«Из жизни марионеток». Ингмар Бергман.
БДТ им. Г. А. Товстоногова.
Режиссер Анджей Бубень, художник Олег Головко.

С фильмом Бергмана «Из жизни марионеток» у меня складываются странные отношения: я пересматриваю его раз за разом, потому что никогда не могу вспомнить, смотрела ли раньше. А пересмотрев, тут же забываю. Он кажется тягучим, медленным, расфокусированным, его трудно смотреть и еще труднее вспоминать. В памяти остаются картинки — холодные черно-белые или чувственные черно-красные. Этот фильм завораживает внешней красотой, но оставляет неприятное брезгливое ощущение: как будто подглядел в дверную щелку откровенную до неприличия сцену. Только непристойным занятиям предавались не человеческие тела, а души. И от того, что ни герои, ни ситуации, ни проблематика не вызывают идентификации, чувство гадливости не перерастает в сладкое запретное эротическое переживание, как бывает при просмотре некоторых других фильмов Бергмана. Автор проводит отстраненное, беспощадное и очень субъективное препарирование отдельно взятой человеческой души, а заодно и узкой социальной прослойки. Кажется, Бергмана больше интересует то, какими средствами преподнести эту психо-криминальную историю, чем ее содержательная сторона, и во время работы над «Марионетками» сценарист был подавлен режиссером.

Анджей Бубень — режиссер, для которого основным выразительным средством является слово. Потому сценарий Бергмана становится для него материалом на сопротивление, а где-то и ловушкой. Кажется, что с текстом произошла странная метаморфоза: фильм оставляет впечатление немногословности, гнетущей тишины, потому что все внимание сосредоточено на картинках; а спектакль вдруг оказывается многословным, воспринимается практически как радиотеатр. В фильме Бергмана актеры не являются главной единицей режиссерского языка, гораздо важнее цвет, свет, композиция кадра и атмосфера. В театре актеры выходят на первый план, режиссер кропотливо выстраивает взаимоотношения персонажей, пытается протянуть их истории, ищет психологические мотивировки. И тут сценарий Бергмана дает сбои, обнаруживается недостаточность фактов, связей, мотивов. Особенно очевидным это становится к финалу. Остаются вопросы, основной из которых — а не устарела ли проблематика этого материала?

О. Белинская (Катарина), Д. Воробьев (Эгерман).
Фото — Стас Левшин.

Бубень вытаскивает историю, которая у Бергмана растворена в общей ткани фильма и, кажется, не так уж важна, но именно в сюжете и во взаимоотношениях персонажей театральный режиссер находит актуальность. Бубень рассказывает историю про тотальное и разрушительное неблагополучие благополучных людей. Про кризис середины жизни современного яппи. Для режиссера принципиально то, что мир Эгерманов — это мир состоятельных людей, у которых вроде как и проблем-то нет. Но подлинный глубокий кризис случается не во внешнем мире, а внутри человека. И вот тут никакие антикризисные меры не помогают, процесс разрушения идет своим неконтролируемым ходом.

В спектакле есть три персонажа, переживающих внутренний разлом, по ним и проходит основной конфликт: убийца Петер Эгерман (Дмитрий Воробьев), его жена Катарина (Ольга Белинская), ее задушевный приятель и компаньон Тим (Александр Кудренко). Есть еще четвертый персонаж, врач-психолог Йенс Могенс (Анатолий Петров), у которого, в отличие от ведущих героев, нет никакой драмы, кажется, что он надежно законсервирован в своем благополучии.

А. Кудренко (Тим).
Фото — Стас Левшин.

То самое общество, марионеткой которого, по Бергману, становится Эгерман, в спектакле представлено героями Белинской и Кудренко. Они — олицетворение мира успешности, стиля и респектабельности. Не какая-нибудь попсовая гламурная тусовка, а качественная элита. Они дорого одеты (костюмы Светланы Матвеевой поражают воображение не театральным, бутафорским, а истинным шиком и роскошью) и умеют с изящной небрежностью носить свои наряды. Пьют дорогие напитки, говорят о работе и ведут светский образ жизни («таких приемов на этой неделе у нас еще пять»). Эти персонажи «прелестных картинок» принимают красивые позы, манерно произносят красивые фразы, но изнутри их разъедает совсем непривлекательный недуг — кризис среднего возраста. У каждого из них своя драма, актеры вместе с режиссером «договаривают» бергмановские истории, едва проявленные в фильме, превращая их в полноценные сюжетные линии. Для Тима собственная гомосексуальность является неразрешимой проблемой, которая только обостряется от неразделенного чувства к супругу подружки. В моем зрительском опыте это первый случай изображения на отечественной сцене гомосексуализма без пародийной окраски. Для Кудренко главное в его персонаже то, что на клубок еще юношеских комплексов и непроработанных проблем, таких как нетрадиционная ориентация, неразделенная любовь, неизжитые романтические представления, вдруг накладывается новая, все разрушающая беда: Тим обнаруживает, что он стареет. По внутреннему самоощущению он еще не успел вырасти, он маленький мальчик, который стал превращаться в старичка, так и не достигнув зрелости. И это воспринимается им как катастрофа.

