«Антоний и Клеопатра» — это шаг к драматургии, которой мы никогда до этого не занимались. Шекспир накладывает на каждого, кто за него берется, очень большую ответственность. Мы этой ответственности сразу же избежали, потому что решили заняться исследованием того, кто был Шекспир и был ли он вообще, и нашли в этом вопросе много противоречий. Десятиминутный просветительский киноролик, который мы показываем зрителям, настраивает их на то, что переворачиваться в гробу, возможно, некому. И поэтому мы решились играть «очень-очень вольную версию». От Шекспира там осталось, наверное, мало. Хотя вроде бы основной сюжет сохранен, сохранены три главных персонажа — Клеопатра, Антоний и Цезарь. Захотелось нам из всего это сделать балаган. Театр ведь изначально был совсем другим, чем в эпоху семидесятилетнего господства МХАТ и иже с ними, — это была ярмарка, балаганное действо. К сожалению, у нас традиция уличного театра утеряна. Такая форма восприятия трагического драматического произведения высекает забавную игру, в которую мы пытаемся всячески вовлечь зрителя.

Когда зритель приходил в театр, он не опускал четвертую стену.

Это был не только entertainment, в какой-то мере даже площадные казни были театром. И нам показалось, что прочитать трагедию как балаган, как площадной театр, как публичную казнь — естественно в современном понимании развития театра. Зритель теперь недоверчив, циничен, воспринимает огромное количество информации, готов к сложному видеоряду. Когда он приходит в театр, а ему втюхивают, что для него изображают «правду», и он должен сделать вид, что он в нее «верит», это уже не работает. Театр всегда будет существовать, и его не заменит кино только потому, что здесь существует особая атмосфера. Для нас это — атмосфера игры. Мы полтора года играли «Антония и Клеопатру» как уличный спектакль. Большой риск был в том, чтобы перенести его на сцену. Улица предполагала другие законы, возможность большей буффонады. Мы многое поменяли.

Мы вовлекаем зрителя в игру, заранее объяснив правила: мы не шизофреники, которые пытаются перевоплотиться в образ того-то и того-то, мы вместе с вами сейчас разыграем историю, которая называется «История Антония и Клеопатры». И мы предлагаем зрителю такие условия, которые позволяют ему существовать в игре. Степень трагизма в спектакле та, которую каждый хочет видеть. Например, центральная сцена у нас — сцена войны из-за любви, но в принципе — из-за пустяка, из-за того, что поссорились Антоний с Цезарем, совсем как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем. Масштабы разрушений такие, что можно прочитать это как трагедию: из-за пустяка рушится мир. А сделано смешно, как в балагане: военный оркестр выходит, фашист проезжает на маленьком велосипедике, на экране новости CNN, намешано все из всех войн. Зритель — сотворец спектакля, и это его дело, что он увидит. Как мы говорим, у нас все умирают, но делают это весело и с огоньком. Мы берем Шекспира в соавторы. Говорить серьезно об истории Клеопатры, которая стала глянцевой и пущена на сувениры, — нельзя. Это не для нас, это повод взглянуть по-новому на трагедию.

По сравнению с предыдущими нашими спектаклями, потребовалcя новый способ существования актеров. «Second Hand» был романтической клоунской историей, «Белая история» основана на работе с маской, «Нафталин» предполагал эстрадное проживание. А тут больше буффонного, большая яркость персонажа. На улице нужна более броская маска и меньше права на нюансы. Мы многое отыскивали заново. Каждый спектакль начинается с нового тренинга, я убежден, что поиск упражнений ведет к языку спектакля. Мы занимаемся коллективным творчеством. Этюдный метод приветствуется, мы понимаем тему и начинаем вокруг этой темы «мять»: этюд, персонаж, история, идея. Набирается много этюдов, историй, идей, две трети из них остается за пределами спектакля, но кроме результата набирается атмосфера, которая поддерживает все это изнутри. Как придумывается клоунада? Как будто очень наивный человек пересказывает в нескольких словах сложный драматический сюжет. Мы очищаем сюжет от «лишних» подробностей и от «ненужных» персонажей, оставляем костяк и накладываем на него свою игру. У нас не принцип commedia dell’arte, не театр маски, нет жестких рамок, которые задает определенная маска, у нас все-таки разные персонажи. Мы соединяем с клоунадой систему Станиславского…