Не стало Валерии Владимировны Чистяковой, преподававшей на театроведческом факультете с 1958 по 1987. Ей было 93 года, и ушла она с Моховой так давно, что сорокалетние коллеги уже спрашивают — кто это…
Между тем, Валерия Владимировна и более старшим поколениям досталась как легенда несгибаемой принципиальности. Она писала о современном балете. И, как говорили старшие, перестала, когда уехал Барышников. Вот в одночасье отказала советскому балету во внимании. Преподавала зарубежный театр, вела семинары…
О В. В. Чистяковой в нашей книге «Учителя» писала Надежда Таршис. Сегодня мы повторяем ее текст в дни прощания с Валерией Владимировной.
Валерия Владимировна Чистякова.
Вот уж о ком писать почти невозможно: страх профанировать тему очень велик.
Валерия Владимировна вела у нас семинар по зарубежному театру, еще и методологический семинар на каком-то раннем курсе. А потом, на старших курсах возник спецкурс по балету.
Валерия Владимировна Чистякова давно не преподает. Просто рано ушла с Моховой, проработав здесь почти тридцать лет. Вполне возможно, она могла решить для себя, что не здесь ее призвание.
Воздействие ее на студентов, может, было избирательным, — но я всегда знаю, насколько существенной была встреча с этим человеком в стенах факультета.
Валерия Владимировна умела быть суровой, вернее, строгой. Я это помню хорошо и, если можно так сказать, объемно. Во-первых, когда на упомянутом методологическом семинаре выбрала В. Р. Гриба, то успела его полюбить, но решительно не справилась с заданием и получила жестокую критику.
Во-вторых, и тут основное: о чем бы ни шла речь, вы неизменно ощущали некую высокую планку, казалось бы никак не акцентированную в благородно простом облике и типе общения этого человека.
Важно, что такая планка означала свою собственную и необманную шкалу ценностей. Моя дорогая подруга из Хакасии хранит переломное для нее ленинградское воспоминание: как ее робкую работу о «Медее» Еврипида Валерия Владимировна восприняла серьезно и с уважением.
Валерия Владимировна работала на зарубежной кафедре, после трех лет работы завлитом в Ярославском театре им. Федора Волкова, после аспирантуры, после работы в НИО на Исаакиевской площади. Писала об испанском театре, о драматурге Гальдосе, но также и о Жане Виларе, и о Михаиле Светлове.
Все-таки победил балет, первые статьи о котором относятся к началу пятидесятых годов. История историей, она, кстати, никогда не была отставлена в сторону, Чистякова и позже не однажды участвовала в театроведческих изданиях как автор вступительных статей и безукоризненных комментариев. Но она, без всяких сомнений, человек не книжной, а живой страсти к искусству. Кстати, какое-то время вместе с В. А. Сахновским-Панкеевым они вели семинар театральных критиков-любителей… Но о чем было писать критику, окончившему наш театроведческий факультет в 1952 году? Перфекционизм и одухотворенность балетного искусства, максималистская связь концентрированного художественного содержания и собственно физики, техники танца — на мой взгляд, эти качества не могли не влюбить в себя человека, о котором здесь пишу.
В. В. Чистякова принимает экзамен.
Вот и спецкурс по балету убеждал в этом. Не «эстетская слюнка», а строгая школа воспринималась на этих занятиях, высокая планка страстного профессионализма. Я приехала в Ленинград без какой-либо подготовленности к балетным впечатлениям, так же точно, как моя подруга, которой предстояло писать о Еврипиде. Может быть, еще и потому был в первую очередь внятен общий, целостный посыл балетного семинара. Помню свое сильнейшее впечатление от статьи Валерии Владимировны в первом же выпуске чудесного издания «Ленинградский балет сегодня» (где В. В. была составителем, автором вступительной статьи и редактором). То был портрет Ирины Колпаковой. Какая-то конгениальность балету, именно тем его качествам, о которых сказано выше, чудилась в этом очерке, и на долгие годы текст о балерине стал для меня эталоном — недосягаемым, но и дающим опору.
В неслабом цехе ленинградских балетных критиков Валерия Владимировна быстро заняла достойное место. Вместе с В. М. Красовской и П. М. Карпом она отстаивала позиции свежих сил в балете, способствовала его творческому обновлению. Это был настоящий фронт борьбы с довольно агрессивной рутиной в балетном театре. Тут было достойное ее поприще. Она приветствовала долгожданную художественную смелость и полноценность «Хореографических миниатюр» Якобсона, «Легенды о любви» и «Каменного цветка» Григоровича, «Берега надежды» Бельского. Героями ее статей были Наталия Макарова, упомянутая уже Ирина Колпакова, Никита Долгушин, Михаил Барышников, Николай Боярчиков. Она была действительным авторитетом для всех этих художников.
В 1977 году вышла книга о Ролане Пети. Вновь точно, как в балете, выдержан баланс анализа «творческого пути» и живо схваченной индивидуальности хореографа. Увлеченность героем, его открытиями прекрасно уживается с объективной критичностью. Текст темпераментен и одновременно филигранно выстроен. В нем есть еще и пласт размышлений о современном художнике, его месте в меняющемся мире.
