26 и 27 октября в «Легких людях» проходила лаборатория «Лихорадка». Название очень подходящее и для нервной петербургской осени, и для бездомного «Этюд-театра», который сейчас решает, куда и с кем ему двигаться дальше, так, чтобы и самому встряхнуться, и зрителей лихорадило. Организатором и идеологом лаборатории выступил Семен Серзин, по чьему замыслу эта двухдневная сессия должна соединить спектакли разных жанров и художественных направлений, которые, возможно, составят будущий репертуар «Этюд-театра». На откуп четырем режиссерам был оставлен выбор материала.

То, что наблюдали зрители в течение двух вечеров, не читки, а четыре полноценных эскиза, подготовленных за неделю, возможная модель будущего репертуара. Обсуждения понадобились «Этюду» затем, чтобы выяснить, каким зрители его видят и каких хотят перемен. По ходу представления эскизов стало ясно: у некоторых уже сформировалось свое видение театра и предубежденность относительно резких поворотов репертуарно-эстетической политики. Из зала звучали реплики вроде: «Мне эскиз понравился, но в репертуаре театра я бы его видеть не хотел». Возможно, так произошло потому, что с тех пор, как «Этюд» стал самостоятельной творческой единицей, в его репертуаре была только современная пьеса. А тут — и «пластический вербатим», и классика, и детский спектакль… В течение двух вечеров можно было не только увидеть все это, но и обсудить, и проголосовать в одной из трех позиций: «оставить как есть», «доработать», «забыть как страшный сон».

А. Вергелис (Поприщин). Сцена из эскиза спектакля «Записки сумасшедшего».
Фото — Юлия Атапина.

Лично мне наиболее перспективной показалась заявка хореографа Анны Закусовой под названием «Чудаки». Название этого «пластического вербатима», впрочем, не очень органичное для эскиза, адресует к детской литературе (Н. Носов, К. Драгунский). Куда ближе к сценическому тексту были бы «Фрики» или «Психи». Зрители увидели портрет города и горожан в состоянии «осеннего обострения», когда весь наш латентный маниакально-депрессивный психоз вылезает как в френд-ленте FB, так и на лицах граждан, едущих в метро. Что касается технологии создания этого вербатима, то именно в метро, на улицах города, в фитнес- и ночных клубах участники спектакля собирали, запоминали, а если удавалось, то и документировали на видео свои наблюдения за наиболее характерно-невменяемыми экземплярами с выразительной мимикой и повадками.

Из них Закусова отобрала самые интересные и вплела в композицию, дорабатывать которую, конечно, надо. Но драматургический костяк в ней уже есть. Из «биомассы» людей, чьи образы-маски напоминали лица из популярного теста Сонди на выявление скрытых психических патологий, выкристаллизовываются отдельные соло и дуэты. Массовка то сплетается в вагонную вязь тел, то расплетается. По ходу движения и возникают солисты и пары. Из узнаваемых жанровых сценок (например, раздачи рекламных листовок) завязываются мимолетные отношения, происходят короткие встречи и быстрые расставания. В финале все, теряя индивидуальность, вливаются в экстатический клубный танец. Электронная пульсация музыки служит подложкой движению города и горожан.

Причем бешеная активность лицевых мышц артистов нисколько не мешает пластической выразительности. Пластика здесь, скорее, дополняет мимику. Выделяется, например, Алессандра Джунтини, отрешенно уставившаяся в планшет,— по ее лицу то и дело пробегают судороги, выдающие парадоксально кипучую внутреннюю жизнь почти нечеловеческого происхождения.

Ф. Дьячков (Незнайка), В. Параничева и Н.  Толубеева (Малышки).
Сцена из эскиза спектакля «Незнайка и его друзья».
Фото — Алексей Голубков.

