«Долгие проводы». По сценарию Н. Рязанцевой.
Театр на Таганке.
Режиссер Александр Карпушин.

Практически одновременно с «Долгими проводами» у молодого режиссера Александра Карпушина была еще одна премьера — «ТРИ СЕСТРЫ. отрывки. отражение.» в Хабаровском ТЮЗе. Карпушин пробует на разном материале один и тот же прием: транспонирование известного сюжета на условно современный быт. Мотивы чеховской пьесы проступают в жизни и воображении провинциальной актрисы, а в Театре на Таганке события и интонации определяет одноименный фильм Киры Муратовой.

Е. Оболенская (Мать), С. Кирпиченок (Сын).
Фото — архив театра.

Впрочем, спектакль значительно от него отличается: театральные «Долгие проводы» гораздо сентиментальнее, приземленнее. Ирония в том, что спектакль этот вырос из образовательного проекта «Ликбез», который Театр на Таганке проводил, чтобы познакомить зрителей с советской драматургией. Ликвидация безграмотности всегда про упрощение материала: символизм, напряжение и скрытая ирония киноленты Киры Муратовой, полифоничность сценария Наталии Рязанцевой потерялись среди бытовых разногласий и кудахтанья одинокой матери. Елена Оболенская работает психологически точно, но ее героиня так раздражающе скучна в своей одинаковости, что желание исчезнуть из этого дома становится понятным.

В версии Карпушина сын уже уехал. Все кануло в прошлое: и поездки к отцу, ушедшему из семьи, и романтическое увлечение матери, и бесконечные недопонимания, и ощущение духоты. Если в фильме грядущий отъезд воспринимается как неотвратимость, почти рок, который мать пытается всеми силами отсрочить, то в спектакле это свершившийся факт. Его удельный вес гораздо меньше. Перекроенный сценарий растерял драматизм: персонажи, ставшие внесценическими, превратились в наборы слов и номинальные причины для ссор; все печальное уже произошло, все радостное — тоже. Сцены уточняют друг друга фактологически, но если одна из них вдруг пропадет, мало кто в зале это заметит.

С. Кирпиченок (Сын), Е. Оболенская (Мать).
Фото — архив театра.

Сын теперь учится в другом городе и ненадолго приехал, чтобы повидаться с мамой. Все рифмы с фильмом — не то его воспоминания, не то рассказ в исповедальной манере. Сергей Кирпичёнок пару раз выныривает из этого временного пласта. Все замирает в темноте, а он, выхваченный белым светом, говорит о матери чуть отстраненно и непременно в прошедшем времени.

Рефреном в спектакле возникает все объясняющее стихотворение Юрия Левитанского об ушедшем поезде с родным вагоном, который никак не получается догнать. Другие поезда не подходят, нужен только тот самый, необратимо ускользающий. Кирпичёнок каждый раз повторяет его чуть иначе. В начале — как лирический эпиграф, который, в сочетании с названием, предсказывает все дальнейшее действие. В воспоминаниях — с внутренним сопротивлением. Желающего сбежать сына этот текст гипнотизирует сразу, хотя и кажется, что скучать он не будет. В финале «Сон об уходящем поезде» звучит мелодраматично и несколько обреченно.

Помимо совсем легко считываемых семейных ценностей и ностальгически окрашенного призыва «сarpe diem» в «Долгих проводах» сквозит тоска по утраченному дому, безопасному пространству и собственной безответственной маленькости. Она прорывается сквозь тягомотный быт конфликтов и через поэтизированную повседневность встречи иногда точнее — в актерском существовании, иногда — почти пошло: в финале сын лихорадочно складывает бумажные кораблики и говорит, как он хочет, чтобы мама жила вечно.

С. Кирпиченок (Сын).
Фото — архив театра.

Помещенные в бытовое пространство с претензией на символизм — все нужное для жизни оттеснено к стенам, пол завален мятыми, пожелтевшими от времени листами бумаги, — актеры играют кинематографично подробно и, в то же время, совсем не современно, словно стилизуя свою игру под советское кино. История становится абстрактной и чужой. Чтобы присвоить ее, на «Долгие проводы» можно прийти с мамой и пообниматься в конце от обоюдно нахлынувшей любви. Ну, это если у вас нет аллергии на мелодрамы.