«Закон Архимеда». Жузеп-Мария Миро-и-Коромина.
ON-ТЕАТР.
Режиссер Екатерина Гороховская, художник София Матвеева.

Как объемное и к чему-то обязывающее название «Закон Архимеда» соотносится с нехитрой историей одного молодого человека, которого (по всей видимости, ложно) заподозрили в педофилии, — вопрос, допустим, провокационный. Но стилистически название оправдано. Есть физико-математическая выверенность и четкость и в пьесе Жузепа-Марии Миро-и-Коромины, и в спектакле Екатерины Гороховской. Герметичная геометрия и геометричная герметичность. Четыре персонажа со скелетами в шкафах и масками благополучия на лицах.

Действие происходит в служебной раздевалке бассейна. Вернее, сначала и довольно долго кажется, что действия-то и нет. Что нас принудили смотреть на очень достоверно воссозданное (если вычесть неразговорную правильность предложений) существование двух хорошо сложенных юношей — тренеров по плаванию, коротающих время между занятиями.

Раздевалка — удобная среда, сценичная за счет несценичности (непривычности на сцене), легитимирующая телесность, опять-таки и герметичная, и геометричная. Художник София Матвеева создает стилизацию бытового пространства. Чуть голубоватый, как будто кварцевый, свет, локализованные цветовые пятна — стильные поплавки и прочая амуниция, которая иногда появляется «в кадре». Ареалы предметности в личных шкафчиках героев. И фасеточные квадраты черных окон за центральными дверями. Холодные и сразу зловещие.

В. Коробицын (Жорди), А. Шаманиди (Эктор).
Фото — Евгений Петрушанский.

А к чему здесь эта весточка тревоги, вначале непонятно. В светлом, хорошо проветриваемом и отапливаемом, чуть влажном, но явно отвечающем всем санитарным нормам пространстве герои вольготно «перетирают» и без того мелкие темы. И многое, избыточно многое проговаривают. Скажем, Жорди, персонаж Вячеслава Коробицына, сообщает, до какой степени он обаятелен и как в него все влюблены, своему, как ему мнится, антиподу. Герой Антона Шаманиди и в самом деле чуточку тугодумен — кажется, в его глазах можно рассмотреть, как пробуксовывают мысли. Но, в сущности, он тоже очень мил. A propos, они здесь все прекрасные люди.

Трудность одна: чрезмерно душевный Жорди поцеловал в бассейне расплакавшегося мальчика. Как будто по случайности в губы. И дети жалуются, и директор тревожится, и родители негодуют, и коллега недоумевает… И все это уже грозит перерасти в какую-то невыносимую драму-дискуссию… И кажется, что история совсем частная. Как реалити-шоу, «застекольная». Как треп на форуме, бесконечная. Чуть ли не без обобщений.

Но эта-то чрезмерно житейская невыносимость, пожалуй, наиболее ценна. Потому что по мере закипания общественного возмущения по ту сторону черных стекол (в итоге говорится, что за окнами дети собираются с камнями) за доморощенными дебатами и утловатой обыденщиной возникает… реальная необратимость. А необратимость — это тень трагедии.

Не знаю, как Архимед, а его «коллега» Аристотель был бы доволен. Потому что Жорди, это атлетическое создание, в котором избыток обаяния компенсирован чрезмерной легкостью мыслей, становится, как минимум, квазитрагическим квазигероем. Совершает идиотскую (до пародийности мелкую) ошибку, которая без шуток ломает его судьбу. Такой уж глупый мир.

Сцена из спектакля.
Фото — Евгений Петрушанский.

Роль рока берет на себя социум и справляется с ней хорошо. То есть, поясним: он хорошо справляется в реале. Потому что не было бы нарастающего чувства сострадания и страха, если бы каждый зритель не представлял себе отчетливо, в какое пекло попадет этот, скорее всего, невинный человек, когда выйдет из дверей бассейна и окажется под прицелами телекамер. И в руках полиции. И каково ему с таким «диагнозом» будет в тюрьме, куда он, похоже, все-таки угодит. И с какой охотой на него гирляндами повесят всех собак общественной ненависти.

И глупые, частные, «уж точно не мои» проблемы обретают какой-то иной объем…

Есть во всем этом избыточная сентиментальность, есть спекуляция на беспроигрышных ходах — таких как апелляция к родительским страхам, игра на нервах («что если моего ребенка кто-то посадит в машину»). Но режиссер стремится удержаться. Так, взбешенного отца одного из детей играет Константин Малышев, умеющий быть цепеняще спокойным, фантастически уравновешенным. В его устах повсеместные слова о нечеловеческом беспокойстве за ребенка звучат незатерто.

Нет, это не пустота. Это мысли и вопросы, когда-то большие, но уже довольно основательно пережеванные культурой, спрессованы в плотный брусок, завернуты в эргономичную упаковку гипертрофированно жизненной (из новостного блока), гипертрофированно современной ситуации.

Г. Самойлова (Анна), В. Коробицын (Жорди).
Фото — Евгений Петрушанский.

Вопросы, например, такие: чего стоит слезинка ребенка? И конкретно: неприкосновенности частной жизни стоит ли? Должен ли директор бассейна узнавать, не гей ли его тренер, чтобы уберечь детей от возможных посягательств? Смешной вопрос — опять-таки, вопрос для форума домохозяек. Но… ведь неразрешимый. Или другой: а что мы знаем друг о друге? Давно не новость пусть и спорный парадокс: персонажи хороших психологических романов для нас более открыты, чем наши близкие, потому что авторы разворачивают перед нами мысли и мотивы героев. А живой человек остается все-таки непроницаемым. Так вот, конкретно — строгая, стройная, как громоотвод заряженная страстью героиня Галы Самойловой, обмирая и подавляя стыд, задает своему любовнику вопрос: «Ты голубой?» И почему тот так долго медлит с ответом? Ведь просто от неожиданности, да?

Да, дальше — глубже. Дескать, соль в том, что мы сами про себя знаем до одури мало. Мысль тоже, скажем прямо, не новая, но здесь она обретает уж очень конкретные очертания. И погружается в табуированную зону. Потому что под вопрос ставится характер собственной сексуальности. Какая-то уж больно тотальная относительность сгущается. Герой Коробицына, который доселе скакал, как ди-джей на сковородке, и обдавал всех волнами своей лучезарности, вдруг совершенно теряется, когда все начинают его подозревать. Сжимается, как беспомощный зверек. И ясно, что он уже сам ни в чем не уверен.

На относительности здесь играют постоянно: несколько раз проигрываются финалы сцен, и кажется, что действия и реакции героев плоские, бессмысленные. А после возникает флешбэк, играется сцена целиком и обнаруживается действительная подоплека. У всех действий, у всех слов есть более серьезные и объемные причины и мотивы. Как и у людей. Двойное дно, двойное дно. Но как его исследуешь? Погружайся не погружайся в человека, а в распоряжении твоем одна вода. Это, конечно, «закон Архимеда» для неофитов, капитально адаптированный и приведенный к очень общему знаменателю. Но ясный и прозрачный. И — судя по новостным блокам — оперативно актуализирующийся.