«С вечера до полудня». В. Розов.
Омский академический театр драмы.
Режиссер Филипп Гуревич, художник Ольга Суслова, художник по свету Павел Бабин.

Все чаще думается о том, что прежде не было такой увлеченности советской драматургией, как в последние два-три года. Режиссеры, особенно молодые, относились к ней с подозрением и почти ничего не ставили. Их можно понять — слишком много в этих пьесах того, что уводит от современности, прежде всего, советский быт и обстоятельства, которые перестали быть актуальными. И еще как будто другие люди — идеалисты, парадоксально свободные и идущие навстречу всем ветрам («фабричные девчонки» и «розовские мальчики»), и другие отношения — как открытые двери советских квартир, когда кто угодно может зайти и будет принят («Мой бедный Марат», «В добрый час!», «Старший сын» и т. д.). Сегодня, когда из-за различных ограничений ставить современное сложно, советская драматургия переживает ренессанс, появляются спектакли по пьесам Розова и Арбузова, по сценариям Шпаликова и Хуциева, и вдруг в героях из прошлого обнаруживается так много сегодняшнего.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кудрявцев.

Филипп Гуревич вырвал персонажей пьесы Розова «С вечера до полудня» из советского быта и перенес их на заброшенный пляж или необитаемый остров, показывая, что эта история могла произойти где угодно и когда угодно. Герои живут среди песчаных барханов, которые при холодном свете похожи на сугробы (художник Ольга Суслова), собираются вокруг старой спасательной вышки и застывают в ожидании спасения. Привычные им предметы — знаки устроенной жизни — видимо, при кораблекрушении разбросало вокруг. Слева железная кровать — пристанище Кима, за ней деревянная лошадка, увеличенная до натуральных размеров, — наверное, игрушка из детства Альберта. Справа шезлонг, на котором, изящно закинув руку над головой, предается мечтам Нина, а за ним хрустальная люстра, наполовину ушедшая в песок, рядом с ней, сидя на табуретах, Жарков-старший и его редактор Егорьев разговаривают о литературе. На заднике контуром из светодиодной ленты выложена Спасская башня Кремля — это своеобразный маяк, который спасатели должны увидеть издалека. Вот только помощи героям ждать неоткуда, они сами должны что-то сделать, чтобы спастись, но либо бездействуют, либо тратят энергию впустую. Например, в одной сцене Андрей Трофимович Жарков (Михаил Окунев) задумывает перестановку, то есть собирается начать жить по-другому, заскакивает на деревянную лошадь и просит Егорьева (Владислав Пузырников) переставить ее на другое место, но ничего не получается, потому что сдвинуть ее невозможно.

М. Окунев (Андрей Трофимович Жарков).
Фото — Андрей Кудрявцев.

Люди в этом пространстве то ли запыленные, то ли замороженные — лица актеров выбелены, их персонажи не вполне живые, во всяком случае, жить они не умеют. В начале актеры существуют сдержанно, отстраненно — Жарковы и их близкие заняты собой, каждый живет в своем мирке и в проблемы других не вникает. Постепенно в игре возникают отношения, включенность в партнера: герои сбрасывают маски, очеловечиваются и выдают себя — никто из них на самом деле не счастлив. В спектакле, как и в пьесе, возникает коллизия: все живут без любви, и это отражается на том, как герои ощущают себя и общаются с другими. Жарков-старший, овдовевший несколько лет назад, ищет утешения в писательстве. Ким, которого бросила жена, до сих пор не может этого пережить: злится, страдает, пытается уйти в работу, но это не помогает. Судьба Нины не сложилась, она живет затворницей, но еще мечтает о том, что кто-нибудь заберет ее из этого дома. У Альберта, сына Кима, своей личной жизни еще нет, поэтому он принимает на себя проблемы домашних, например, работает громоотводом в отношениях матери и отца, и старается скрасить жизнь своих близких, часто в ущерб собственным желаниям.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кудрявцев.

