«Римские элегии». По текстам Проперция, Катулла, Е. Шварц.
Ельцин Центр.
Режиссер Александр Плотников.

Бытование — бытие. Как-то всегда мыслилось внутри этой оппозиции. Бытование тоже может быть замечательным и желанным. Но искусство — и это даже критерий — всегда так или иначе зовет в бытие. И много раз, много прекрасных раз я переживала этот зов бытийности, волнуясь, узнавая, удивляясь, веря/не веря тому, что происходит на сцене. После спектакля Александра Плотникова всплыло еще одно — пребывание.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Мехоношин.

Он засасывает тебя внутрь, и ты просто/непросто пребываешь в нем. В его звучаниях. В его свете. В его изображениях. В тембрах голосов. В его тишине и в шорохе поднимающихся штор. В конфигурациях произносимых слов. И написанных слов тоже. В ритмах современной речи героев и тревожной интонации древнеримских элегий Проперция. В темнеющих сумерках за большими окнами. В перемещениях фигур героев из огромной постели, которую художник Константин Соловьев сделал центром мирозданья, на его, мирозданья, периферию… Постепенно, мягко, совсем как будто и не намереваясь, он лишает тебя твоей личной субъектности, твоей «воли к жизни», и ты плывешь на волнах чьей-то памяти — Проперция? Плотникова? Его и Ее — молодых и/или пожилых — персонажей спектакля? Обобщенного субъекта европейской культуры — памяти о хрупкости любви, о жизни, смерти?..

Все предельно конкретно и все предельно метафизично, все совсем сейчас и в то же время там, в пространстве чувств Проперция и Кинфии. Как во сне. Все во всем, даже самое невозможное. Ее эсэмэска про сварить ей яйца всмятку и всплывающий в окнах текст о том, когда перестали говорить на латыни. Звучание дивных строк: «Любовь — это способ понять, как мало мы значим, почти ничего, но все-таки что-то…», когда они смотрят «Звездные войны» в своей разваленной постели.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Мехоношин.

Постель. И окна — во всю стену. За ними мир мегаполиса с его подсвеченными высотками, уличной иллюминацией, темнеющим на глазах небом (время начала спектакля, вплоть до минут, диктует время угасающего дня), какой-то, наверное, невидимой отсюда чужой жизнью. Она — теплая, полная беспорядочной жизни со скомканными простынями-одеялами, разбросанными подушками, бокалами недопитого вина на бордюрах, стаканчиками выпитого кофе на полу, с оставленным тут же феном, брошенными штанами («он всегда оставляет свои штаны около кровати»), трусами («которые были на мне, когда был первый раз»).

Здесь будут любить, катаясь клубком. Фоткать друг друга и селфить свои поцелуи. Все разговоры уйдут в телефон, в эсэмэски. Главное будет звучать откуда-то свыше. Или с боков — то с одного, то с другого. Звуки-слова живут здесь своей переливчатой жизнью. Плавают в воздухе. Впрочем, здесь плавает все. (Не могу ведь, блин, остановиться!) Свет, возникающий вдруг в разных предметах. В лампе, в игрушке, в торшере. Сумерки в окнах. Песни томленьем полны. Наше сознание…

Кроме студентов театрального института Виктории Семеновой и Ростислава Ганеева — «Меня зовут Вика. Его Ростислав. Мы вместе с января 2020-го», — которые в центре, в свете, в постели, — есть на сцене еще два актера. Давно известные и любимые в городе — Марина Гапченко и Герман Варфоломеев: они по краям, в тени, их мягкими чудными голосами звучит по преимуществу Древний Рим. Но не только.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Мехоношин.

В спектакле есть своя история. Не бытовая, не психологическая, не метафизическая, не культурологическая. Не знаю — может быть, экзистенции любви. Тема возраста, старости, болезни, смерти возникает тоже (как все здесь) сначала незаметно, вкрадчиво, исподволь. Ссора на пустом месте. Потом «место» заполняется видео ее танцев в баре, и, судя по строкам элегии, изменами, распутством. Игра со старением ее молодого лица в фотошопе — в крупных на окнах проекциях. И вот уже актрисы — молодая и пожилая — поменялись дислокациями. И в постели, в объятиях героя оказалась стареющая Кинфия, больная, умирающая, умершая… И скоро, как обещает оттуда она, они с возлюбленным «тесно кости с костями сплетут».

Рассуждать о том, что, действительно, любовь всегда чревата смертью, физической ли, или какой другой, здесь как-то не место. Вообще спектакль, о котором речь, мне не видится «местом для рассуждений» (хотя, возможно, и хочет, в том числе, им быть). Он, скорее, место встречи, схождения, бережного перетекания любви разных времен, культур, людей. Разных эстетик, дискурсов (думаете, в этом высоком воздухе без слов «нецензуры» обошлось?), настроений, объемлющих это такое сильное и хрупкое чувство. И сам он, напоенный томлением, вбирает в себя так ощутимо благодаря прежде всего проступающей из всех пор осторожной нежности. Как будто зритель — это Кинфия, или Вика, или Марина, или Влада: последней, как сообщает финальное световое табло, посвящен спектакль.

…ноябрьское послепремьерное утро 2021.

Сцена из спектакля.
Фото — Александр Мехоношин.