«Парки сады». П. Пряжко.
Театр Post.
Режиссер Дмитрий Волкострелов.
В полупустые последние дни театрального лета театральная общественность Петербурга ждала премьеру «Парков и садов» Дмитрия Волкострелова по одноименной пьесе Павла Пряжко.
Показов спектакля запланировано всего пять, и на каждом присутствует всего по сорок зрителей. Таким образом, «Парки и сады» — спектакль для избранных двухсот человек. Но, наверное, даже среди этих зрителей совсем немного тех, кто читал саму пьесу, так что беглый пересказ и обозначение проблематики необходимы не только из-за новизны материала, но и для хоть сколько-нибудь внятного разбора постановки.
Сюжет пьесы прост: в будущем появляется возможность обессмертить человека, переведя его в цифровой формат или создав из него киборга. Последнее проделывает Сергей со своим отцом, Петром. В пьесе два основных места действия: квартира и сад. В саду Петр-киборг пытается ощутить запахи, наблюдает за роботами-садовниками; в квартире происходит его скупое общение с сыном, который парадоксальным образом является для Петра одновременно и отцом-создателем. Сцены в саду и в квартире перемежаются монологами об устройстве различных парков и садов. Текст Пряжко сложен, неудобен и, очевидно, требует от театра новых языковых средств. Однако две главные проблемы, поставленные драматургом, выявляются легко: бессмертие как заветная мечта человечества и взаимоотношения отцы—дети. Причем вторая проблема выводится на уровень архетипический за счет того, что Сергей становится для своего отца тоже отцом. Таким образом, в крайне необычной форме Пряжко ставит вечные и очень важные для каждого думающего человека вопросы. Название пьесы, как и всегда в случае с сильной драматургией, смыслово крайне значимо. И дело не только в месте действия, но и в пространных вставках о парках и садах, через которые транслируется едва ли не философская концепция познания, стремления к разумности.
Текст Пряжко — жесткий, внятный и цельный. И это важно. Что же делает Волкострелов?
Сцена из спектакля.
Фото — Ю. Люстарнова.
Он разворачивает действие в саду музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Играть пьесу «Парки и сады» в саду — безусловно, интересный маркетинговый ход. Но дальше интересного хода дело не идет, пространственное решение предсказуемо для любого, кто хоть сколько-нибудь знаком с режиссурой Волкострелова, а других на спектакле и нет (напомню: сорок человек, пять показов). В центре небольшой площадки поставлены павильоны: четыре для зрителей (по десять человек в каждом) и один для актеров. Перед каждой группой пришедших — два телевизора, на стульях наушники. Павильоны образуют круг, в центре которого парковая скамейка, а рядом с актерским — большой белый экран.
Получается, что концептуальную и очень стройную схему пьесы Волкострелов сразу снижает до рекламной уловки. Но и этого мало. Даже такое нехитрое пространство столь не продумано и не просчитано, что из первого ряда (а рядов всего два) в каждой группе зрителей из-за телевизоров плохо видно павильон с актерами, а из второго — не видно даже телевизоров (мешают головы впереди сидящих). Двигать стулья можно, но осторожно, ведь подключены наушники. И, да простят меня ценители интеллектуального театра «не для всех» (для них же — это сарказм), создателям спектакля все-таки стоило подумать о том, как рассадить зрителей, чтобы всем было элементарно видно происходящее. С сорока-то пришедшими можно справиться? Или нет?
Пространством проблемы постановки не заканчиваются, а только начинаются. Волкострелов в «Парках и садах» продолжает последовательно изучать способы взаимодействия текста и видеоряда. После работы над «Shoot/Get Treasure/Repeat» он, в сущности, не показал ни одного нового приема, поэтому точнее будет сказать, что он углубляет и расширяет уже найденное. Здесь таких приемов всего три: текст бежит по экрану, текст читается ребенком, текст читается актерами и он же выводится на экраны. И каковы бы ни были границы театра, а эти границы все-таки есть, текст, бегущий по экрану (разноцветный, с различными эффектами) — это не театр, это — презентация Microsoft Power Point; текст, читаемый ребенком (взрослым) — это не театр, это — декламация. Остается еще один прием: текст, читаемый актерами на камеру и одновременно воспроизводимый для зрителей на экранах (да, да, вспоминаем «Танец Дели»). Здесь снова проблема: весь способ построения действия, да и вся режиссура Волкострелова диктуют актерскую неигру. А голосами актеры (Алена Старостина, Иван Николаев) играют так, будто декламируют басни Крылова, а не текст Пряжко. Возможно, это сознательный ход, направленный на оживление действия, но воспринимается он как грубая недоработка режиссера.
