Прошли театральные лаборатории на Сахалине и в Калининграде
У нас великая страна, одна шестая света…
Поговорив в юбилейном номере с Олегом Лоевским о том, как он вспахивал и засевал эту одну шестую лабораториями, очень скоро я оказалась на двух из них: в самой восточной точке (Южно-Сахалинск) и в самой западной (Калининград). Контраст был исключительно велик, не всегда соответствовал географическому положению города и театра (иногда на Сахалине мне казалось, что я где-то в центре, иногда в Калининграде — что я на далеком острове), но, так или иначе, я благодарна судьбе и самолетам Аэрофлота за «попадание» если не «в самую точку», то в две…
Южно-Сахалинским Международным театральным центром им. Чехова (в просторечии — «Чехов-Центр») художественно руководит Даниил Безносов, без лабораторий свою жизнь не представляющий. Он — та самая режиссерская генерация, с которой лабораторное движение начиналось, для него они — очевидная необходимость, как и для его предшественника на сахалинском посту Никиты Гриншпуна. (Театральное пространство вообще-то плотно и едино: Гриншпуна я встретила как раз в Калининграде вместе с однокурсником Безносова Павлом Зобниным, а до этого на Сахалине видела «Прекрасное Далеко» Зобнина, сделанное по следам прошлой лаборатории — лучшее из всех виденных мною «Далек».) Сахалинская труппа — живая, работящая, с внутренним драйвом — относится к лабораториям не просто как к ежегодному празднику-тренингу-соревнованию, но как к «погоде на завтра»: кто-то из режиссеров приедет со временем доделывать эскиз, это перспектива… И директор, исключительно скромная Елена Ивановна Худайбердиева, делает все, чтобы «Чехов-Центр» жил и дышал так, как будто его не разделяет с театральным континентом столько миль, что за два прилета можно заработать бонусы на бесплатный Париж… Все здесь понимают, что вдали от центра можно застояться, и потому «праздник лаборатории» всегда с ними, а нынче она входила в программу I Форума Дальневосточных театров.
Карта России.
Калининградским областным драматическим театром руководит Михаил Андреев, продюсер, бывший министр культуры Калининграда. Я видела, как искренне он был увлечен лабораторией и той недельной «движухой», которая возникла в труппе. А директором театра в Калининграде — народный артист, практикующий режиссер, «перу» которого принадлежит основное число постановок в афише театра — Михаил Салес. Я не знаю его в лицо (за три дня он не счел необходимым придти познакомиться с режиссерами, я уж молчу про себя лично), так что не могу сказать, бывал ли он вообще на показах, но то, что он — жесткий противник происходящего, было ясно. И труппа, воспитанная на том, что (цитирую одну из ведущих актрис) «театр должен быть добрым и светлым» (кто и когда им это сказал?..), воспринимала лабораторную жизнь с недоверием и сопротивлением. Еще в середине процесса артисты недовольно рассказывали мне, что необходимо два-три месяца вживаться, входить в материал, распределяться… Ну, как обычно. Может быть, потому, что не успели «распределиться», показы и вышли столь удачными. И в конце лаборатории, посмотрев работы коллег, одна «группа лиц» говорила другой, что у той — совершенно готовый спектакль (имелся в виду «Тестостерон» Никиты Гриншпуна), а другая отвечала ей («Бабе Шанель» Андрея Корионова), что играть надо как раз Коляду. Потому что все готово…
Ну что вам рассказать про Сахалин?
Объездив всю страну, я была на Сахалине впервые. Но про Сахалин мы не раз писали, и я лишь продолжаю сагу, начатую в «ПТЖ» Оксаной Кушляевой в блоге и Татьяной Тихоновец в статье «Здесь все просахалинено» (№ 67).
Нынешняя «Лаборатория Навигация 2012» была посвящена постановкам прозы без обычного промежуточного этапа — собственно инсценировки.
Екатерина Гороховская «с листа» адаптировала для подростков тургеневскую «Асю», перенеся историю нервной девочки и никчемного молодого человека в наши дни. «Асю» играли в закутке фойе, а следящая камера проецировала на экран единственный лирический выход героев «за пределы» — в само фойе, где они танцуют свой единственный вальс. Вообще, это была попытка спектакля-воспоминания: парализованному герою, почти овощу, в психотерапевтических целях медсестры вкладывают в руки листки, содержание которых он уже не способен воспринять. Текст записок больного читает медсестра… И оживает самый яркий эпизод из жизни человека, прожившего, как видно, пустую жизнь, упустившего счастье. В финале и брат Аси тоже в инвалидном кресле (все мужики овощи), а медсестры держат мерцающие сигаретки (огонь жизни в женских руках).
Сцена из эскиза «Ася». Татьяна Никонова — Ася.
Фото — архив театра.
Вячеслав Тыщук прочел чеховскую «Мою жизнь» как современнейший текст. Эта жизнь построена из книг. Книги — камни, по которым скачет сестра Мисаила Клеопатра, приобщаясь к «науке» доктора Благово (в исполнении Владимира Байдалова он похож на всех чеховских докторов, этакий Астров); из книг Мисаил Полознев (Александр Коротких) и Маша (Наталья Красилова) пытаются строить дом. Но книги, культура, книжное знание, идеалы и принципы не востребованы в мире, не приносят в наше время счастья (не приносили и раньше…). Из книг можно сложить в финале только надгробный крест. Возле него и сядет Мисаил с ребенком умершей сестры на руках… Рассказана история гибели иллюзий, благих начинаний, любви, «моей жизни» — жизни каждого образованного российского идеалиста.
