдают и борются больше на социальном, бытовом уровне. Это комические отражения той проблемы, с которой сталкивается Ванюша (Сергей Беспалов) ближе к концу спектакля. В нем колобродят и бушуют глубинные, язычески прекрасные исконные страсти, но как, куда… есть ли у него выход, есть ли спасение от страшной гнетущей безмерности и неверности этого мира, кроме безудержной пляски, ведущей к смерти… С самого начала возникает мотив противопоставления враждебной запредельной стихии, к которую по ошибке ли, в силу избранности ли заглядывает герой, и стихии души самого героя. В «Мельнице» этот мир, меняя обличья, колышась и шепча, почти насильно протаскивает, проволакивает героя Сергея Беспалова «путем зерна», приводя его к творчеству. Затем Степан Грибоедов (Иван Солнцев) в «Грибоедовском вальсе», так богато звучащем в непривычном фортепианном исполнении, гибнет, заглянув в недостижимый мир. Актер играет не самого Степана, а воспоминание о нем, он одновременно и герой-рассказчик, и тот, о ком рассказывает.

В «Абсолютном вахтере» Денис Казачук всматривается в пространство, прозревая в лучах света и пыли дух страшной эпохи. Открывая окно, он заставляет нас ежиться от морозного дыхания тоталитаризма, словно демонстрируя нам его близость — вот она, эта «ледяная нейтральная форма»… И так постепенно, через «Тесто», в котором Ренат Шавалиев с широко распахнутыми глазами мучительно и искренне, сам с собой разбираясь, пытается понять, как же это можно любить всех вокруг, — нас приводят к Ванюше и его гуляющей душе, попутно показав неистовое Лихо.

Герой Башлачева (в этом моменте он, по-моему, абсолютно эквивалентен автору) всегда несет бремя. Бремя любви (лопасти разрывают нутро, вытягивая руки крыльями в песне «От винта!») или бремя тайного несчастливого непреодолимого знания в самой мистической песне Башлачева «Имя имен». В «Хозяйке» ненастоящий солдат Дмитрия Чупахина приходит к своему бремени, к неизбежному, по Башлачеву, осознанию ответственности за другого и неоплатного долга перед каждым «неумытым, да бытом пробитым, да потом пропитым».

Песня за песней перед зрителем воссоздается мир Башлачева. Сначала песни с шуточными и сатирическими нотами, соседствуя с пронзительными исповедями и лирическими балладами, как будто бы сохраняют баланс смешного и печального в этом мире. Но ближе к концу становится ясно: несмотря на то, что над многими противоречиями жизни можно посмеяться, изображая страну, где правит Абсолютный вахтер, в едком ироническом ключе («Не позволяй душе лениться»), когда в этой жизни есть такое «Лихо» (Эдуард Жолнин) — юродствующее, безжалостное, все осознающее, — в этой стране не выжить, даже зная «Имя имен». Очень важно то, что при всем надрыве, при той пронзающей тоске, которая порой звучит в спектакле, он остается очень светлым и полным любви, ведь таков и мир песен Башлачева.

Многосложным финалом становятся три песни: «Ванюша» (Сергей Беспалов), «Как ветра осенние» (Денис Казачук) и «Когда мы вдвоем» (Анатолий Гущин). Несколько главных тем, развивающихся по ходу действия, находят в них свое завершение. В «Ванюше» разрешается, приходит к кульминации мотив языческого и неутолимого, но вместе с тем глубоко лиричного томления русской души, заданный в первой «Мельнице», звучащий в «Хозяйке», ощутимый в «Петербургской свадьбе»; это же загадочное томление заставляет гримасничать исконно русское «Лихо»; над его природой размышляет герой в песне «В чистом поле — дожди…». В «Ванюше» нам показана попытка избыть это состояние. Героя Сергея Беспалова как будто солнце само водит на золотой уздечке, а не он его, как поется в песне, — так мотает, гнет, поднимает на цыпочки, вытягивая к небу героя… «Как ветра осенние…» в исполнении Дениса Казачука, одетого в белую, похоронную полотняную одежду, под тяжелое дыхание настоящего осеннего ветра, которое актер извлекает из баяна, становятся песней про бессмертие. Тема истинного творчества, прикосновения к бесконечному, которая была заявлена в «Музыканте» и «Минуте молчания», здесь соприкасается с темой любви к родине. Медленно пересекая сцену, отрешенно глядя в никуда, герой Казачука, словно проводник нездешнего, будто удостоверяется, что еще не настали те времена, когда «эти песни будут не нужны». И, наконец, в «Когда мы вдвоем…» Анатолий Гущин нам показывает ту самую любовь, хлещущую горлом, из песни «От винта!», любовь, заставляющую метаться в своих оковах, сметающую с ног, но неотделимую от человека, ради которой, и благодаря тяжелым цепям которой, человек снова и снова встает на ноги, вцепившись в эти цепи. И благодаря этой изматывающей любви раздается звон заветных колокольчиков.

Эти три песни идут подряд и как будто бы рисуют нам башлачевский путь: от осознания, что «душа гуляет», к желанию его высказать, ощущению неразрывной связи с землей, к соприкосновению с неземным и, через безмерную любовь, — к самозабвенному и мучительному, но неизбежному творчеству. Этот путь вызывает ассоциацию с «путем зерна» Ходасевича, вариацией на тему которого является башлачевская «Мельница».

Две последние песни звучат как эпилог после оглушающей «Когда мы вдвоем…». Голос Башлачева, который неожиданно раздается — чуть смягченный, притушенный записью, печальный и доверительный — кажется, возникает сам по себе, как подтверждение искренности и «настоящести» спектакля.

Подробную рецензию на спектакль читайте в № 64 «Петербургского театрального журнала»