«Антигона». Ж. Ануй.
Воронежский Камерный театр.
Режиссер и художник Михаил Бычков.

Понятно, почему Михаил Бычков берется сегодня за «Антигону». Сказать «нет» государству-Креону, выполнить свой нравственный долг, не упасть в мягкую перину сервильности — это, конечно, тема дня. Тем более для Бычкова, так антигоновски-упрямо не дающего нам забывать о деле Седьмой студии.

Я ждала спектакля протестного, я ехала поддержать в себе то, что когда-то без вопросов говорило «нет» — и хоть умри… А увидела спектакль умный, энергичный и — безнадежный.

Поразительно, как великая пьеса Ануя стала работать сегодня новыми смыслами. Еще больше наслаждаешься блеском ануйевского интеллектуализма, изощренным умом его монологов. Нынче такое — на вес золота: мир ведь опростился, а с ним вместе опростилась драматургия. Но фокус не в этом. Она работает по-другому, потому что мы теперь гораздо больше знаем. И понимаем, что за пределами экзистенциального спора Креона и Антигоны (спора, который, так или иначе, ведет сам с собой каждый, если он не идиот) — ад. Тот ад, который «другие». Потому что «другие» — это сплошные Этеокл и Полиник, это средневековый политический братоубийственный терроризм, тотальная провокация, никакого намека на идеалы, о которых беседуют Креон и его племянница «маленькая Антигона». Это фейки и предательства, азефовщина и борьба за власть, это мир, сошедший с ума. Это семеро против Фив и Фивы против семерых, то есть — против всех. Это мир, где любая трагедия становится только новостной трехминуткой, как в итоге спектакля Бычкова: самоубийство Антигоны и Гемона превращается в заурядную новость дня в новостях канала ТV-9. Бодрый информационный сюжет смотрит тихая жена Креона Эвридика (Анна Власова). И тихо перерезает себе горло в спальне дворца.

К. Тукаев (Креон).
Фото — А. Бычков.

Мы знаем теперь наверняка, что если Антигона решит не умирать, а согласится жить в этом мире, — она проживет недолго. Потому что покончит с собой, затравленная каким-нибудь фиванским «народом». Вернее, какой-нибудь ее частью — из тех, о которых говорит Креон: «Все эти друзья Полиника, припрятавшие золото в Фивах; пропахшие чесноком вожди плебса, вдруг объединившиеся со знатью; жрецы, пытающиеся поживиться, ловя рыбку в мутной воде…» Антигону затравят, как недавно затравили практически ее ровесника, 18-летнего Влада Колесникова. Верный путинец-дед репрессивно отправил внука в «ссылку», в интернат Жигулевска. За что? За футболку с украинским флагом и нежелание воевать против братьев-украинцев. То есть, Влад точно не был Этеоклом и Полиником, убившими друг друга, он был той самой Антигоной с ее «нет», и он остался какое-то время жить. Но скоро принял смертельную дозу снотворного. И это даже не трехминутка, а сетевая новость, ушедшая «под воду» назавтра.

Конечно, древние греки знали обо всем этом не хуже нас. Но мы узнаем это каждый день в подробностях новостной ленты. Мы, все как один Креоны, знаем теперь и последствия 1968 года, года «Антигон», о которых не ведал Жан Ануй в своем 1942-м. О тех левых 68-го, чью «кашу в голове из марксизма, Че Гевары, феминизма, курения травки и анархических склонностей Европа расхлебывает до сих пор… Порядок нарушился, тут-то и начался конец европейской цивилизации» (это рассуждение я прочла недавно в книге Алвиса Херманиса).

Но и соображения каждого из нас, и новостная трехминутка — тоже не важны. Бычков делает спектакль о естественной необходимости протеста, но и о тщете усилий вообще: и Антигоны с ее «нет», и идеального правителя Креона с его нечеловеческой государственностью (все умерли — но я пойду на назначенный заранее совет…). В финале Кормилица (Наталья Шевченко) пылесосит блестящий пол зала во дворце. Пыль трагедии улетает в реальную трубу, как улетают в нее жизни, идеи, чувства. Не остается ничего. Только игрушечная кость для собаки Милки, которую (не человека, собаку) — в финале кличет Кормилица…

Т. Бабенкова (Антигона).
Фото — А. Бычков.

