Псковская ежегодная пушкиниана старше многих российских театральных фестивалей. Это не означает, что здешний смотр как-то особенно благополучен. Тут есть острые проблемы — от ограниченных возможностей гостеприимной сцены местного театра драмы (столетнее здание гордо носит имя А. С. Пушкина и отчаянно нуждается в ремонте) до репертуарной стратегии фестиваля. Его старожилы петербургский пушкинист С. А. Фомичев, московский литератор С. Б. Рассадин (а были еще В. А. Кошелев из Новгорода, пскович В. Я. Курбатов, поэт О. Чухонцев) предлагали расширить программу фестиваля, отойти от «только пушкинских» текстов.

Я была на этом фестивале первый раз, и для меня неким откровением был именно специалитет псковской пушкинской недели. Ведь здесь «наше все» встречается со «всем нашим», каково оно ни есть сегодня. Качание двух чаш этих весов — главный сюжет и нерв пушкинского фестиваля. Не менее интересна, впрочем, задача осмыслить, воплотить тот художественный спектр, что может быть назван «театром Пушкина». На скрещении этих двух векторов и живет пушкинский фестиваль. У него уже есть собственная культурная память и некоторые традиции. Одна из них — непременный заключительный, прощальный день в Михайловском 10 февраля. Это, пожалуй, надо заслужить.

Здесь нет жюри, ведь «на фоне Пушкина», в конце концов, все равны. В местной юношеской библиотеке живо проходит ежеутренняя «творческая лаборатория», где режиссеры, филологи, критики дополняют друг друга, а иногда крепко спорят. У каждого «свой Пушкин», отстаиваемый порой с одержимостью.

Пушкин универсален, полнозвучен; современная сцена неизбежно расщепляет целое. Попытки гармонии были. В первом случае — открывшее фестиваль послание БДТ: сцены из «Бориса Годунова» в постановке Т. Чхеидзе. Пунктир, канва и без того лаконичной композиции БДТ сыграли роль заставки фестиваля, пленили стройным звучанием, благородной ясностью сценического высказывания. У каждого и в самом деле свой Пушкин, и в значительном Пимене К. Лаврова ощущается «труд, завещанный от Бога» самому артисту, хранителю исторической памяти БДТ. В самой же ностальгической ноте первого дня фестиваля обозначилась и своя односторонность. «Качели» новейшей пушкинианы пришли в движение.

Уже на следующий день эта классическая артикулированность, четкость и прозрачность фокуса, совмещающего «наше» и «Пушкина», была сметена шквальным «Пиром во время чумы» из Дзержинского (режиссер А. Кулиев). Спектакль сначала фраппировал неожиданным, по-детски безудержным «макабром», затем заинтересовал. Апокалиптичность игралась как универсальная современная характеристика. Дуэт актеров нес на своих плечах всю «маленькую трагедию», используя два плана Малой сцены: площадку с неизменной телегой (с горой черепов под черным покрывалом) и освещенный задний план, с редкими стоп-кадрами персонажей, в контрасте с экспрессивными, эксцентричными сценами. Односторонность тут не скрывалась — подчеркивалась гротесковой экспрессивностью. Спектакль был музыкально богато оркестрован. Изломы обработки ре-минорной Фантазии Моцарта стали своего рода ключом ко всей сценической транскрипции. Актриса Л. Шляндина играла с неженской силой, притом эмоционально пластично, и осталась в памяти как один из сильных акцентов фестивальной программы.

Да, современная сцена именно расщепляет целое, всеобъемлющую пушкинскую гармонию. Порой при этом высекается мрачная энергия. В этом смысле к «Пиру» примыкает «Евгений Онегин» новгородского Малого театра (режиссер Н. Алексеева).

К. Лавров в сцене из спектакля «Борис Годунов». Фото из архива Пушкинского театра на Фонтанке

За длинным столом сидят четверо молодых актеров и актрис в черном. Затем квартет исполнителей, с явными приметами людей нового века, стремительно разыгрывает сюжет «Онегина», минуя все божественные отступления, зато предлагая одну за другой вариации ключевых мотивов: дуэль как средство от тоски, письмо и отповедь на него. Тут не клиповая адаптация для любителей острых сюжетов (как было показалось некоторым). За спектаклем стоит, конечно, мрак современного измененного сознания. Но Онегин, постеснявшийся не убить, не отведший руку от друга, — это ведь данность пушкинского реально жесткого сюжета. Вынув каркас, вычерчивая именно его с максималистской выразительностью пантомимы, новгородцы не легкого пути искали. Они демонстрируют, не много не мало, нешуточный вес пушкинского гусиного пера — как делает это, кстати, А. Васильев со своими студийцами, акцентируя каждый пушкинский предлог (они были участниками прошлых фестивалей в Пскове).