Таким образом, спектакль рассыпается на набор знакомых, ожидаемых, уже многократно использованных самим же Волкостреловым приемов, уничтожая всю проблематику пьесы и, главное, разрушая ее цельность. Постановка может служить только для ознакомления с текстом Пряжко, но и с этой задачей она не справляется, так как слишком сужает, обкрадывает драматургию. Спектаклей, где демонстрируются возможности иллюстрации текста, немало («Камера обскура» в Александринском театре, «Вечера на хуторе близ Диканьки. Отменяются» Алексея Размахова и Филиппа Виноградова — это на вскидку, не задумываясь, самые яркие), и «Парки и сады» — просто еще один спектакль из этого же ряда. И, увы, далеко не лучший.
Формалист Волкострелов исказил гуманиста Пряжко?
Смотрела вчера спектакль. Возможно, Волкострелов повторяется в приемах (не видела «Новый мир» и «Лекцию о ничто», поэтому, пишу «возможно»). Возможно, этих приемов не так уж много. Но то, что он делает, все равно очень работает на мое ощущение реальности. Фрагментация и повтор, устранение субъекта повествования. Расслоение изображение-звук-текст-человеческое тело и расслоение нашего восприятия. И если поначалу какое-то время идентифицируешь себя с камерой. которая в руках у И. Деля, с тем что транслирует она на экран (это как бы взгляд Петра), то потом все, восприятие дробится на тысячу осколков. И детский голос, который читает текст Пряжко, иногда сбиваясь, не понимая, тоже остраненяет его, обессмысливает. Единственное, что «собирает» наше (извините, мое) восприятие, это как раз «лекция» про парки и сады, развивающийся, протянутый через пьесу и спектакль сюжет, как некое логически связное сверхразумное, контрапунктное по отношению ко всему прочему в спектакле, начало. Который, возможно, и не спектакль, а некий «арт», что, впрочем, не так уж важно (для меня). И о каких отношениях «отец — сын» можно говорить, если в пьесе произведена дегуманизация смыслов?
Единственная моя формальная претензия к авторам: надо было внимательнее почистить «титры», есть орфографические и пунктуационные ошибки).
А видно, кстати, было все, и из второго ряда тоже)))
Короткие утренние мысли о длинном вечернем зрелище…
Когда-то из первой книжки Юрского «Кто держит паузу» я на всю жизнь запомнила фрагмент о том, как они с Шарко приехали в Петергофский парк читать рассказ о прекрасной прогулке в парке (кажется, это было что-то польское). И провалились с треском, потому что шумевший вокруг настоящий роскошный парк начисто убил все — и возможность зрительского воображения, и смысл текста: нельзя вообразить парк в парке. Любой парк окажется беднее представления о нем и беднее его образа (мы ж об искусстве, не так ли?).
Рассказывать о садах и парках в садах и парках столь же, по-моему, бессмысленно, как и о расслоении реальности путем долгого, навязчивого расслоения реальности на элементы и расслоения зрителей под разными навесиками. А поскольку все это мы еще смотрим, замерзая на стульчиках при температуре + 14, — зрелище не только бессмысленно, но еще и беспощадно)))))
И исключительно «азбучно» и иллюстративно: вот вам парк, вот вам роботы-мониторы, производящие работу, вот вы, рассаженные одинокими элементами и вперившиеся в мониторы в то время как вокруг вас сад Фонтанного дома…
Собственно, и пьеса Пряжко не кажется мне философской, а кажется достаточно «синеблузочной» агиткой. Есть вечный мир садов и парков, живой жизни, ускользающей гармонии, поруганной красоты и культуры (в спектакле за это отвечает на только длинный текст, читающийся с монитора Аленой Старостиной, но и огромная, во весь большой экран, фотография погубленного леса, свалки, поваленных стволов – ужас, в общем!..))) А есть — ваша механистическая жизнь роботов (в пьесе они занимаются садово-парковыми работами, а тут мы глядим в роботы-мониторы и сами вроде как роботы…) В пьесе Сергей пытается дать вечную кибернетическую, а затем голографическую жизнь своему отцу Петру, а отец Петр стремится к живой жизни и сажает себе на голову корзину с вороной. То есть, дана никакая не разъятая и не разрозненная, а вполне себе логичная элементарно-концептуальная, длинно-словесная, как всегда не очень грамотная у Пряжко история, в которой, параллельно философии, «садят на диван» и «одевают пальто», имея между подлежащим и сказуемым частую запятую…)))
Оппозиция садов и парков и умственно-концептуальной человеческой деятельности – тоже не новость в драматургии. Вся «Аркадия» Стоппарда, помнится, держалась на размышлениях о том, что такое парк — создание Бога, культуры или человека (метасюжет превращения парка в хаос составляет, собственно, внутренний сюжет пьесы Стоппарда). В «Садах и парках» Пряжко на петербургском холодке история райского сада, из которого изгнано роботоподобное человечество, — банальное противопоставление поруганной эволюции парковой культуры желанию вечности техногенной, но звучит оно неясно, нечетко, схематично обозначает тему — и только.