Да, античный дворец — это нынче буржуазная белая гостиная. Здесь когда-то жил Эдип, тут порешила себя Иокаста (может быть, в той же самой спальне, где покончит с собой другая царская жена, Эвридика), тут росли и возвращались с гулянок пьяными Этиокл и Полиник. Камин, фотографии семьи на рабочем столе Креона, копии греческих голов там и сям. На стене — академическое «неоклассицистское» полотно Эжена Эрнеста Хиллемахера, на котором Эдип в алом плаще покидает Фивы. У его плеча — Антигона в белых одеждах. Она совсем не похожа на маленькую худую девчушку в белом платьице и белых кедах, которая сидит, поджав ноги, в кресле у камина, глядя на огонь, пока дядя Креон читает у стола, а сестра Исмена щебечет с Гемоном… Позже арестовавший Антигону Стражник (Владислав Моргунов) с удивлением будет сличать ее с полотном. Мало того, что он не опознал в пигалице царскую дочку (и теперь Креон «уберет» его), так еще она и не похожа на свое каноническое «мифологическое» изображение.

Бычков ставит намеренно традиционный спектакль. Павильон. Дверь на улицу, из которой постоянно врывается холод небытия. Белый диван. И герои все в светлом, элегантном. В белом и Антигона Татьяны Бабенковой. Нынешняя протагонистка Камерного театра (Катерина в «Грозе», Соня в «Дяде Ване»), «ростом только три вершка», невесомая щепка, при этом явно антибуржуазна: простоволоса, в светлом сарафанчике и растянутой кофточке, уже этим она «протестна» рядом с наглаженными брюками мужчин и платьем Исмены…

Она тут совсем не героиня, трусит и идет хоронить Полиника, преодолевая отчаянный детский страх… Кажется, что здесь вообще начинает и выигрывает Креон. Камиль Тукаев (скажем прямо — выдающийся артист, особенно «вызревший» в последние годы/роли) похож тут на льва, леопарда, тигра, не знаю, но эта абсолютная органика «большой кошки», Креона, — у него «в лапах». И нечеловеческим, каким-то животным напором он давит Антигону неопровержимыми аргументами о подлости ее братьев. Креон не врет. И она — маленькая, тщедушная, доверчивая, постоянно унимающая дрожь в худых коленках, — становится еще меньше. И соглашается жить…

Т. Бабенкова (Антигона), К. Тукаев (Креон).
Фото — А. Бычков.

Когда-то в этом месте пьесы в спектакле БДТ Креон Олега Басилашвили, услышав от Антигоны смиренное «Пойду в свою комнату», — закрывал лицо руками и буквально кричал в отчаянии: вот и эта девочка сломилась перед логикой жизни, как когда-то он сам… У Креона-Тукаева, напротив, здесь возникает довольное успокоение… и выходит ошибка. Убедив Антигону в бессмысленности гибели ради подлого Полиника (и похоронили-то неизвестно кого, вырыв из кровавого месива двоих, раздавленных конницей, и навсегда — в политических целях — не глядя, разделив их: этот преступник, а тот — герой), Креон расслабляется, как лев после удачного броска. Развалившись в кресле, он радостно разнеживается и рассказывает Антигоне, как она станет жить. В его словах, кстати, нет ничего страшного, он даже мудр и человечен, он не хочет ничего — кроме приятия мира, который он, Креон, в этот момент олицетворяет. А она по-детски не любит дядю, этот Креон и эта Антигона — чужие, она — дочь гордеца Эдипа, а Эдипа, в свою очередь, ох не любит Креон… А за что любить? За борьбу с роком, за фиванские беды, продолжить которые теперь хочет эдипова дочка?.. В минуту его рассказа о счастье жить девочка Антигона понимает только одно: она не хочет быть такой, как он. А если другого не дано, если предрешено быть только такой, то лучше и не жить. И она опять говорит «нет».

Качели размышлений, тезисов и антитез раскачиваются в спектакле широко. Зал смотрит, абсолютно замерев от напряжения экзистенциального поединка двух в сущности прекрасных людей. Ему не дают выхода: тут нет правды Антигоны и точно есть трагические последствия государственной правды Креона. «Думайте сами, решайте сами — иметь или не иметь»…

А впрочем, не все ли равно, что вы решите? Все равно сегодняшняя реальная трагедия хрупкой девочки скоро окажется либо очередным помпезным полотном на стене — либо греческим кинофильмом с париками, туниками и плывущими по небу тучами. Это кино про Антигону производства 1961 года, убирая пустой дом, смотрит по телевизору Кормилица. И солидная актриса Ирена Путис, играющая Антигону в фильме Йоргоса Джавелласа, так же не похожа на Татьяну Бабенкову, как и героиня Хиллемахера. Живая жизнь — между двумя искусственными интерпретациями. А Бабенкова похожа на тех подростков, которых — тысячами — я видела в прошлом году во время «навальных» акций на Марсовом поле. С утками и в кедах. Они не хотели одного — не хотели стать креонами. Их загребали в воронки «космонавты» — один в один Стражник из спектакля, — и я не знаю, что предпочтут они завтра…