Именно осознание действительной проблемности существования делает спектакль человечным. Он сыгран с внутренней свободой и большой отдачей, противостоит безличному благодушию, которое сегодня отдает нестерпимой фальшью. Другое дело, что последовательно проведенный концепт всегда уже оригинала, исчерпывается, не дотянув до финала. Несмотря на всю фантазию постановщика и темпераментную и слаженную игру актеров, действие начинает буксовать. Вопреки намерениям возникает буквалистская дробность обыгрывания текста в своем ключе. Музыка А. Пьяццоллы уже не держит ритм, а становится просто назойливой.

«Анджело». Сцена из спектакля «Ведогонь-театр» (Зеленоград, Москва). Фото из архива Пушкинского театра на Фонтанке

Сам финал эффектен, пластически отточен: роковой выстрел неотвратимо поражает всех четверых. Жесткость триллера тут знак брутальной современной иронии. Закалку современной иронией «Евгению Онегину» пришлось претерпеть еще раз — в спектакле гостей из таллиннского «Салон-Театра» (реж. Э. Ауле). Впрочем, на фоне предыдущей версии (оба спектакля шли в один день) эстонцы представили скорее шутливую адаптацию, травестию классической поэмы. Это были несколько отстраненные иронические комментарии к ней, с вполне обаятельным игровым Онегиным (Т. Крааль). Некоторый ужас навевала Татьяна — К. Ойм полнейшей бесстрастностью, как если бы всем остальным предстояло решить загадку сфинкса, заключенную в ней; и вполне артистичным был «протей» этого спектакля, игравший множество персонажей Д. Ахмет.

Репертуарные «дубли» на этом фестивале не просто неизбежность. Поэзия и театр взаимопроницаемы на разных уровнях. Как поэт, обдумывая строку, сто раз пробует ее на зуб, так и многократное обращение к классическим текстам — творческий момент, реальная потребность театра.

«Барышень-крестьянок» на фестивале было две. «Леди Акулина» московского музыкального театра «На Басманной» не содержала загадок и открытий, в ней было несколько удачных номеров (музыка А. Покидченко, режиссер Ж. Тертерян). Публика получила развлекательный спектакль на большой сцене; в границах фестиваля это было то самое благодушное «общее место», которого избегали остальные участники. На следующий день после москвичей «Барышню-крестьянку» сыграли дети — и покорили, кажется, всех. Это была вторая после открытия фестиваля «попытка гармонии». У артистизма рижского спектакля узнаваемая генеалогия. Кто видел спектакли шапировского ТЮЗа, не могут обмануться. Студией «Реверанс» руководит Л. Шевченко, ведущая актриса той славной труппы. «Легкое дыхание» совсем юных артистов, изящество рисунка приводят на память рисунки Нади Рушевой. Игра юности, примеряющей к себе слово Пушкина, совпала с тональностью «Барышни-крестьянки». Возник резонанс, звонкий и обаятельный.

«Марья Шонинг». Сцена из спектакля. Пушкинский центр. Фото из архива Пушкинского театра на Фонтанке

Следующий тюзовский сюжет был совсем в другом духе. Воронежский ТЮЗ привез «Капитанскую дочку» (режиссер и автор инсценировки А. Латушко). Поставленный как цепь ярких воспоминаний-видений или снов Петруши Гринева, он убедил качественной и осмысленной композицией, выразительной сценографией (А. Голод), добротностью ансамбля актеров. Судьбы Пугачева (А. Новиков) и Петруши Гринева (В. Кривошеев) завязались в трагический узел, и финал, собравший героев у единой плахи, звучит глубоко: это проблемный тезис пушкинской мысли, а не картинка-иллюстрация.

Мыслимый объем художественного высказывания у нашего классика неисчерпаем. В этом смысле интрига псковского фестиваля, не утоляемая, как мне кажется, от года к году, — в мере и качестве современных попыток сценического освоения Пушкина. Своеобразный и самостоятельно прочувствованный ход предложил «Ведогонь-Театр» из подмосковного Зеленограда (режиссер П. Курочкин). «Анджело» — пушинский парафраз по «Мере за меру» Шекспира. Шекспировский и пушкинский парадокс об «идеальном человеке», о жизни «частной» и «политической» играется молодым театром как сущностная «Игра». Идеальный человек, исправление нравов «сверху» невозможны, но возможно самоуничтожение зла, катартическое «претворение» его. Актер, назначенный в начале Игры своими товарищами на роль злодея, проходит его путь вплоть до финального «очищения»: вот идея постановки, стремящейся к жанру «мистериальной игры». Две хорошие роли, самого Анджело и Лучио, простого человека, делают эту попытку достойным опытом.