Вообще спектакль оставил ощущение неряшливости и поспешности, все сляпано «на коленке». Вот как хотите – неряшливости. И ничего с этим ощущением поделать не могу.
В скобках хочется сказать, что культурные пространства не всегда подходят для вторжения туда акционизма, в том числе театрального. Двор Фонтанного дома – это не просто так тебе садик (Волкострелов отрицает нагруженность любого пространства или предмета дополнительными смыслами, но тут он не волен убрать историческую и культурную энергию, она все-таки сильнее его). И как ни хочется сосредоточиться на сюжете, в котором Сергей «садит на диван» Петра (дальше, видимо, «ложит») , в финале повторяешь другое:
Но ни звука в чаще свежей…
Я иду домой,
И прохладный ветер нежит
Лоб горячий мой.
Сегодня на спектакле в какой-то момент снял наушники и услышал звуки сада и улицы. Они оказались естественнее и драматичнее, как ни странно, чем сам спектакль (естественная среда — проигрышный вариант для таких спектаклей). Как доказательство — неожиданный бой двух котов, внезапно захвативший зрителей во время представления, не мог придумать даже Волкострелов (зрители мгновенно отвлеклись от текста на мониторе и от смыслов этого текста, и даже фотографы сконцентрировались на этой дуэли больше, чем на фиксации самого спектакля). Коты в естественной для них среде и в очевидной для них драматургии оказались живее актёров и мониторного текста, хотя сами не произнесли при этом ни единого звука. В конечном итоге, зритель сам определил приоритеты, на что интереснее смотреть…
Зайду немного издалека. На проходящей В Петербурге Манифесте, меня по-настоящему поразило своим «естественным» вторжением в музейное пространство только одно произведение — объекты Лары Фаваретто «Пинать», — представляющее собой бетонные прямоугольные блоки с частично снятой словно рукой скульптора верхушкой. Низкая благодарность куратору проекта Каспару Кёнингу, расположившему эти произведения в залах с греческой скульптурой, таким образом совместивший современное искусство с музейной экспозицией и высветив основную тему художницы — тему восстановления памяти и её одновременного разрушения. И совместивший очень грамотно, с намёком, давая Ларе Фаваретто при этом много бонусных очков. Браво. Акционизм Дмитрия Волкострелова такого «куратора» лишён. Достаточно сравнить внешний уровень: «Парки и сады» в саду или бетонные плиты в греческом зале. Я сейчас исключительно о «кураторском» методе Дмитрия Волкострелова.
М.б. следующие пять стоит сыграть в Парке Победы? У монумента братски! целующихся воинов прекрасно рассядутся пятьдесят человек. Энергия Парка Победы, по-моему, чуть-чуть ближе Пряжко, нежели Фонтанный Дом…
Подсчёт приёмов – прекрасное дело, но, Дарья, можно ведь взглянуть и не арифметически. На мой взгляд, как раз верность приёмам и вызывает уважение и убеждает. То, что начиналось (или воспринималось – субъективно) как занимание незанятой ниши, сейчас превратилось во внятный, адекватный мироощущению автора язык. И то, что букв не прибавляется, это честно, это правила игры.
Нас всеми средствами призывают к индивидуалистической свободе восприятия, и «коммент» вообще свободный жанр, поэтому скажу: я тоже мёрзла. Но получила большое удовольствие – и зрительское, и театроведческое. По-моему, это сценический текст, полный юмора и тоски. И в этом смысле он на редкость адекватен пьесе. Начав, как сугубо формальный, программный (и тем – субъективно – скучноватый) литературоцентрист, Волкострелов приходит к нахождению очень точных и строго отобранных эквивалентов для трансляции месседжа и атмосферы текста. Конечно, не любого. Пряжко – конечно, его автор. Но тем лучше. Вот нам и система координат.
