Лаборатория молодой режиссуры «Комедия. Классика. Прочее», прошедшая в Сахалинском международном театральном центре им. А. П. Чехова в рамках фестиваля «Сахалинская рампа», ― это четыре совершенно разных пьесы, четыре полноценных эскиза, четыре открытия…

Первый эскиз Семена Александровского (СПбГАТИ, выпуск Льва Додина, 2007) по вербатиму Вадима Леванова о самарском телевидении оказался практически готовым спектаклем. В центре левановской «Пьесы про коров» ― новостной сюжет о массовой голодной смерти буренок по причине каких-то юридических проволочек. Вокруг ― монологи разных людей о телевизоре вообще, и программе новостей в частности. Режиссер нашел основной ход спектакля: герои появляются на сцене через затемнение и исчезают также. Словно кто-то переключает каналы (иногда быстро, иногда медленно), всегда обрывая говорящего с экрана человека на полуслове, на какой-то нелепой фразочке, междометии. Говорящие (иногда работники новостей, иногда простые зрители, интервьюируемые невидимым корреспондентом) сыграны актерами театра точно, узнаваемо, с необходимой долей остранения, преувеличения, шаржа.

Перед нами не унылый документальный театр, а череда типов, и знакомых и странных. Журналисты, которые, не смотря на звонки сверху и угрозы закрыть канал, выпускают материал про умирающих коров в эфир, зрители, которые объединяют свои силы для их спасения, опрашиваемые респонденты, утверждающие, что никакой интернет не заменит им самарских новостей — это, в эскизе Семена Александровского, прекрасный уходящий мир провинциального ТВ, которому верят, на которое надеются, и которое, во чтобы то ни стало, оправдывает ожидания граждан.

И если спектакль начинается как череда карикатур, то чем дальше, тем сильнее чувствуется лирическое, любовное отношение авторов постановки к этому нелепому миру. Кульминационная сцена: сюжет про коров все-таки вышел в эфир, и главный редактор (Андрей Кузин) танцует какое-то свое «журналистское фламенко» под звуки телефонных звонков откликнувшихся телезрителей. Как узнаваемо это чувство триумфа, за которое потом обязательно получишь по шапке.

Когда-то телевидение считалось «адским ящиком», но время меняет минус на плюс, и сейчас балом правят другие мультимедийные структуры, а люди из телевизора ― это прекрасные чудаки, спасающие голодных буренок.

Второй эскиз, «Прекрасное далеко» по пьесе Данилы Привалова, сделанный Павлом Зобниным (РАТИ-ГИТИС, выпуск Сергея Женовача, 2006), еще требует некоторой дополнительной проработки, но, тем не менее, в четыре дня репетиции найдено решение спектакля, актеры свободно и подробно существуют в материале, режиссером заявлена интересная пространственная метафора, которая по-новому открывает пьесу.

Сцена из  спектакля «Прекрасное далеко».
Фото — Сергей Романов

Камерное пространство репетиционной «Чехов-центра». С одной стороны плотной линией сидит зритель, с другой — зеркало во всю стену (оно визуально увеличивает пространство, а из одного ряда публики делает замкнутый круг, внутри которого находятся актеры).

Когда кто-нибудь из героев на секунду посмотрит в зеркало, его реальность словно начинает мерцать, размываться, расшатываться. Когда же появляется Вася (Александр Агеев), остальная «райская компания» разговаривает не с ним, а с его отражением в зеркале, и только после того, как Вася получает от Саныча разрешение остаться, остальные поворачиваются лицом к нему настоящему. Закон, по которому взаимодействуют герои с зеркалом, кажется, ещё не до конца задан: чем дальше, тем больше персонажи обращают внимание на зеркало, разговаривают с собственным отражением, но что провоцирует это изменение — не ясно.

Хорошо (как всегда в спектаклях по этой пьесе) получаются молодые герои. Роман Татарчук (Серега), Александр Агеев (Вася), дебютант Сергей Авдиенко (Тоха). Но в этом эскизе совершенно особенной оказывается тетя Таня, сыгранная Кларой Кисенковой. Этой тете Тане больше всех свойственен необъяснимый иррациональный страх перед жизнью, который она, впрочем, умело скрывает, и, только однажды, подойдя к зеркалу, горячо вопрошает про любовь и пироги, заканчивая свой монолог фразой: «Нет любви, и пирогов тоже нет, ничего нет». Драматичная история про людей, отказавшихся видеть вторую половину миру, ту, что отражается в зеркале. В таком контексте пронзительно звучит тема любви, вытесняемой, замалчиваемой. Когда молодые герои исчезают (буквально уходят в зеркало) оставшиеся поворачиваются к зеркалам спиной, упорно готовые и дальше ничего не замечать.