Жанр моноспектакля был представлен на фестивале не однажды и многогранно: это были явления разных театров. В. Ивченко в первый же день фестиваля, сразу после упомянутых сцен из «Бориса», выступил с пушкинским циклом в сопровождении церковного хора. Как если бы Пушкин был дьяконом — можно было бы съязвить; но это была значительная попытка представить органное, эпическое звучание пушкинской лиры. Тут же, конечно, явилась антитеза: тихое, тишайшее интонирование Л. Мозгового (опять-таки нашлись и противники. Но была своя логика и действительный драматизм в этом подходе, еще и укрепленном режиссурой А. Сокурова: после стихов артист исполнил «Моцарта и Сальери» в редакции своего режиссера).

В. Рецептер представил собственные драматические сцены по материалам пушкинской истории Петра Великого. «Монарх (Петр и Алексей)» называлась эта композиция, исполненная им с всесокрушающим эмоциональным напором. Колоритные эпизоды сливались в единый энергетический поток, под стать их главному персонажу.

Пушкинский центр был представлен широко, и заслуженно. Ю. Томошевский выступил с композицией «На что скажут мне…» («Несколько дней из жизни Пушкина»), продолжив ее импровизированной композицией уже из поэтов любимого Серебряного века и позднейших. И был в своей стихии. Будто бы тень Пушкина мелькнула и здесь, в этом летучем брио поэзии, обретшей театральную форму (проскриплю критическое: музыка могла бы быть менее дежурным фоном!).

И все же это был канун скорбной даты. Спектакль С. Барковского «Жуковский. Прощание» начинал программу этого дня — и остался его доминантой. Два письма В. А. Жуковского из того трагического февраля сами по себе грандиозная литература (сценарная идея постановки принадлежит В. Рецептеру). Старший поэт выступает в письме к отцу Пушкина как новый евангелист, описывая трагедийные последние дни жизни и кончину друга и гения. Во втором письме, к Бенкендорфу, это тот же Жуковский, показывающий власти бездну ее падения.

Это новейшая, третья после «Истории села Горюхина» и «Авдея Флюгарина», работа артиста в Пушкинском центре. Все части этого цикла режиссировал А. Андреев. Новый спектакль подтверждает совершенно особое значение этих «пушкинских» работ. Природа гения, драматическая природа творчества — вот материя последних моноспектаклей С. Барковского в Пушкинском центре, отсюда их особая художественная вескость. В этом ряду стоит и недавняя премьера А. Девотченко в Пушкинском центре — «Театр. Трагедия. Актер» (режиссер В. Михельсон). Пушкинский центр, похоже, доработался до золотой жилы, нашел свой путь претворения «театра Пушкина». Ведь этот феномен все еще не разгадан пушкинистами и практиками театра. Иные кладут на эту задачу все силы. Вдохновитель фестиваля В. Рецептер, как известно, целенаправленно учит при Пушкинском театральном центре свой курс. На фестивале мы видели две их работы, по двум наброскам Пушкина — «Роман в письмах» и «Марья Шонинг». На одном из занятий творческой лаборатории фестиваля С. А. Фомичев выступил с докладом о феномене незавершенности в наследии Пушкина: так вот, тут же можно было видеть воочию пушкинский сплав эскизности и глубины содержания. Душевный рост студентов реально ощущался в этом материале, более того: процесс жизнепонимания как будто и был драматической канвой в обоих пушкинских «студенческих» сюжетах — и в первом, со светско-усадебной перепиской, и во втором, мистериально-глубокого содержания, где молодые актрисы оказываются на высоте, берут трагедийную «планку» действия.

Прощальный день в Михайловском. Лития в Святогорском монастыре. Обжигающе морозный ветер не задувает свечи. Дом Пушкина. Пятое возобновление на подлинном фундаменте. Поле, река, лес. Потом концерт в местном сверкающем «дворце съездов» — ужасающе пошлый, режуще пошлый: с самодовольным непрофессиональным вокалистом, с заслуженным артистом, читавшим стихи Пушкина как свои плохие и пускавшимся в рассуждения о всех этих пушкиных, блоках… Накануне и после 10 февраля программа была назначена вполне стоящая, включая и участников пушкинского фестиваля (что более чем естественно).

Последнее сильное впечатление — зимний лес в Михайловском, волшебный, со следами неведомых зверей. Михайловские бабушки вяжут их на продажу и продают, не переставая вязать. Наутро вся театрально-филологическая компания села в свой ярко-розовый автобус (получился «цвет интеллигенции») и выехала домой.

«Там долго ясны небеса». Только отъехали — пейзаж посерел. Чтобы мы знали, что оставляем.

Февраль 2004 г.