Беседу с Ириной Полянской, Натальей Пивоваровой, Александром Баргманом и Александром Лушиным ведет Елена Строгалева

Предисловие к интервью с «Таким театром» могло быть очень веселым. Как и само интервью. Но уходить в жанр баек не хотелось — три спектакля, которые существуют в репертуаре «Такого театра»: «Черствые именины», «Докопаться до истины — 2» и «Даже не знаю, как начать» плюс — моноспектакль Ирины Полянской «Звезда моя, Аделаида…», — серьезная заявка на профессиональный разговор.

Когда несколько лет назад в Петербурге появился спектакль «Черствые именины», это казалось вдохновенной импровизацией компании талантливых людей. Чем дальше, тем больше появление «Такого театра» кажется закономерностью, в этом деле недостаточно было одной лишь творческой энергии этих артистов, надо было, чтоб «среда заела». Иначе чем объяснить, что в «Таком театре» соединились много работающий актер Александр Баргман, одна из интереснейших актрис нашего города Ирина Полянская, певица и режиссер Наталья Пивоварова, музыкант и актер Александр Лушин, несколько лет назад вернувшийся на драматическую сцену? Как раз в последние годы кризис режиссуры в Петербурге стал очевиден, а то «болото», в которое превратились большинство стационарных площадок города, настолько поросло плесенью, что вряд ли эту плесень в ближайшее время кто-то разгонит. На этом фоне творческий позитив и энергия «Такого театра» привлекают независимо от тех профессиональных вопросов, которые неизбежно возникают при ближайшем рассмотрении спектаклей.

«Такой театр» — хорошая компания. Многое объясняет то, что почти все они — Лушин, Баргман, Полянская — однокурсники, закончили в начале 90-х курс И. О. Горбачева, и хотя работали они в разных театральных пространствах, но время от времени будоражили город (вместе с Сергеем Бызгу и Дмитрием Воробьевым) своими капустническими шоу.

Это — «самодеятельный театр», от слов — «сами» и «деяние». Все спектакли сочинены с нуля ими самими — и пьеса, и музыка, и сценическое пространство. Здесь режиссура — дело коллектива, и это диктует определенные законы происходящему на сцене. Спектакли похожи и непохожи один на другой. Каждому придумана оригинальная форма: «Докопаться до истины — 2» — пародия на латиноамериканские сериалы, «Даже не знаю, как начать» — ряд монологов и диалогов, объединенных пафосом высказывания, монологов разнородных, где актеры существуют на сцене в различной манере: Н. Пивоварова в одной сцене может выступать как бы от первого лица, в другой — превращаться в совершенно фантасмагорический персонаж, И. Полянская делает из каждого появления маленький спектакль, а ансамбль «Кутаиси» (А. Баргман и А. Лушин) — это сногсшибательный капустный номер. В то же время интересно поразмышлять об актерском существовании в разомкнутых, свободных конструкциях этих спектаклей, об импровизации, которая заявляется и осуществляется на сцене. Спектакли «Такого театра» непрерывно изменяются, и в этой способности к изменению заложено одно из главных достоинств. Придя на «Черствые именины» спустя несколько лет, можно наблюдать за тем, как актеры достигают, кажется, абсолютной свободы существования, в другой же раз они демонстрируют полный набор их собственных сценических штампов.

«Такой театр» живет по законам, им самим придуманным, — и та свобода, которая изначально присутствует в их сочинительстве, передается и зрителям. По сути, театр занимает нишу, пустующую в нашем северном, холодном городе: актерский театр, где царит радость творческого веселого беспредела. «Они бросают вызов»?

— «Такой театр» был создан года четыре назад…

Александр Баргман. Нет, с организации «Такого театра» прошло два года.

Александр Лушин. Четырнадцатого февраля, в день святого Валентина, появился «Такой театр» как официальная структура.

— В чем для каждого из вас тогда была необходимость создания театра?

А. Л. Возможность быть вместе и что-то творить. Не просто быть вместе, сидя за рюмкой сухого вина, а именно созидать.

А. Б. Вырваться из надоевшей к тому времени системы государственного театра и делать с теми людьми, которые мне творчески интересны, то, что я хочу, как я хочу и когда я хочу. Я устал от зависимости.

— Сейчас это изменилось?

А. Б. Конечно. Сейчас я, Баргман, в «Таком театре» делаю то, что хочу. Каждый спектакль «Такого театра» есть то высказывание, которое во мне назрело.

— Вам не хватает для самовыражения тех ролей, которые вы играете во многих театрах города?