Проблема героев в том, что они не учитывают реальность, не соотносят себя с ней — в спектакле это проявляется в том числе и в костюмах: возникает несоответствие между тем, как выглядит персонаж, и тем, как он живет. Например, Жарков-старший причисляет себя к «свитерному» поколению, то есть к тем, кто верит в перемены и создает новое искусство, но сам пишет шаблонными фразами, мертвым языком. Ближе к финалу, когда он убеждается в том, что не писатель, он стягивает с себя свитер и становится равен себе — опустошенному от того, что много лет жил чьей-то чужой жизнью и не занимался тем, что происходит вокруг. Нина (Кристина Лапшина) проплывает между дюнами в светлом платье с воздушной юбкой — советском варианте диоровского нью-лука, видимо, представляя себя героиней фильма (в похожем платье Людмила Гурченко снималась в «Карнавальной ночи»), но ее повседневность с семейными ссорами, обидами и отгороженностью от других не похожа на кино. Лева Груздев (Степан Дворянкин) приходит к Жарковым в пиджаке, отдаленно напоминающем мундир, в сорочке, шейном платке, светлых брюках, заправленных в сапоги. Он выглядит, как герой романа XIX века, затесавшийся где-то между Онегиным и Базаровым, но, в отличие от «товарищей», не способен любить — он не отталкивает от себя Нину, с покорностью принимает ее чувства, но думает только о работе, оставшейся где-то в далекой Сибири.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кудрявцев.

Персонажи спектакля постоянно выпадают из быта в какое-то другое пространство, эти переходы происходят с помощью света (художник по свету Павел Бабин): теплый свет «отвечает» за их реальную жизнь, холодный — переносит в мир воображения. Во время монолога или диалога свет может поменяться несколько раз, герои не контролируют происходящее, очевидно, что они не могут удерживаться на плаву, то есть в реальности, и все время погружаются в омут — памяти и неосуществленных надежд. Иногда в «холодных» сценах загораются звезды — много-много крохотных лампочек на «барханах» или «сугробах», — поэтому Жарковым так сложно начать жить по-настоящему: мир иллюзий прекрасен, в нем может случиться все что угодно, все, о чем они мечтают. Самая красивая сцена — ночное свидание Нины и Груздева на спасательной вышке, когда они перестают проверять друг друга, отказываются от выбранных ролей и превращаются просто в мужчину и женщину, кроме которых на этом свете никого нет. Казалось бы, случилось совпадение, появилось одно желание на двоих, но оно не переходит в реальность, а остается в мире иллюзий — случайная искра общих воспоминаний не способна разгореться до общего будущего.

Сцена из спектакля.
Фото — Андрей Кудрявцев.

Момент со звездами, а иногда и несколько, есть у каждого персонажа: например, вокруг Кима (Артем Кукушкин) звезды зажигаются, когда он рассказывает Груздеву про то, что его «ученик» за рекордное время пробежал стометровку. Ким говорит яростно, словно убеждая себя и других, что он не неудачник, — пусть он сам и не стал выдающимся спортсменом, но тренирует детей, которые обязательно чего-нибудь добьются. В остальное время Ким ощущает себя словно в клетке — он то и дело мечется по сцене, издает животные звуки (по пьесе под окнами Жарковых — зоопарк, и животные все время кричат), от безысходности падает на железную кровать и замирает в позе эмбриона. Его сын Альберт (Леонид Калмыков) — парень с разноцветными волосами, который своим видом протестует против окружающей серости, — зажигает звезды, когда говорит о том, что мать зовет его в Лондон на все лето, но, вопреки розовскому тексту, он никуда не уезжает. Альберт — единственный, чья мечта осуществима, он еще может спастись, но не делает этого, потому что боится оторваться от семьи. У него перед глазами нет примера того, кто взялся бы за свою жизнь, поэтому, как и другие, он выбирает двигаться по инерции, а не использовать возможности.

В спектакле Гуревича есть еще один персонаж — Валентина Семеновна, жена Жаркова, мама Нины и Кима, бабушка Альберта (Ирина Герасимова) — душа дома, которая незримо для всех присутствует в этом странном пространстве. Герои на протяжении действия тянутся к ней, как будто она — последнее, что удерживает семью от распада. Именно она рассказывает эту историю, Валентина Семеновна произносит ремарки, а ближе к финалу выступает с монологом (переписанными репликами Аллы — матери Альберта), в котором объясняет свой уход из жизни, после чего уходит из дома окончательно, потому что бессмысленно оставаться с теми, кто не только пускает свою жизнь на самотек, но еще и мешает другому человеку «воплотиться». Отказ от отъезда Альберта и уход Валентины Семеновны показывают, что Жарковы безнадежны: можно сколько угодно ждать чуда, верить словам Егорьева, что хотя бы в литературе чудо еще случается, но в жизни оно никогда не произойдет, если не дать ему шанса осуществиться, а время, отведенное каждому из них (и, в общем-то, каждому из нас), не бесконечно — чудо может просто не успеть стать частью не мечты, а реальности.