Сходная причина кризиса и у героини Ольги Белинской — она открывает для себя мимолетность, конечность и зыбкость всего: любви, жизненного уклада, вещей, людей. Актриса «вытаскивает» из сценария и усугубляет историю угасания любви, которую переживает Катарина. Драма, неизбежная в любых отношениях: один еще продолжает любить, а другой уже разлюбил. Катарина привычно сладко спит на своем муже, еще не заметив опасных симптомов равнодушия, пришедшего на смену страсти. А он уже воспринимает эту близость как захват, пытается выбраться из-под тела жены, ставшей обузой в прямом смысле. Она пытается преодолеть его все усиливающуюся нелюбовь, допытаться, что происходит, то лаской, то яростью прорывается к нему, но с каждым днем сделать это все труднее. Потому что с ним происходит такая понятная и непреодолимая вещь — он остывает. И тут ни он, ни она, ни они вместе не могут ничего исправить. И корень зла Катарина видит в том, что она не родила ребенка, а потому они оба не смогли повзрослеть, сами остались детьми, которым требуется забота. Вместе с осознанием непрочности любовных связей Катарина понимает и мимолетность всего в мире, в первую очередь самой жизни. Это и есть зерно ее кризиса, как и Тим, она ощущает катастрофу приближающейся смерти, ведь они еще не были взрослыми. И Катарина и Тим — марионетки, а еще точнее — куклы Барби, замкнутые в своем красивом и благополучном мире, и только душевный кризис делает их живыми.

Д. Воробьев (Эгерман).
Фото — Стас Левшин.

Совсем не таков Петер Эгерман в исполнении Дмитрия Воробьева — он никогда и не был марионеткой. Герой Воробьева из другой среды, в нем нет ничего от гладкой холености и благополучия остальных персонажей: дорогой костюм плохо сидит, пальто неряшливо болтается, он не принимает красивых поз и не манерничает. Сюжет, который нам рассказывают персонажи, в своей риторике не совпадает с тем, который перед нами разворачивается. Они говорят об Эгермане, как о «золотом мальчике», который безмятежно наслаждался своим положением и жизнью и вдруг сломался. Психолог считает, что даже убийство он совершил исключительно потому, что внезапно ненадолго выпал из своей среды, и вся трагедия Эгермана — случайность. Но с первого же появления Эгермана — Воробьева понятно, что этот человек давно и безнадежно пытается выбраться из кризиса, что внутренний распад и рефлексия — его привычный удел. Он скорее персонаж Достоевского, чем Бергмана, и шаг за шагом идет к своей катастрофе. Ни о какой внезапности или случайности его драмы говорить не приходится. «Мне скучно», — признается Эгерман жене, но его скука совсем не похожа на ту, которой мучился киногерой. Там молодой, холодноглазый, капризный, как избалованный ребенок, Петер (Роберт Атцорн) томился скукой, возникшей от пустоты и пресыщения, растравлять свою тоску стало для него забавой, извращенным удовольствием. Скука Эгермана — Воробьева — тотальная и безысходная. Он не смакует свои переживания, а изо всех сил пытается справиться с ними, но не может. Если в фильме для Эгермана убийство проститутки — это возможность расправиться с женой и собственными комплексами, то для героя Воробьева — попытка ощутить себя живым, бросить вызов смерти, перестать от нее убегать и повернуться к ней лицом.

Спектакль развивался совсем по другой траектории, чем фильм Бергмана, совсем другие темы интересовали режиссера, и потому финал оставляет в недоумении. Речь психолога Могенса, в которой он резюмирует поступок Эгермана и объясняет его фрейдистскими причинами, а именно — давлением властных жены и матери, ничего не проясняет в той истории, которую рассказывали Бубень и Воробьев. Потому что на Эгермана никто не давил, кроме него самого, тут вообще все мучились схожими проблемами, и убийство проститутки не только не случайность, но закономерность. Смерть должна была появиться на сцене. А заключительный монолог медсестры о том, как хорошо ведет себя в лечебнице убийца, звучит с непристойной благостностью. Это финал не той истории, которая перед нами разворачивалась, и не того Эгермана, которого сыграл Дмитрий Воробьев.