А. Б. Дело не в количестве и не в пресыщенности. Я надеюсь, что то, что я делаю в «Таком театре», выходит за рамки и государственных, и антрепризных театров. Это странный театр, где расширяются границы нашей актерской игры, нет режиссерской выстроенности, а невыстроенность спектакля для «Такого театра» принципиальна. Мне это очень дорого.

Ирина Полянская. Тогда, несколько лет назад, для меня все было очень эмоционально. Тогда для меня «Такой театр» и «Черствые именины» были одно и то же, не было разделения. Сейчас все поменялось по своей структуре. Мы немного повзрослели. В «Докопаться до истины — 2»" мы работаем в другой системе. Там ребята раскрылись как авторы, драматурги. Тогда, в «Черствых именинах», я откликнулась общему движению, моя душа этому не сопротивлялась, и я только сейчас понимаю, насколько это ценно — то, что было тогда. Те моменты мне даже более дороги, нежели сегодняшние. Самопроявления, человеческого, творческого, мне достаточно в «Черствых именинах». Дальше для меня все равно идет какой-то новый этап, и сегодня мне не хватает открытий именно в себе. Я сейчас говорю только о себе и не говорю о «Таком театре».

Наталья Пивоварова. Для меня «Такой театр» — это момент постоянного самосовершенствования и самореализации. Курехин это называл профессиональной наглостью. «Такой театр» — это профессионалы, которые берут на себя наглость выйти и что-то рассказать…

— Открытый способ существования в ваших спектаклях, когда идет общение со зрителем, когда нет четко определенных ролей, когда вы в какой-то момент существуете как Баргман, как Полянская, как Лушин, — он что-то изменил в тех, других ролях, которые вы играете, это как-то влияет на вашу актерскую природу?

И. П. В «Черствых именинах» актеры постепенно входят в пьесу. Все равно Ирина Полянская не будет плакать, говоря об одиночестве. Я до сих пор помню первый рисунок роли, который мне дала Наташа. Другое дело, что эти барьеры стали не очень заметны, резки. Но все равно каждый раз, когда играется спектакль, мне интересно быть и Ирой Полянской, и Надей. Иначе спектакль был бы не интересен. Иначе это была бы либо пьеса Г. Соколовой, решенная без богатых мизансцен и сценических решений, либо капустник Иры с Сашей, а этого бы мне не хотелось. Мне кажется, все-таки остается момент перевоплощения.

Такой способ существования, открытость у нас с Сашей с первого курса. Там меня за это ругали. Единственный, кто шел со мной в этюдах и отрывках и искал, был Саша Баргман. Однажды я сделала этюд, который был непонятен ни одному педагогу, и было сказано: то, что сделала Полянская, на это наплевать и забыть, и все подняли руки, и единственный, кто встал, был Саша Лушин, который сказал: «Здесь так много гармонии, так много читается между строк». Я даже не ожидала тогда этого от него. В «Таком театре» рядом со мной люди, которые лишены всяких стереотипов.

А. Б. Дело не в том, что мы общаемся со зрителями, завоевываем их, снисходим, дотягиваем до себя, а дело в том, что сейчас мне «Такой театр» необходим как воздух. Нас четверо, мы все разные люди, и у нас разные вкусы, привычки, воззрения. Но в чем-то, в каком-то внутреннем сумасшествии мы одинаковы. Мне безумно необходимо это сумасшествие, потому что я встречаюсь с таким количеством условностей, странностей, ужаса, идиотизма в государственных структурах, что мне необходимо приходить в наш театр и делать то, что я хочу и как я хочу. Что касается работы на академических — неакадемических сценах, то мне «Такой театр» помогает избегать пафоса, какой-то ложной театральности, уже появившихся моих, баргмановских штампов, когда режиссер не очень внимательно к ним относится. Насколько мне хватает знания, сил, понимания, я пытаюсь от них избавляться за счет «Такого театра». Я все время об этом думаю — что это пройдено, это было, это ложно, это — привычно. Но! Мне этот театр очень нужен и в авторском смысле, потому что у нас есть уже реализованные давнишние идеи, есть с Сашей Лушиным идеи создания дальнейших спектаклей и так далее. Понятно, что на самом деле мы никакие не драматурги и не режиссеры, но в этом прелесть нашего дилетантизма, и мне он дорог.

— Саша Лушин, у тебя как у музыканта свобода самовыражения присутствовала изначально. Что подвигло тебя вернуться в театр?

А. Л. Очень хочется попробовать все, быть и режиссером, и драматургом. Когда у меня спрашивают, кто я, я им сразу список — вжик… Я не считаю, что я дилетантский драматург. Я самый настоящий драматург, и наши имена будут вписаны золотыми буквами в историю российской драматургии.

— А то, что около десяти лет не было актерской практики, не смущает?

