М. Булгаков. «Белая гвардия». МХАТ им. Чехова.
Режиссер Сергей Женовач, художник Александр Боровский

Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 2004. Был он обилен зимою снегом, сменой властей, пожарами и катастрофами, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская — вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

В этот год МХАТ в четвертый раз поставил «Дни Турбиных», назвав спектакль «Белая гвардия» — по имени романа ли, первой ли булгаковской инсценировки, — и это был спектакль, поставленный под первой звездой.

Сцена из спектакля. Фото В. Баженова

Не скажу, что я люблю перечитывать «Дни Турбиных», я люблю пересматривать книгу-альбом «Киев Михаила Булгакова» — с роскошными комментариями к семейным фотографиям из архива Н. А. Земской, то есть Надежды Булгаковой, которая внешне гораздо больше похожа на романную Елену, чем ее сестра Варвара, считавшаяся в семье прототипом Елены Васильевны Тальберг. Там — Киев-Город, улицы и переулки, уют дома на Андреевском спуске, старинные лампы, шторы и белая изразцовая печь, там залы, двор и библиотека 1-й Киевской гимназии — то есть там самая настоящая декорация «Дней Турбиных». В ней хорошо жить, воображая, что именно в этом зале Алексей Турбин распускал дивизион, что на этой лестнице, в этой библиотеке… Обстоятельства времени и пространства плотно окружают тебя — и можно внутренне проживать сцены пьесы, фантазируя, переселяясь туда, в фотографии, и не раздражаясь театральной бутафорией, в какую, бывает, превращается театрально воплощенный «дом Турбиных». Там можно увидеть реальный снег и ветер восемнадцатого года, в то время как ветры истории не продувают пространства спектаклей (пример — «Дни Турбиных» в нашем Молодежном театре несколько лет назад).

Н. Рогожкина (Елена). Фото В. Баженова

Замечательный спектакль Сергея Женовача замечателен тем, что соединяет два круга: большой холодный, неуютный мир перевернутой российской истории, ее зримую концепцию — и уют «частной жизни», кружева которой умеет плести Женовач.

Кремовых штор нет. Это первое предлагаемое обстоятельство. На черном фонарном столбе висит кремовый абажур.

В. Булгакова

А. Боровский создал выдающееся театральное пространство, включающее множество смыслов. На открытой сцене — тяжелая металлическая платформа (мост? перрон?). Она накренилась, перекосилась, встала дыбом вместе с фонарными столбами, как вся эта земля, — а с нее сползла и хаотично сгрудилась у левого портала накопленная всей прежней жизнью мебель: парты, шкаф, кушетка, стол турбинского дома. Если хотите — это и наклон Андреевского спуска, на котором стоял дом Булгаковых-Турбиных, и «хлудовские» фонари «Бега», который наступит для героев «Белой гвардии» назавтра (пока «повешен» только абажур, завтра здесь будет висеть вестовой Крапилин). Жизнь, еще недавно стоявшая на прочной основе, теперь сползла на обочину, превращена в бесформенную груду. Так сиротливо и беззащитно выглядит мебель, вынесенная на улицу по случаю капитального переезда: несоразмерно маленькая вне стен жилища.

Этот дом — проходной двор истории, все живут на перроне, мимо которого уже давно не ходят поезда. Через этот дом действительно гуляют все ветры восемнадцатого года, и каждого пришедшего Елена должна обогреть в том пространстве, откуда частная жизнь сметена, где она уничтожена и личных вещей не отделить от казенных парт, на которых в начале спектакля сидят-поют Николка с юнкерами. В тесноте и хаосе Елена будет накрывать стол тонкой белой скатертью со старинной прошвой, сохраняя уют и тепло… Но за этим же турбинским столом самым естественным образом позже окажется Гетман, затем петлюровцы. Надо только сдернуть скатерть, поставить телефон — и Дома нет, вместо звезды Венеры поднимается красный Марс.

М. Пореченков (Мышлаевский), К. Хабенский (Алексей Турбин). Фото О. Черноуса

Большое и малое, эпическое и лирическое. Взвод настоящих юнкеров (личный состав батальона Почетного караула 154-го отдельного комендантского полка военной комендатуры г. Москвы), мощная пиротехника — и маленькие, едва заметные человеческие, «семейные» штрихи: Николка втихаря выпивает рюмку водки, пока старшие наливают ему вино (маленький еще…). Постепенно, рюмка за рюмкой, смешно приобщается к водке Ларион. А как трогательно он подставляет лоб для поцелуя Елене, предварительно вытерев его платком… Стопка тарелок, которые достает к ужину Елена, переложена салфетками, как было принято в хороших дореволюционных домах… Женовач не пропускает ни единой линии: за столом у Турбиных собирается много народа, и у каждого с каждым натянута своя нить.