Отцы, дети и бессмертие в этой пьесе, на мой взгляд, весьма побочны. На мой взгляд, то текст о старости. И, прежде всего, старости Европы. И смонтирован он остроумно, нелапидарно и хитро. Есть оппозиция французский регулярный, английский лесоморфный. И оппозиция киборг – человек. И то и то не ново, как топот котов. О парках в этом контексте писал ещё Томас Манн, который ни о чём, кроме увядания Европы, и не писал. О киборгах – кто только не… Но здесь очень грустный онтогенез, потому что старость культуры приравнивается к маразму. К одноклеточному, сурковому существованию, к эволюционной цикличности. Парк сам по себе удвоение природы, загнанное в кристаллическую сетку культуры. Растянувшаяся на столетия попытка человека быть тоже демиургом, познать и создать законы, эстетизировать. Это одна из его вершин и побед. Опыт осмыслен, изучен и препарирован, каталогизирован и… и вынесен в докучный комментарий. Есть чувство его абсолютной абстрактности, отдельности (хотя ведь интересно, интересно слушать; я бы почитала эту книгу).
При этом покраска пионера – вот так культурный шаг и культурный код. Крашенными, как известно, были беломраморные греческие статуи. Бедный, он впадает в детство культуры, этот киборг. Его тянет к прекрасному. Но кто поймёт, что уродливее: крашенный или некрашеный пионер. Критерии смыты.
Мы не знаем, одноклеточен Сергей или заперт. Он любит. Он не умеет любить. Мы не знаем, моторность, инерция или экзистенциальная тоска движет Петром, который прыгает к липам. «В глазах переживание» — какая превосходная дадаистская ремарка. Мы не знаем, какое. И не узнаем.
Я – субъективно – никак не соглашусь никак насчёт неряшливости. По-моему, напротив, очень грамотно. Очень чётко (и смешно) выдержана эстетика ретро-футо. А «садит-одевает» скорее веселит, чем раздражает (субъективно). В этом есть трогательное сближение автора с героем. Конечно, поза, как какая-нибудь косоворотка век назад, но это всё же тяга к гуманизации. (Для меня, например, «Запертая дверь» была отталкивающей, потому что возникал эффект зоопарка (зоосада). Мы, завсегдатаи модных андеграундных площадок, смотрим на офисный планктон и не можем не думать: ну, наша-то жизнь содержит смысл. А этот текст другой. В нём очень много грусти о человеке в целом).
А в этих зелёных титрах, подражающих тому, как будущее представляли в семидесятые, и в этих неуклюжих пластиковых очень человечных роботах есть какая-то правильная, общечеловеческая нелепость. И как хорошо играет старый советский ковер, — вечный фон смешных и горьких домашних фотосессий. И ракурсы продуманы, и существование актрисы в этой нейтральной роли экскурсовода-интеллектуалки, и то, как она смотрит на себя на экране. И в помещении действия в мощный контекст, в гущу природы, котов и теней, я б тоже увидела скорее хитрую игру в самоумаление. Не напрасно же Волкострелов выпускает такую остросовременную Алёну Старостину ходить в белом платье на заднем фоне в финале.
А прочтение текста ребёнком здесь уж точно не игра в милоту. Слышно ведь, что читающий испытывает радость узнавания конкретных слов, но не успевает собрать целое. Это в каком-то смысле даже больше, чем нейтральное прочтение своего текста поэтом, где интонирование делегируется слушателю. Это конструктор из слов. По-моему, вполне содержательный. Я мёрзну, но, как зритель и как критик, радуюсь, что мне всё интересней Дмитрий Волкострелов.
http://www.afisha.ru/performance/100052/review/557791/
«Парков» не видела, признаюсь честно. Но раз уж тут такой концептуальный пошел разговор, то расцениваю как индульгенцию для чисто концептуального комента))
По ассоциации с некоторыми дургими творениями режиссера… Все больше мне сдается, что для осуществления такой степени свободы восприятия мне вообще не нужен ни режиссер, ни театр как таковой. Можно книжку почитать или по парку погулять, или в музей…
Скорее, такой тип театра необходим людям максимально несвободным в восприятии жизни и искусства, потому что предлагает какие-то нестандартные для них ходы и коды. Разнообразит, так сказать, клишированнное сознание, блуждающее своими клишированными колеями. А тут раз — и, вроде, что-то такое, на театр не очень похожее, и тем интригующее…
Наверное, повторяюсь в тысчный раз, но не удержусь: еще в середине 90-х предлагала безденежным художникам-маргиналам записывать свои картины на звук (в смысле — концепты и сюжеты картин) и вместо выставок продавать кассеты)) Думала, что оно давно уже стало бояном — а оно вон где теперь откликается))
Зря потерянное время. Не ожидала — мат в саду дома Ахматовой. И этот проект поддерживает Правительство СПб? Ребята, займитесь чем нибудь полезным для людей.
Больше всего меня поразили серьезные лица зрителей: просто черный квадрат № 2 увидели и боятся прослыть не понявшими шедевр!