Петербургский театральный журнал
Блог «ПТЖ» — это отдельное СМИ, живущее в режиме общероссийской театральной газеты. Когда-то один из создателей журнала Леонид Попов делал в «ПТЖ» раздел «Фигаро» (Фигаро здесь, Фигаро там). Лене Попову мы и посвящаем наш блог.
16+

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА

ГРЕХ. ИСТОРИЯ СТРАСТИ

«Отчего люди не летают…» (по мотивам пьесы А. Н. Островского «Гроза»).
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Автор идеи и режиссер Клим, сценическое пространство Алексея Бервальда, Сергея Маслякова

Конечно, ни темного царства, ни луча света, ни даже города Калинова. Клим подтвердил верность школе Анатолия Васильева: воображением режиссера на сцене творится самостоятельная реальность, где все подчинено не литературному первоисточнику (хотя последний дает все основания читать его по-разному), даже не его трактовкам, а лишь художественной идее создателя, его личному мировоззрению и восприятию жизни. Завещанная Мейерхольдом концепция романтической драмы, религиозно-мистическое понимание истории Катерины, стилистика так называемого «медитативного» театра, свойственная Климу-экспериментатру, которую трудно рационалистически считывать и замыкать в конкретные определения, но в которую легко «включаться», — все это в той или иной степени есть в спектакле. Но не только это.

Такое впечатление, что на этот раз Клим поставил себе цель «зеркалить» и скрещивать всевозможные пласты смыслов до бесконечности — и она сыграла с ним злую шутку, мутировав в бесконечность дурную. Это ясно, если задуматься о категории времени в этом спектакле: изначально длившийся примерно пять часов, он был сокращен до трех с половиной, но с таким же успехом мог быть продлен до двенадцати, тридцати шести… и мало бы что изменилось. Возможно, лишь стала бы объемней невразумительная финальная сцена, которая должна, по логике действия, быть апокалиптической, а получилась почти комичной (в лоб: пришли большевики в кожанках и всех расстреляли). Так же долго и очень красиво бродила бы по пустой сцене Катерина Кабанова (Эльмира Кадышева) — тоненькая, с исступленно вздымающимися руками и ломкой балетной пластикой; так же вращался бы на месте зачарованный Борис Григорьевич (Борис Бедросов), как во сне, повторяя и повторяя слова любви… Мы сразу поверили, что он встретил Катерину в церкви, поверили бы, если б он сказал «в секте», в больнице, притоне наркоманов… ибо налицо галлюцинаторный эффект, который может длиться сколько угодно, как опусы альтернативной музыки. Время здесь способно плавиться, тянуться, затягивая зрителя, словно в воронку; но в каком-то смысле оно работает на режиссера, потому что на осознание всех красот, в изобилии наличествующих в спектакле, на сопоставление того, что ты помнишь из «Грозы», с тем, что говорят на сцене, и т. д., времени даже профессионалу, действительно, требуется много.

Э. Кадышева (Екатерина), К. Анисимов (Тихон). Фото из архива театра

Э. Кадышева (Екатерина), К. Анисимов (Тихон). Фото из архива театра

Мое мнение об этом спектакле двойственно. С одной стороны, оно далеко от восторженного, и прежде всего потому, что в этой версии «Грозы» не было ничего неожиданного (то, что пытается сделать Клим, вполне вписывается в ряд его других произведений); с другой — во всей этой театральной мешанине (отчетливая фольклорная линия, чеховские аллюзии, исторические рокировки, игры словами и понятиями, где в кучу свалена и «земля обетованная», и маузеры; фантазии о прошлом и будущем персонажей и т. д.) есть вполне сущностные, ценные элементы. Прежде всего — попытка Клима вычитать из пьесы Островского трагедию. Не только Катерины — всего семейства Кабановых, включая свекровь; трагедию «местных», у которых приходят в упадок, разваливаются кланы (очевидны «горьковские мотивы»), — и «приезжих», которые становятся обречены, прикоснувшись к тому, в чем и чем здесь живут люди. Бесспорно, «здесь русский дух, здесь Русью пахнет» — главным героем тут становится Грех. И потому люди и не летают — как говорится, рад бы в рай, да… «Отчего же с песьими? — За неверность!»

Дикой-град, населенный «безумными, юродивыми, всякого рода неудачниками и удачниками» (есть даже местные Стенька Разин-Кудряш и Василиса Прекрасная, влюбленная, ко всему прочему, в Дикого), живет предчувствием трагедии. Магически светлое, застывшее в зыбком мареве (световая партитура Д. Солнцева) неконкретное пространство дышит тревогой: по краям сцены возвышаются обломки античных колонн, а частушка о пчелке звучит в унисон с мрачным гудением сартровских «мух». Чуть позже за Марфой Игнатьевной Кабановой (Регина Лялейките) потянется кровавый плащ таировской Федры… Ее вина здесь вполне определенна и даже названа — в программке (Тихон: отчество неизвестно). Все повторяется, «яблоко от яблони»: сверкающая белоснежными «крыльями» — рукавами свадебного платья — Катя чуть-чуть не взмывает в небо (Клим объединяет сочиненную им самим сцену свадьбы Катерины и финал пьесы, ставя героиню на балкон, где совсем недавно, подобно Джульетте, стояла белокурая Кабаниха, объясняясь с Диким) — но Рубикон перейден, и хрупкая полуптица берет руку Варвары, прикладывает к животу… Падение — и наказание. Значение эпиграфа к спектаклю: «Было мне в Москве видение…» прочитывается с первых минут. Тот, кто «лицом черен», уже рассыпал свою отраву, грех — он как будто растворен в воде, которую здесь пьют, в воздухе, которым здесь дышат. И хотя донкихотствующий Дикой (Александр Сластин) что-что все суетится, гремя доспехами, — с него «взятки гладки», он слаб, его уже тоже точит грех, разъедает изнутри. Жалуйся не жалуйся — не поможет…