А. Л. Ну, был период накопления… У меня есть чувство, что не только я обогащаюсь, а что это обогащение взаимное, взаимосвязь с моими партнерами. В какие-то моменты я готов смотреть им в рот, в какие-то моменты я готов высказать, мягко говоря, свою точку зрения. Но это как раз то, что и позволяет чему-то родиться.

— Мне интересно, вы договариваетесь на берегу о каких-то вещах? Вот вы заявляете об импровизации, интерактивности… Много интересных слов. Что вы подразумеваете, например, под словом импровизация?

А. Б. Под словом импровизация я подразумеваю незапланированное возгорание актерского и творческого духа на сцене рядом с чутким партнером — Александром Лушиным, партнершей — Ириной Полянской, которые эту импровизацию поддержат, не загубят, а разовьют. И что такое подготовленная импровизация, я не очень понимаю.

— А интерактивность?

А. Б. Да что вы… Интерактивность — это тот штамп, над которым мы издеваемся, и все. Я не знаю, что такое интерактивность. Это значит, что все должны участвовать в чем-то, вот и все.

— Что касается вашего последнего спектакля «Даже не знаю, как начать». Как создавались ваши истории? Это был момент личного высказывания или вы сели и решили: а напишем-ка мы истории, как Гришковец?

А. Л. Почему Гришковец?

— Монологизм…

А. Л. По-моему, монолог — это достаточно давняя театральная форма, изобретенная до Гришковца…

— Но момент лирического высказывания…

А. Б. …основанный на узнаваемости…

Н. П. На этот вопрос я отвечаю следующим образом: просто нет другого примера, и все сразу вспоминают Гришковца.

А. Б. У меня есть другой пример. Я сейчас видел в Швейцарии спектакль, который называется «Как я любил женщин». Артисту около сорока лет, весь спектакль про то, сколько женщин этот человек любил, как он их любил, с рисунками женских половых органов, что ему нравилось в этой женщине, что в той… Это безумно смешно, искренне, это и есть тот самый момент узнаваемости. Он никогда не видел Гришковца, я с ним разговаривал. Говорю: «Гришковца знаете?» — «Что?» Он никогда не был в России. Я уверен, что во Франции, в Италии и в Англии есть еще пятнадцать таких же иностранных Гришковцов. Я Гришковца люблю, но он ничего не открыл! Просто он попал вовремя туда, где ему и нужно было быть.

Н. П. У нас сейчас в России еще очень мало театров такого рода… Ты что-то видишь, ищешь аналоги и ничего другого, кроме Гришковца, не находишь. Нам тоже интересно работать над монологом. Но нам интересно делать это вчетвером. Когда ребята работают, у них всегда есть момент импровизации, никогда не знаешь, что сейчас будет в спектакле. Есть какая-то структура, а дальше — куда их понесет, как их сегодня вдохновение подбросит. В «Даже не знаю…» очень много импровизационных моментов. Мы просто пытаемся сделать принципиально новый спектакль. И когда до людей это дойдет, нас перестанут сравнивать с Гришковцом.

А. Б. Я уже говорил ребятам, это мое убеждение, что спектакль «Даже не знаю, как начать» и не мог быть готовым к премьере, и он не будет готов к ней в течение спектаклей десяти, и он никогда не будет готов, потому что это вообще не спектакль. Это ряд монологов, в последнем спектакле появился еще и ряд диалогов, когда у нас с Ирой возникла сцена за пять минут до начала спектакля. Я хочу, чтобы это было так. Это наш воздух, который мы пьем, который в нас входит, который в нас остается, и я счастлив, что есть этот спектакль, потому что я могу высказывать то, что во мне накипает. Например, в следующем спектакле мы будем делать сцену про театральных критиков. Опубликуйте это! Этот спектакль, действительно, интерактивный, мы залезаем в нашу электронную почту, читаем записи в книгах полезных и бесполезных дел, и если нас действительно что-то увлекает, то это будет утром в газете, вечером в куплете. Конечно, существуют определенные законы этого спектакля, в нем есть пункты, которые только мы вчетвером понимаем, но есть огромное количество воздуха, поэтому не ждите от этого спектакля стройности и гармонии. Этот спектакль не будет гармоничным, он всегда будет дисгармоничным. Это действо, не спектакль.

А. Л. Был вопрос, что послужило поводом к созданию такой формы. Как раз формы у этого спектакля нет.

