«Скрипач на крыше». Мюзикл Д. Бока по мотивам произведений Шолом-Алейхема.
Театр-фестиваль «Балтийский дом».
Режиссер Лев Рахлин, сценография и костюмы Вячеслава Окунева.

Ликбез неуместен. По теме известно абсолютно все: первоисточник, триумфальный бродвейский мюзикл, оскароносный американский фильм, Ульянов в телеспектакле, пьеса Горина, многочисленные в драмтеатре его «Поминальные молитвы». Главную из них, маркзахаровскую, каждый, кто видел, запомнил навсегда.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Google щедро рассказывает (и показывает) обо всем упомянутом…

Накануне балтдомовской премьеры мюзикла того, американского, образца я прицельно включила фильм. Мне нужен был зачем-то чужой, далекий Хаим Тополь — Тевье, а не родные Ульянов/Леонов. Рассчитывала вспомнить исключительно музыку. Просмотрела все три часа без перемотки.

Нет-нет, никаких некорректных сравнений между кино и театром не последует. Но в зале «Балтийского дома» я ждала сцену свадьбы. Именно этот эпизод сравнению подлежит как некий камертон. Там натуральный шквал, бешеный ритм… Литавры-литавры, крещендо-крещендо!

И медленно, на как бы ломающейся, чуть потрескивающей мелодии четверо мужчин, держась за поднятые ладонями вверх руки, опускаются на одно колено. У каждого возвышается на черной шляпе бутыль. Она недвижима. Столп земляной пыли поднимается в воздух от широкого синхронно-переменного движения, выброса ноги.

22 секунды танца про собственную гордость, про то, что нипочем грядущее унижение, про то, что и через сотни лет не сдвинется ни на миллиметр эта бутыль на черной шляпе еврея… продолжение его прямой спины.

И. Скляр (Тевье).
Фото — Наталья Кореновская.

Так был считан мной этот кадр через полвека после выхода фильма.

Балетмейстер Георгий Ковтун бутыли купировал: артисты «Балтийского дома» танцуют менее страстно… с табуретками в руках. Табуретки смысла не прибавляют, эмоционально мы к ним остаемся глухи.

И в страшном сне подумать не могла, что сцену погрома встречу с таким воодушевлением, твердо зная, что за ней — антракт. 🙂 Настолько изматывающе долог, однообразен первый акт.

Деревенька Анатовка благодаря сценографии Вячеслава Окунева — пространство помпезно-голое, холодное, жесткое, неживое. Видимо, призвано олицетворить гонение на народ в целом. Шесть ширм высотой под колосники, во всю ширину огромной, как все знают, сцены. Ширмы сходятся и расходятся. Основной и единственный материал конструкции — однотонная темно-коричневая доска. Как бы гигантский деревянный домина. Давящий, пустой, мрачный. Он не оживает, даже когда на сцене в танце — все сорок занятых в спектакле артистов или когда дочери на авансцене полощут в трех новехоньких аллюминиевых тазах условное белье. Чуть смягчает впечатление повозка Тевье в натуральную величину на авансцене, пара бидонов из-под молока на ней, деревянная лошадка.

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Богатырев.

Экран в глубине сцены во всю, опять-таки, ее ширину в данном случае — отрада. Автор видеоконтента Виктория Злотникова стремится к человечности: перед нами проплывают облака — то на небе голубом, безмятежном, а то и на темном, трагическом; иногда небеса — в мелкую мерцающую звездочку. Есть и тонкий неподвижный полумесяц. Хлопья снега, струйки дождя, кроны деревьев, заснеженные крыши домов, стаи черных птиц.

И, естественно, церквушка!

За Шагала отвечают его цвета, его мечущиеся в невесомости образы. За отъезд Хавы в Сибирь — серый-серый паровоз. За погром — вздувшиеся рубцы — следы от нагаек.

Д. Юргенс (Голда), И. Скляр (Тевье).
Фото — Наталья Кореновская.