Летят искры от пуль, задевших металлический столб, а в доме Турбиных все старательно оберегают друг друга по пустякам, и в первую очередь — единственную женщину, чудесную Елену (Наталья Рогожкина). Здесь мужские отношения (Алексей не подает руки Тальбергу, Мышлаевский и Шервинский стоят друг против друга, готовые вытащить из карманов заряженные револьверы) прекращаются в одну секунду, если — «Лена!» (и Алексей обнимает Тальберга, и руки вынимаются из карманов. Потому что — «Лена!»). Актеры играют так, что за взглядами, простотой отношений встает целый образ жизни, «старое русско-интеллигентское мировоззрение», как писали о давнем мхатовском спектакле его гонители. Теперь где оно? Ищи — не сыщешь это «старое русско-интеллигентское», только разве в спектакле…

Булгаковские любимые герои, как пишет А. Смелянский, «судьбы не дожидаются. Они бросаются ей навстречу, от гамлетизма отрекаются и выступают на защиту своего очага и покоя с оружием в руках». Во мхатовском спектакле 1926 года звучали мотивы богооставленности и обреченности героев. В нынешнем нет ни того, ни другого: прошел весь ХХ век, утвердив бессилие личности, — и нынешние Турбины сохраняют лишь тонкие, истаивающие связи семьи, обогревают покинутое Богом черное пространство.

Сцена из спектакля. Фото О. Черноуса

Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 2004. В этот год перешли во МХАТ две молодые петербургские звезды: звезда Константин Хабенский и звезда Михаил Пореченков. Друзья, однокурсники, играющие в «Белой гвардии» тоже друзей — Алексея Турбина и Виктора Мышлаевского — таких же, как Калигула и его единственный друг Геликон, друзей, создавших даже собственную продюсерскую фирму под названием «Брат», друзья по сериальным судьбам: один — «убойная сила», другой — «агент национальной безопасности». Сыграть Мышлаевского — не вопрос, роль обаятельная, нетрудная: солдат, друг дома, прямой, простодушный, выпивающий, честный балагур. Тут можно обойтись эмоциональным опытом, полученным в «Агенте» и «Запретной зоне», — и Пореченков с ролью вполне справляется. А вот вопрос, сыграет ли Хабенский Турбина, был, несомненно, принципиальным. Это был вопрос времени — что накапливает (или теряет) к тридцати годам талантливый актер, на двести процентов востребованный съемками, проектами, сериалами etc.? Как встретится он на сцене МХАТа с легендой 25-летнего Николая Хмелева, которого роль Турбина, как известно, перевернула, человечески пересоздала?

А. Семчев (Лариосик), Н. Рогожкина (Елена). Фото О. Черноуса

«Внутренняя сила верующего человека метила Турбина особым знаком, приковывала к нему общее внимание, поднимала над окружением, обеспокоенным тем, что происходит в текущую минуту. Турбин—Хмелев вглядывался в даль, в метель за окном, пророчил встречу с иной, гораздо более грозной исторической силой и в победу не верил». Можно даже не читать описания критиков (о «горящих мрачным огнем глазах, окруженных траурными тенями», о «тоске приговоренного», «наигранном покое»), достаточно вглядеться в фотографии Хмелева, чтобы понять трагическую силу, с которой его Турбин смотрел в зал… Естественно, был вопрос — какими глазами сегодня К. Хабенский, ровесник молодого полковника Турбина и герой нашего времени, посмотрит в зал, распуская дивизион, осознавая крах Отечества, стоя на краю?

«Край» уже был в театральной судьбе Хабенского, на краю жил его Калигула в спектакле Ю. Бутусова. Но как только герой оказывался «у бездны на краю», режиссер и артист делали какой-нибудь театральный кульбит, прикрывались игрой относительностей, как будто зажмуривались от необходимости заглянуть в бездну. «Белая гвардия», Алексей Турбин, Женовач — это уже совершенно другие «предлагаемые», тут не спрячешься за игру, тут лицо героя, осознающего крах Отечества (не свой — Отечества!), должно быть открыто (спектакль 1926 года тем и вошел в историю, что давал конструктивистской эпохе заглянуть в человеческие лица).