Выходили и еще статьи и книги с ее серьезным участием — об Агриппине Вагановой, Игоре Чернышове, Нине Тихоновой. Они не устаревают — дело все в той же несуетной и высокой шкале ценностей, в художественном вкусе, наконец. Ведь уже видно, что этот наш учитель — своего рода камертон. Приход Валерии Владимировны к преподаванию, к критике, уход из того и другого — всегда, по-видимому, имеет сложные личностные причины. Но этот человек неизменно и абсолютно верен себе, искусству, друзьям, старшим и младшим коллегам.
В чудесном содружестве однокурсников, среди которых известные всем нам имена Льва Иосифовича Гительмана, Нины Александровны Рабинянц, Нелли Семеновны Пляцковской, Эллы Александровны Коган, — у Валерии Владимировны свое, отдельное место — и в то же время именно к ней все они всегда сходились, как к центру, удивительным образом. Обаяние, о котором речь, — высокой пробы, и потому могу утверждать, что лицо факультета без отсвета этой личности многое потеряло бы.
Валерия Владимировна из прекрасного «академического» поколения Гительмана. «Лёна» (он), «Лина» (её так они называли). Удивительно сочетала мягкость и бескомпромиссность, точность и глубину. Слышу её определённые, певучие, и очень «позитивные», доброжелательные интонации. Совершенно не замкнутый диссидент, хотя, как потом стало ясно, настоящий диссидент. Учила нас истории зарубежного театра, и нашему курсу повезло, как никакому другому: что-то перепутали в учебном плане, и у нас оказался целый лишний семестр на зарубежный театр! И Чистякова нам прочитала историю польского театра. А тогда он был на супер-пупер высоте и всегда совсем в других идейных параметрах, чем советский. Прекрасная, безупречная жизнь. Надеюсь, хотя бы частями счастливая.
Когда в годы борьбы с «безродными космополитами» из института выгоняли Исаака Израилевича Шнейдермана, Валерия Владимировна была единственной из всего курса студенткой, ставшей на его защиту. По тем временам это был поступок большого гражданского мужества. Это не упомянуто в статье, но об этом надо помнить. Мало ли что еще предстоит…
Я училась критике на ее сборнике » Ленинградский балет сегодня». Для меня (тогда еще четырнадцателетней) он стал первым опытом погружения в критическую литературу. Светлая память!
У нас В.В. читала только один семестр. Я даже не помню какой именно период зарубежного театра это был — многие читали. Но осталось ощущение ее самодостаточности и глубоко целомудренной замкнутости. Большей частью она была серьезна, но когда изредка улыбалась, то это была очаровательная и очень «личная» улыбка. Судьба же ее — еще одно доказательство: для того, чтобы прожить свою жизнь «безупречно» в родном отечестве, приходится очень рано обрывать жизнь «социальную», токсичную и компромиссную в своей сути. Ну да, такой вариант «обыденного диссиденства», раньше именовавшийся совестливостью. Без подвижничества, но не по лжи. Вовремя выйти из круга, ставшего лживым и от того непереносимым, тоже надо суметь. Светлая память.
Нет, не могу не сказать о самом прощании. Дочь отказалась от дежурной процедуры с конферансье. И вот что с экрана планшета видим, слышим мы и та, которую пришли проводить. Адажио из второго акта «Жизели», Михаил Барышников с Натальей Макаровой. Погибшая спасает погибающего. Потрясение, катарсис — тут, в самый момент прощания. И ещё два фрагмента: Никита Долгушин в «Ромео и Джульетте» и Хорхе Донн. Да, это те и то, что она больше всего любила. Её внимание и забота, их, М. Б. и Н. Д., внимание и забота о ней… Но ощутимо и нечто, выходящее уже за границы персон: искусство как таковое, его последнее слово, — было оно экзистенциально значимым для неё — и сказалось у этой черты.
Известного балетоведа Валерию Владимировну Чистякову я видела в нашем доме с раннего детства. Она приходила к нам на ул. Коломенскую переночевать после спектакля, так как в то время они жили за городом. У меня было ощущение, что кроме балета ее ничего не интересовало. Однажды она мне показала фотографию «Жизели» и ее рассказ для 4х летнего ребенка был таким живым, что я долгое время считала, что Лина сама жила в этом лесном домике. Среди однокурсников Лины была и моя мама, Люся Волынец (Телеповой Л.Ф.). Им обеим предложили изменить тему дипломной работы за месяц до защиты и Лина справилась в тот же год, а мама выпускалась на год позже. Борьба с космополитами была первым испытанием на творческом пути талантливого критика-театроведа, но увы — не последним. Потом ее поддерживала и в горести и в радости ее дочь, Наташа, особенно в ее редакторской деятельности после ухода из Института. Сейчас ушел дорогой друг для всей нашей семьи и мы искренне скорбим о ее пострадавшей душе.