Иногда по экрану бегут нотные знаки, порой — буквы иврита. Или целые предложения на иврите? Может, из Писания? Их вейс, что в переводе с идиша «я знаю?»…

Оркестром, исполняющим музыку Джерри Бока, дирижирует Юрий Крылов. Есть ли расхождения с оригиналом, купюры, вкрапления из других произведений? Не могу знать. Оркестрантов всего четверо. Звучание громкое, объемное. Кажется, что в яме присутствует человек… дцать)) Наверное, это во благо!

Стихи Шелдона Харника в переводе Полины Мелковой выпеваются живым звуком. Голосами артистов труппы театра «Балтийский дом». Старательно и честно.

До какой степени чисто — ответит музыкальный профи.

Согласно канону, массовых сцен много. Люд Анатовки разнолик. Национальные черты явлены. Кто в черной бороде и шляпе, кто в картузе, кто в кепке. У правоверных носители смыслов — талес, кисточки. Отдается танцу и пению каждый из артистов, однако, смотрятся они, несмотря на то, что в постоянном движении, — статуарными, налбандяновскими.

Сцена из спектакля.
Фото — Наталья Кореновская.

Чего ждешь от «Скрипача»? Живых чувств. Простых, тонких, сложных. Они сплетены в прозе Шолом-Алейхема, они слышны в каждой леоновской интонации (так, к слову). За что мы любим эту, уже, конечно же, вечную театральную историю? За неподдельную правду в диалогах. За пленительное главное: как общается с Богом, Голдой, дочерьми и урядником Тевье, как Мотл его завоевывает, какой трагедией для еврея 1905 года (далее — всегда 🙂 ) является любовь дочери к иноверцу и т. д.

Каждая фраза достойна навсегда большего, чем пустое, формальное проговаривание. Маленький еврейский человек вровень маленькому человеку русской литературы, что, безусловно, не есть литературоведческий инсайт.

Нет никакого стремления отдавать «Скрипача» режиссуре интеллектуального перебора или какой радикальной. Нет. Но в скромнейшей разводке Льва Рахлина по краям необъятно неухоженной сцены артистам — худо.

Что сказать про Голду (Дарья Юргенс)? Индивидуальные черты персонажа тщательно скрыты. На поверхности типовая характерность. Одномерно-громкая, суетливая. Те же краски у трех дочерей. Разве что у Цейтл (Мария Лысюк) голос низкий-низкий, а рост высокий. Да фактура яркой дородности.

И. Скляр (Тевье).
Фото — Наталья Кореновская.

Мясник Лейзер впервые другой. Анатолий Дубанов игнорирует еврейский говор общего актерского обозначения. Высокий, стройный благородный старец тих, печален, значителен, одинок.

Тевье — Игорь Скляр воздевает руки и глаза к Всевышнему, мне же видится его холодный взгляд, обращенный в театральный потолок; плачет — мне же романтически слышится в этих всхлипах тоска по режиссуре Додина (имхо). Он начинает и заканчивает спектакль чужим. Всему: тексту, партнерам, этой музыке, этому пространству. «Что я здесь делаю?» — транслирует, не желая того, артист, чья улыбка способна и сегодня влюбить в себя, чьи глаза совсем недавно видела в каком-то недостойном его сериальном «мыле», и помню их, однако… Помню тот сложный, глубокий взгляд.

Спектакль украшают трое маленьких детей. Они носятся по сцене столь же органично, как скачут белки по деревьям или зайчики на лесных лужайках.

Сцена из спектакля.
Фото — Юрий Богатырев.

…Перед входом в «Балтдом», на высокой лестнице, возвышался музыкант. С белой скрипкой в руках. Одет был легко. Играл громко и отчаянно. В фойе театра попурри из бродвейских мюзиклов наигрывал на рояле еще один музыкант. Зрители фотографировались близ экрана, также расположенного в фойе. По нему показывали кадры из мюзиклов мирового значения.

First night 🙂