Приходится констатировать. К. Хабенский Алексея Турбина не сыграл. Оказалось — нечем. Не нажито, не накоплено, а может быть, и растрачено в глянцевых проектах.

…и Женовач неспроста поворачивает его в сцене роспуска дивизиона спиной к залу, «прикрыв» артиста и дав «играть» одному только булгаковскому тексту. И почти скрывает лицо Турбина, когда дула юнкеров нацелены ему в спину. Но и спина — не та… Полковник Турбин К. Хабенского, прошедший окопы Первой мировой, — домашний мальчик, Николкин брат Алеша, опекаемый сестрой Леной. Органичный в домашних сценах, как будто нервный во внешних приспособлениях (играет спичечным коробком, а потом дает его Мышлаевскому — запалить гимназию), формальный — в последнем эпизоде, когда, оставшись в гимназии один, Турбин заряжает подряд все винтовки. Умирает незаметно, боком упав на пол.

На «Белой гвардии» вообще приходит много мыслей о том, как калечат себя сегодняшние артисты. Когда в доме Турбиных появляется несусветно толстое существо, замотанное в платок и похожее на бабу, а под платком обнаруживается кузен из Житомира Ларион — артист Александр Семчев, долго заставляешь себя отлепить от него рекламное «Где был? Пиво пил», долго не веришь, когда Лариосик отказывается пить (он же — пиво «Толстяк»! И что отказываться?), и весь спектакль, где Семчев играет тонко, лирически, трогательно, стараешься забыть, где он был… Ибо сценический образ структурно связан с имиджем, вбирает его. В «Белой гвардии» неравная борьба заканчивается победой образа над имиджем.

Куда легче и веселее (ничто не вмешивается, не встает между нами!) наблюдать студента Ивана Жидкова — чудесного Николку.

Стержнем «Белой гвардии» мог стать Турбин. Но стала Елена — Наталья Рогожкина. Она действительно «Елена светлая» — с рыжей дымкой кудрявых волос (с тех, дореволюционных фотографий булгаковской семьи. В. Соколова, игравшая в «Днях Турбиных» 1926 года, стрижкой, темнотой волос была скорее похожа на первую жену Булгакова Тасю Лаппу). Н. Рогожкина не просто хороша, она светится покоем, внутренней грацией и точной сосредоточенностью на сиюминутных заботах — будь то штопанье или ожидание брата. Елена—Рогожкина изящна, хрупка, проста, интеллигентна, она на редкость — женщина, и потому права. А еще так понятно, что она выросла с братьями, что она — девочка среди мальчиков и их друзей! Спектакль запоминается двумя теплыми точками — светится абажур, светятся волосы Елены. И то и другое — источники света.

«МХАТ опять сорвал банк», — в таких выражениях писала о премьере московская газетная критика, напоминающая в эти моменты игроков казино. «И что они хотят этим сказать? Зачем это нам?» — говорили некоторые из «игроков» в премьерном антракте. Ясное дело, никто не предполагал, что с нынешнего спектакля зрителей станут уводить из зала в истерике, как это случалось 75 лет назад, когда «гибель Алексея Турбина или принос раненого Николки переживались зрителем, приученным Художественным театром к восприятию театрального акта как акта реального, как обжигающие факты вчерашнего дня русского интеллигента»3.

В премьерном московском антракте бесполезно было бы объяснять, что в этом спектакле поразительным образом совпадают этика и эстетика, что и сегодня для «русского интеллигента» это история не посторонняя. Что, судя по мизансценам, взглядам, репликам, кремовые шторы висят между сценой и залом, они — «четвертая стена», отгораживающая от нас ту прекрасную жизнь с ее понятиями чести: офицерской, мужской, чести семьи, Отечества. Это действительно «другая жизнь», как другой была она в спектакле Женовача «Правда хорошо, а счастье лучше» — с яблоками, сумерками двора, уютом речи. Жизнь дома Турбиных течет в спектакле осторожно, нежно, опасаясь прямых контактов с залом (как с петлюровцами), не навязывая себя для «чтения» (мы ей чужие), но разрешая войти ненадолго: кремовые шторы могут впустить вас. «Белая гвардия» — о том, что в отсутствие правды и счастья нам остается иметь честь: профессиональную, человеческую, режиссерскую.

Апрель 2004 г.