Сегодня город прощался с Юрием Темиркановым. Ему было 84; жизнь его была неразрывно связана с Санкт-Петербургом — хотя этот град Петра и возник в его биографии совершенно случайно. Родился Темирканов в Нальчике, его отец погиб на войне, и мама одна воспитывала четырех детей — так что богатством семья похвастаться не могла. И когда стало ясно что у младшего из детей выдающиеся музыкальные способности, и подростку следует продолжать образование в одной из ведущих школ страны, то выбор между Москвой и Ленинградом был осуществлен по одному простому принципу: у ленинградской специальной музыкальной школы было общежитие, у московской — не было. Так тринадцатилетний Юра стал ленинградцем — и оказалось, что это навсегда.

Юрий Темирканов.
Фото — архив Филармонии.

Десятилетка при консерватории — консерватория; начинал как альтист, но уже в аспирантуру поступил как дирижер, к «делателю звезд» Илье Мусину. Шестидесятые — счастливое время, когда каждому юному таланту город радовался как обещанию новой жизни. Уникальный жест Темирканова заметили мгновенно, тут же были дебюты в Малом оперном («Травиата») и симфоническом оркестре Ленинградской филармонии; в тридцать лет он — главный дирижер филармоников! А в 38 — худрук Мариинского театра.

Партийное и советское начальство почти год раздумывало над назначением, выбирало кандидатов. К финалу необсуждаемой публично гонки подошли двое — Юрий Темирканов и Александр Дмитриев. Проверять возможных лидеров надо было, конечно, в советском репертуаре — и Темирканову достался «Петр Первый» Андрея Петрова, а Дмитриеву — «В бурю» Тихона Хренникова. Юрию Хатуевичу, соответственно, гораздо больше повезло с партитурой — с ее сложностью, с ее красками, было где разгуляться. И худруком стал именно он.

Что это значило для Мариинского театра? Изменение статуса оркестра. Сейчас трудно себе представить, но в до-темиркановские времена концерты оркестра как самостоятельной творческой единицы были редкостью. Театральный оркестр имеет больше власти в опере, меньше в балете (тут лишь бы артистам не мешать), но — собственные высказывания? Темирканов стал устраивать симфонические вечера в театре, где звучала совсем не театральная музыка — в том числе музыка ХХ века (От Второй симфонии Рахманинова к Шестой Шостаковича, и далее — взгляд в Европу). Оркестр поднял головы, оркестр оказался на свету, оркестр поехал на собственные гастроли — и это, конечно же, стало сказываться и на его текущей работе в яме. Музыкантам было что сказать — и публика принялась их слушать. При этом Темирканов ввел всех штатных дирижеров театра в художественный совет — ну то есть не то чтобы это влияло на те решения, что он уже заранее принял (по словам современников, в таких случаях он был совершенно «несдвигаем» со своей точки зрения), но когда решения у него сразу не было — тут работала демократия.

Занимаясь преимущественно оперой, он периодически вмешивался и в балетные дела, когда считал это нужным — так, когда готовившийся к выпуску балет «Уленшпигель» стали гнобить партийные инстанции (а один из ведущих критиков высказался в духе, что балет плохой, потому что в нем не объясняется, чем плоха существующая власть в стране; — видимо, то, что она жжет людей, казалось ему как-то недостаточным) — Темирканов встал на защиту и премьера все-таки вышла. (Правда, ее довольно быстро сняли с репертуара, продали декорации Минскому театру и там балет шел долго и успешно).

Еще одной важной идеей Темирканова (не слишком поддающейся осуществлению в репертуарном театре) было назначение первых составов для всех опер текущего репертуара. То есть он хотел выбрать лучших — и чтобы именно они всегда и пели. На практике это привело к тому, что (по прикидкам планирования) какой-то певец должен был быть занят пятнадцать спектаклей в месяц, а какой-то — ни одного, что, естестенно, невозможно. Но вот эта ригористическая требовательность к качеству звучания примечательна, важна и ответственность перед публикой — собственно, с таким подходом естественно работать при блочной системе репертуара, которая стала приходить в отечественные театры уже в XXI веке. В семидесятые же результат был прост: директор театра обязывал планировать лучших солистов в спектакли Темирканова, остальные были заняты в другие дни.

Среди великих — без всяких преувеличений — работ Темирканова «Война и мир» Прокофьева, «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» Чайковского (в двух последних постановках он был и режиссером, и каждый спектакль был образцовым Gesamtkunstwerk, где нельзя было разъять музыку и действие, оторвать их друг от друга). «Мертвые души» Щедрина, слишком сложные для восприятия широкой публикой и потому не пользовавшиеся особым успехом, также вошли в историю фантастической дирижерской работой. При этом, занимаясь своими обязанностями музыканта, работая с оркестром, Темирканов не забывал о своих обязанностях художественного руководителя, что должен планировать и будущее театра. Он пробовал в театре талантливых новичков — так именно при нем стажером стал Валерий Гергиев, а затем Темирканов добился того, чтобы молодого дирижера быстро взяли в штат на полную ставку — чего еще не полагалось по внутренним правилам, у того еще не хватало репертуара. А вот Евгения Колобова он отметил, приветил, но не удержал — но понятно, что это тоже была мысль о будущем, двум музыкантам такого калибра как Гергиев и Колобов, в театре было бы не ужиться.

И все же со временем он, кажется, начал уставать от театральной суеты и вернулся к своим любимым филармоникам. В 1989 году этот оркестр выбрал его главным дирижером — и это было впервые, раньше дирижеров всегда назначали. Темирканов очень гордился доверием своих музыкантов, и не уставал вспоминать эти выборы (где не было никакой государственной поддержки его кандидатуры). Эту должность он занимал до прошлого года (к тому моменту здоровье уже два года не позволяло ему работать). А худруком Санкт-Петербургской филармонии он оставался до самой смерти — и на память нам останутся не только афиши филармонии, но и учрежденный им декабрьский фестиваль «Площадь искусств». В этом году он будет посвящен памяти маэстро.