«Танго, упавшее в небо».
Большой театр кукол.
Режиссеры Руслан Кудашов и Ирина Ляховская, художник Марина Завьялова.

Мне легко с этим спектаклем. Я в нем тону и растворяюсь. Он приятен, как горячий чай с лимоном, в котором я таю, как еще один кусочек сахара — к тем четырем, что уже лежат на дне прозрачного стакана. Сладкие крупинки меня плавно опускаются на дно. И там я — сахарок — лежу, пока ложечка очередной уютной мелодии не затеет круговое движение, а я взлечу вверх и буду, буду кружиться в танце. Буду танцевать, как танцуют зрители, приглашенные артистами после спектакля сделать несколько па в фойе театра.

Сцены из спектакля.
Фото — архив театра.

Мне легко в этом спектакле. Я понимаю все метафоры и цитаты режиссера. Я узнаю в спектакле почти все: картины, фильмы и спектакли XX века, и мое самомнение, и гордость, и самолюбие растут, как горка неразмешанного сахара на дне того самого стакана.

Вот заиграла мелодия из «Бала» Эторре Сколы, и актеры выходят на сцену, как на подиум, представляя нам персонажей, конечно, других, но и почти таких же, как в фильме. Вот они разыгрывают сценки-отношения, ссорятся-мирятся, обращают внимание на других партнеров или на неожиданно появившуюся цветочницу из фильма Чарли Чаплина «Огни большого города». Вот и сам Чаплин в образе Великого диктатора подпинывает мячик земного шара среди танцующих. Выстроившись в ряд, под окрик нациста персонажи в одежде по моде 30–40-х, с красиво уложенными прическами вдруг становятся похожи на персонажей другого спектакля другого театра, там, где искусство в концлагере помогает выжить.

Где-то у задника на опускающемся большом экране слева направо протягивается изображение, что-то кубическое: возможно, «Герника» Пикассо. Но заиграл бравурно маленький оркестрик из «8 1/2» Федерико Феллини, и кадры фильма отразились на многочисленных лунах (шары разного размера свисают со штанкетов над сценой). Нарушит это великолепие маленький человечек в пиджаке со светящимися лампочками. Он выскакивает как чертик из табакерки, и танцующие пары расступаются. «О, Pink Floyd!» — думаю я, такой же образ был на обложке их виниловой пластинки «Delicate Sound of Thunder». «О, это же „Книга Иова“ Някрошюса!» — думает моя коллега Евгения Тропп. Человечек может управлять лунами над головой, они раскачиваются в такт с движениями его рук. Каждый персонаж получит светящуюся лампочку и сможет управлять луной и всеми маленькими лунами, которые как мячики посыпались на сцену. Под «The Man Who Sold The World» Курта Кобейна затевается веселая беготня. Прощальный гудок парохода, навсегда отплывающего в тот, двадцатый, век, и все растворилось в дымке.

Сцены из спектакля.
Фото — архив театра.

Режиссеры, возможно, прощаются с XX веком и со всеми его важными событиями. Из узнаваемых произведений искусства они составляют свое послание в бутылке, свой прощальный привет веку прошедшему. Они заняты не деконструкцией, а конструкцией целого из разрозненных частей, добавляя историю со стариками в тапочках на босу ногу, которые танцуют свои танцы прошлого века в холле дома престарелых. Да, и этот сюжет там тоже есть, и само танго, и нежность к ушедшему времени и людям, составляющим суть времени. И даже шум времени реализован здесь буквально — как «белый шум» на лунах-экранах и как нескончаемые кино- и музыкальные цитаты. Попытка проговорить, назвать, мельком взглянуть еще раз на все хорошее, что было в том веке. Охристо-золотистая гамма и неяркий ламповой свет, блики от диско-шара, рассыпающиеся по всему зеркалу сцены, — все убаюкивает и питает нежностью. Молодые актеры играют не возраст, а состояние — когда выглядишь, как старик, а двигаешься, как молодой. Внешние приспособления для изображения возраста — осторожные движения, шаркающая походка, подслеповатые глаза — очень быстро «уходят». Через сутулые спины и плоские подошвы как будто проходит луч и омолаживает героев. Сосредоточенные на себе танцующие пары и не замечают, что свет выхватил только их босые ноги. Это последние лучи заходящего солнца на секунду предъявили нам уходящую натуру.

Но можно я не буду писать про Смерть с белым лицом и в черном балахоне, у которой вместо косы — тросточка? Тросточка для танца. И про буддийского монаха, выпускающего прекрасную бабочку куда-то под колосники, — тоже можно не буду писать?

Сцены из спектакля.
Фото — архив театра.

Единственное, от чего мне тяжело в этом спектакле, так это от того, что я не могу так танцевать. Научиться двигаться в ритме со всеми или с одним, затеять танец-бой и выйти из него победителем. Прочувствовать всеми мышцами радость движения по раскачивающемуся пароходу, уплывающему в даль ушедшего времени.