Вестница рока — безумная графиня, она же Феклуша (Татьяна Пилецкая), хор — жители «города», реальные и воображаемые, загадочные полуфантомы. Слова произносятся нараспев или декламируются, как высокая поэзия. И ясно, что вялый, бледный Борис Григорьевич здесь ни при чем, муж Тиша (Константин Анисимов) тем более. Последний меньше всего похож на сына-подкаблучника, забитого маменькой, — это красивый, развязный субъект, одевающийся с иголочки и любящий выпить-погулять. Его взаимодействие с сестрой (Мария Мещерякова), розовощекой юной гедонисткой, которой мать с трогательной заботливостью заплетает косички, решено Климом через игру с предметом: Тихон и Варвара по-детски возятся, отнимая друг у дружки игрушечную зверушку. В этой семье «грозная» Кабаниха с улыбкой шлепает своих расшалившихся отпрысков, а уж с невесткой по-настоящему нежна. То ли понимает, какой груз упадет ей на плечи, стоит поддаться Греху, — то ли знает силу страсти, толкающую к этому… В сцене раскаяния Катерины именно Кабаниха в порыве жалости к ней восклицает: «Молчи!..», понимая, что теперь уже поздно…

Режиссер отказывается от любой конкретики, от психологических мотивировок, его не волнуют проблемы семейной морали — ему нужна трагедия, приподнятая, очищенная от правдоподобия. Детали, кажущиеся бытовыми, вырастают до значения символов. Однако остается ощущение перегруженности метафорами и намеками, в лабиринтах ассоциаций начинаешь блуждать и путаться. Соседство на завалинке Кулибина, он же Кулигин (Андрей Тенетко), Глаши, она же Аленушка, она же Золушка, которая распевает цыганские песни (Марианна Мокшина), и Василисы, ведущей себя, прямо скажем, не как героиня сказки, — сильно путает. Святые, изображенные над античными развалинами, — смущают. Феклуша Т. Пилецкой, больше напоминающая постаревшую блоковскую Незнакомку и одновременно дворничиху, — удивляет. Хочется четкости, ясности. Трагедия страсти на основе пьесы Островского, разрастающаяся на глазах раковой опухолью постмодернистских забав, да еще рассчитанная на «погружение», — это немного слишком.

Тем не менее актерские работы интересны. В новой для себя ипостаси Р. Лялейките, привычная глазу в ролях совсем иного плана («Фрекен Жюли» А. Галибина, «Жизнь Ильи Ильича» И. Коняева), выглядит неожиданно яркой, хотя структура образа Кабанихи отличается меньшей цельностью, чем в предыдущих ее работах. Не старая, эффектная Кабаниха — не новость в театре двадцатого века, но Лялейките это интересует меньше всего. Здесь другое: страсть когда-то привела ее к утрате себя самой и вызвала гнев небес, но искупать вину будут невестка, сын, дочь… Очень любопытен Кудряш Егора Гришина. Спектаклю удалось сломать стереотип, в соответствии с которым Кудряш — эдакий рубаха-парень, свой в доску — штаны в полоску; параллель со Стенькой Разиным (символом русского бунта, «бессмысленного и беспощадного») высвечивает в персонаже новые грани. Блаженная Василиса с распутными глазами (Ирина Муртазаева) уже одним своим присутствием на сцене добавляет экзотики, какой-то стихийной чувственности, и это стилистике спектакля тоже не чуждо.

Э. Кадышева, кажется, качается, как тростинка на ветру, — отрешенная от всего земного, ее Катерина сначала лениво сопротивляется Греху и одновременно заигрывает с ним. Когда приходит осознание того, что бороться бесполезно, ее как будто камнем тянет вниз, засасывает в трясину — и начинается томление в ожидании смерти. Предопределенность ее гибели помножена на саму себя: нет человека в зале, кто не знал бы, чем заканчивается история. Клим дарит героине право на тихий, страшный финал: Катерина как будто растворяется, плавится в раскаленных лучах заката (о, школьные учителя, слышу ваш дружный стон: «А как же Волга-матушка?»). Нет Волги. Не дано Катерине полететь. «Вот она, ваша Катерина…»

P. S. Театроведы говорят, что этой «Грозе» не суждена долгая сценическая жизнь. Те, кому она может быть по-настоящему интересна, посмотрят за первые десять показов, а потом либо начнется паломничество старшеклассников, либо придется играть на пустой зал. Это грустно. Неужели все-таки никому не захочется всерьез задуматься: а отчего, собственно, люди не летают?!

Апрель 2004 г.

В указателе спектаклей:

• 

Комментарии (0)

Добавить комментарий

Добавить комментарий
  • (required)
  • (required) (не будет опубликован)

Чтобы оставить комментарий, введите, пожалуйста,
код, указанный на картинке. Используйте только
латинские буквы и цифры, регистр не важен.