Н. П. С моей точки зрения, структура «Даже не знаю, как начать» глубоко продумана, это то, к чему мы идем. Просто мы этого еще не добились. В «Черствых именинах» несколько спектаклей подряд ребята летают. Первый раз от земли оторваться трудно, а потом — полет. Всегда бывает полет. Для меня важнее всего, что они этого добились. Теперь уже можно что-то ломать, усложнять. В нашем последнем спектакле для меня очень важен момент самореализации, связанный с авторством. Поскольку все мы авторы, то больнее всего что-то отрезать и выбросить. Можно сделать этот отчаянный шаг, и наоборот — можно вернуть то, что было, только в новом качестве, потому что ты достиг такого уровня в тысяча первом спектакле.

И. П. Импровизировать можно только с очень талантливыми людьми. Для меня абсолютная импровизация и абсолютная свобода наступают, например, в работе с Сашей, наверное, потому, что мы очень долго друг друга знаем и очень долго совместно работали. Но чувство, с которым я выхожу на сцену, — это чувство абсолютного покоя. Уверенность в своем партнере дает возможность импровизировать, тебе не будут предъявлять претензий, ты не сомневаешься во вкусе партнера, иногда ты можешь зацепиться за его импровизацию и пойти дальше сама. Я помню, как в одном театре на первых репетициях спектакля партнеры за малейшую пробу не по-задуманному возмущались и обижались на меня до такой степени, что я не понимала, как можно личным подменять творческое. Я могу сравнить импровизацию с фигурами высшего пилотажа. Она может состояться лишь после многочасовых тренировок.

А. Б. Не в порядке рекламы, а в порядке осознания того трехгодичного пути, который мы прошли: в чем еще чудо «Такого театра»? В обретении свободы. Потому что именно независимость «Такого театра», юридическая, какая угодно, дала возможность сыграть Ире Полянской моноспектакль «Звезда моя, Аделаида…» с приглашенным режиссером Алексеем Янковским. В этом спектакле, на мой взгляд, она явлена таким образом, с таким драматизмом, с такой глубиной, как она не была явлена нигде и никогда. Конечно, спасибо Янковскому, но и «Такому театру» — за возможность реализовать этот проект.

— Если вернуться к спектаклю «Даже не знаю, как начать…», то меня больше всего волнует, что я не улавливаю изначального посыла. У меня как раз не было ощущения лирического высказывания. Поэтому я так настойчиво пытаюсь выяснить, что для вас эти монологи — очередная проба пера или необходимое вам высказывание.

А. Б. Жаль, если это так. Даже если мы совместно определяем тему, героя и движение монолога, все равно этот монолог насыщается нашей кровью, нашим пониманием, нашими ассоциациями.

— То есть в данном случае момент преображения не является сущностным?

А. Б. Каждый из этих монологов так или иначе насыщен нами, их не стоит уподоблять текстам, которые пишут писатели-сатирики для определенных артистов. Жаль, что вы не поняли закона этого спектакля. Мы не преследовали цели создать стройную конструкцию спектакля.

— Тогда, мне кажется, возникает некий конфликт между вашим высказыванием и ощущениями зрителя, когда вы не задумываетесь о создании некой формы, а зритель устает, он не понимает законов действия.

И. П. Мы задумываемся об этом. Неслучайно Саша сказал, что на спектакле десятом откроется та ясность, которую ждет зритель. Этот спектакль находится в процессе, он появился как-то молниеносно, и, возможно, в этой молниеносности есть некий результат.

А. Л. А я очень доволен. Мне кажется, только так этот спектакль и мог родиться и существовать. Мне кажется, что именно в его сиюминутности должна быть прелесть для зрителя. В том, что пришедшая в голову мысль может быть моментально высказана в той форме, в которой она сейчас в моей голове.

— Когда смотрю ваши спектакли, испытываю противоречивые чувства. С одной стороны — привлекательна та свобода, о которой вы говорите. С другой, уходя из академических театров, вы оставляете за спиной в том числе и режиссера. Он не нужен «Такому театру»?

А. Б. Я хочу впустить режиссера в «Такой театр».

— Почему этого не произошло до сих пор?

А. Б. Пока не пришло время. Нам было что сказать самим, столько внутри накипело, наболело, что нам пока не нужен был режиссер. Я совершенно уверен, что, каким бы ни был спектакль «Докопаться до истины — 2», там не нужен режиссер. Это наше детище. Сегодня у меня есть идеи и замыслы, и я уверен, что там режиссер необходим.

И. П. Влиться в команду — это всегда очень тонкая и очень сложная вещь. Мысль, что «Такой театр» боится режиссера, — неверна.

А. Б. Чувство необходимости созрело. Но это большая проблема — найти созвучного человека, особенно в Петербурге, где с режиссурой, как я чувствую, очень большие сложности.

И. П. Талантливых актеров всегда больше, чем талантливых режиссеров!

Март 2004 г.