Тимур Насиров (СПбГАТИ, выпуск Григория Козлова, 2001) вместо современной пьесы выбрал для эскиза сценарий Александра Володина «Происшествие, которого никто не заметил». Этот эскиз ценен не столько найденным визуальным решением спектакля (его как раз ещё предстоит найти), а верной интонацией, точным попаданием в драматурга, что в случае с Володиным — большая редкость. Актриса Мария Шарапова, вернее, её Настя, — настоящая «володинская» героиня: некрасивая, когда не влюблена, и прекрасная, когда есть, кого жалеть, спасать, то есть — любить. Первая часть спектакля проходит на авансцене при закрытом занавесе. Актеры сидят на стульях в ряд и читают текст пьесы с ремарками. Они вместе ищут для героини монетку, чтобы она позвонила потенциальному кавалеру, вместе заставляют её идти на свидание, советуют, как себя вести. Так передается атмосфера советского коллектива, решающего все за человека, настаивающего на непосредственном участии в личной жизни каждого. Потом, когда героиня по сюжету пьесы вдруг преобразится в красавицу, нам откроется не только ее внутренний мир, но и мир других людей. В этой изначально безликой и вредной толпе окажутся обыкновенные несчастные, одинокие люди.

Владимир Байдалов, Наталья Наумова. Сцена из  спектакля «История медведей панда».
Фото — Сергей Романов

Одна из лучших сцен эскиза: эпизод с Настей и пьяненьким Толей (Антон Ещиганов) на лестничной площадке. В этой сцене видишь, из каких мелочей, из каких нелепых подробностей складывается то чувство, которое способно превратить заурядную дурнушку в красавицу. Превращение это целиком решается через актрису: черты лица её вдруг преображаются, в глазах будто появляется две маленьких бездны. Занавес вдруг открывается, все дальнейшее действие происходит в глубине сцены. Там вместо невзрачного «синего чулка» теперь существует героиня, заглянув в глаза которой резко грустнеет конферансье, хвалящийся тем, что угадывает мысли, и оседает на стул Яков Алексеевич (Андрей Кошелев), директор магазина. Неожиданно проявившаяся красота героини (а вернее грустные и внимательные глаза актрисы) как будто проявляют, высвечивают одиночество каждого отдельного человека: подруги Кати (Елена Денисова), сестры Толика, Ирины (Елена Бастрыгина), Якова Алексеевича. Обычное непоправимое человеческое одиночество, одинаковое для всех и разное одновременно.

Эскиз худрука сахалинского театра Даниила Безносова (РАТИ-ГИТИС, выпуск Сергея Женовача, 2006) — по пьесе Матея Вишняка «История медведей панда, рассказанная саксофонистом, у которого есть подружка во Франкфурте». Главные роли в нем исполняли актер Владимир Байдалов и Наталья Наумова.

«История медведей панда…» — пьеса в русском театральном пространстве не слишком известная, поэтому вкратце перескажу сюжет. Главные герои — Он и Она. Он просыпается в одной постели с девушкой. Он не помнит ни кто это, ни где они находятся, ни как тут оказались. Тем не менее, герой просит у незнакомки номер телефона. Дать его Она не соглашается, но зато обещает, что девять ночей будет приходить к нему, а Он девять ночей будет ждать её в этой комнате. Постепенно, от ночи к ночи, зритель понимает, почему ночей именно девять, начинает догадываться, что герой умер, а эта девушка никто иная как… Впрочем, не буду рассказывать все. Она всего лишь учит Его по-другому смотреть на жизнь и на смерть. И только когда смерть перестает для героя быть событием, заканчивается эта история.

На небольшой площадке в фойе театра стоит кровать, развернутая к нам так, что все в ней происходящее можно увидеть только на экране над кроватью (на который проецируется изображения с камеры). Даниил Безносов пользуется экраном так же, как Павел Зобнин зеркалом: он то смешивает, то вновь разграничивает реальность и иллюзию, стремясь запутать зрителя, заставить его усомниться в возможностях своего восприятия.

Однако главным содержанием эскиза становится Она Натальи Наумовой. Удивительная актриса редкого обаяния — нервная, «подвижная», со звонким обезоруживающим смехом, необъяснимо сочетающая в себе простоту, органику, открытый темперамент и что-то неземное, потустороннее, странное. Такая способна изменить любого героя. Она ведет за собой, постепенно изменяя и его, и наше видение, учит не задавать глупых вопросов («Умер ли герой?» «Смерть ли она?»), не вешать ярлыки, учит видеть невидимых птиц и не боятся тишины.

Лаборатория, проходившая два дня на краю света, была полна открытий, и не столько географических, сколько режиссерских и актерских. Труппа Южно-сахалинского театра может дать фору многим и многим столичным театрам. Это живой развивающийся и очень мобильный коллектив, имеющей как талантливую молодежь, так и настоящих мэтров, виртуозов своей профессии.