Сцена из эскиза «Игра случая».
Фото — архив театра.
«Игру случая» Михаила Осоргина (в общем, полузабытого русского прозаика, умершего во Франции в 1942 году) Павел Зобнин сделал именно как изящный эскиз, «игру лабораторного случая», занявшую все изгибы и этажи театрального фойе. Артисты с полным доверием к режиссеру, ритмично и легко аранжировали прозу, где, по слову автора, «идея важнее сюжета». Замысловатая история о заблудившемся письме держит именно игрой, партнерской импровизацией и шутками, свойственными театру. Это был эскиз легкого режиссерского пера.
Сцена из эскиза «Моя жизнь».
Фото — архив театра.
«Фро» играли студенты и ставил студент. Александр Агеев еще только получает режиссерское образование, но дух Платонова был как-то очень точно уловлен в скромном спектакле на практически пустой, черной, обшарпанной сцене Колледжа искусств. Казалось, пахнет паровозной гарью, шпалами, воздухом перрона… Может быть, подлинную ноту задавал «не студент» Андрей Кузин, ведущий актер театра, игравший отца Фро, и несомненно — студентка Мария Раковская — Фро… И вот уже спектакль приглашен в Воронеж на Платоновский фестиваль…
Сахалин, несмотря на 12 часов лету из Питера, оказался совсем не дальним островом, его театр абсолютно вписан в общий театральный контекст, не чувствуется никакой изолированности, отдаленности, напротив — все в курсе дел, проблем, фестивалей, общего движения.
Ну что вам рассказать про Кенигсберг?
Объездив всю страну, я и в Калиниграде была впервые (проездом в Советск к Марчелли не считается). И про Калининградский театр мы писали лишь однажды (о «Чайке» А. Латенаса). Это неслучайно. Калининград никак не засветился на театральной «карте ГОЭЛРО». Быстро изжили Евгения Марчелли (и до сих пор говорят, что его спектакли мрачные и жесткие), не звали никого звонкого. На афише сплошная высокая классика (от Островского до Горького, от Шиллера до Чехова), но потесненная, естественно, «Номером 13», «Хомо Эректусом» и «Четырьмя женами и одним выходным».
Эта лаборатория была второй (первую инициировал еще Марчелли), и ее организатор Олег Лоевский кинул на калининградский фронт бывалых, опытных лаборантов-режиссеров. Из всех присланных пьес театр выбрал «Тестостерон» А. Сарамоновича, «Жанну» Я. Пулинович и «Бабу Шанель» Н. Коляды. Репетировали дольше обычного — девять дней (режиссеры считают, что долговато). И Гриншпун, и Корионов, и Зобнин не сами выбрали материал, им его дали, и каждый шел на задание, а не на свидание по любви.
«Тестестерон» был маленькой театральной революцией, зрителей рассадили в ложах и на сцене, а в бархатные ряды, сперва накрытые холстиной, а потом освобожденные от нее (ткань играет в спектакле не хуже артистов), Н. Гриншпун выпустил, как тараканов, группу мужчин в черном, и они во главе с Отцом (А. Лукин) расползлись по залу, энергично и истерично обсуждая стерв-женщин и свои мужские проблемы. Текст на грани фола, почти скабрезный, превратился в эксцентрический, ритмичный, музыкальный анекдот, эпатирующий хихикающую благородную публику (как эпатирован был сам бархатный зал, на академических креслах которого резвились отличные актеры).
Сцена из эскиза «Тестестерон».
Фото — архив театра.
Если «Тестостерон» был мужским «хором», то «Баба Шанель» — женским. Возрастные актрисы театра под руководством Андрюши, как они называют Андрея Корионова, оказались точь-в-точь ансамблем «Наитие» (хотя не принимали и пьесу, и ее идеологию, и язык…), и неслучайно после показа встали зрительницы, приехавшие из райцентра, — участницы такой же самодеятельности при обществе инвалидов, какая изображена у Коляды, и сказали, что узнали себя. Это был «бонус» к спектаклю: прототипы пришли к исполнителям, персонажи к авторам… Встреча произвела на меня сильное впечатление…
Сцена из эскиза «Баба Шанель».
Фото — архив театра.
Эскиз Павла Зобнина «Про Жанну», ладно скроенный и прочно сшитый, как и сама пьеса, был наиболее проблемным. Режиссеры получили распределение ролей от театра, и возрастная роль
Сцена из эскиза «Жанна».
Фото — архив театра.
В результате, мне показалось, еретический «лабораторный вирус» все-таки заразил стабильную, умелую, но замкнутую в самой себе, очень герметичную, словно живущую на Сахалине, калининградскую труппу. Хочется верить, болезнь эксперимента будет прогрессировать, для этого у театра есть все возможности. А молодые режиссеры труппе явно приглянулись…
Поезда «лабораторного экспресса»… как это говорилось обычно?.. «бороздят просторы нашей необъятной Родины», соединяя в общем движении труппы, режиссеров. Все больше театров вписывается в это общее расписание движения.
Комментарии (0)