Маниакально-депрессивную тему развили «Записки сумасшедшего» (Николай Гоголь — Денис Шибаев). Как и многие другие спектакли Шибаева, этот не поддается жанровой кодификации. Сформулировать законы, по которым создавался этот эскиз, тоже достаточно сложно. За отправную точку можно принять два момента, и об этом говорилось на обсуждении. Первое условие игры — минимальная дистанция между актерами и зрителями. Зрительские стулья тесно стоят по кругу. При этом актеры вклиниваются в этот круг со своими стульями, просят сдвинуться еще плотнее, чтобы «ввинтиться» между нами. Второе условие игры: все коммуникации между актерами-персонажами опосредованы мобильными телефонами и планшетами. Текст Гоголя (точнее, его ошметки) произносится в полной темноте. Изредка экран телефона выхватывал лица или фрагменты лиц актеров, а Вера Параничева обходила зал с телефоном, чтобы мы на экране могли полюбоваться уже собственными, только что заснятыми ею, лицами. Иногда кто-то из актеров клал на пол в центре свой мобильник, с которого мы слушали текст в записи.

Заданы интересные правила игры. Когда голос (маниакально-величественные интонации Андрея Вергелиса) отдельно от тела, текст отдельно от актера. Но потом зрителя надо брать и куда-то вести. Не по сюжету, а вместе с Поприщиным — в кроличью нору сумасшествия.

Сцена из эскиза спектакля «Пару дней и все».
Фото — Алексей Голубков.

У «Этюда» сформировался свой зритель, который иногда ревниво встречает любую попытку критиковать увиденное и готов грудью защищать любимый театр. «А что, вы разве не привели бы своего ребенка на „Незнайку“?» — мрачно спросила девушка из первого ряда, стоило мне только усомниться в детской направленности спектакля. Не знаю, как бы я «отбивалась», если бы не мой однокурсник, драматург, сценарист, соведущий Костя Федоров, которому удавалось переводить диалог со зрителями в игровой план. Уже в первый день у нас импровизационно сложились две роли: я — якобы «знайка», Костя — якобы «незнайка». Я выдумываю ассоциативную связь между книжкой Носова и «Победой над Солнцем» А. Крученых — М. Матюшина. Костя переключает внимание зрителей на посторонние предметы вроде «Трудно быть богом» и задает как бы наивные вопросы.

Задавшись вопросом о «детскости» эскиза, поставленного Владимиром Антиповым, я, конечно, имела в виду не возрастной ценз, а только то, что в отвязном «Незнайке» (трэш-мюзикл? зонг-опера?) много специфического внутреннего (капустного?) юмора, прицельно рассчитанного на тех, кто способен оценить очередное превращение прекрасного Филиппа Дьячкова в заторможенного гопника, шепелявого кумира всех-двух малышек Солнечного города (Надежда Толубеева и Вера Параничева), а Семена Серзина — в его альтер-эго, лощеного красавчика-хипстера Знайку, постоянно обламываемого Незнайкой. Граждане Солнечного города по своему раскладу напоминали обычный старший класс средней школы с его отличниками и подпевалами, лохами и лузерами, первой и второй красавицами, официальным и неофициальным лидерами и их постоянной борьбой за сферы влияния.

При нарочитой трэшовости эстетики Владимир Антипов, по-моему, достаточно хорошо застроил сюжет про «победу Незнайки над Солнцем», в котором прочитываются и борьба разума с чувством, и ироничная ода «безумству храбрых». А вообще-то эскиз получился дико смешной. Особенно рэперские речитативы-представления героев.

К. Малышев, В. Коробицын. Сцена из эскиза спектакля «Пару дней и все».
Фото — Алексей Голубков.

Пьеса «Пару дней и все» минчанина В. Красовского, которую выбрал для постановки Денис Хуснияров, представляет собой неотфильтрованный «жизненный поток», практически бескупюрную запись болтовни двух стариков (отца и его друга), сделанную автором (он же — герой пьесы) во время приезда домой на похороны матери, изредка перемежающуюся «инсайдом» героя и его вопросами «зачем я здесь?», «почему я ничего не чувствую?», «а не сделать ли мне из этого пьесу?». Признаюсь, мне при чтении пьеса показалась откровенно графоманской, едва ли не пародирующей популярную «ноль-позицию».

В очень подробно проработанном эскизе Хусниярова треп (об особенностях ловли на блесну, грибах, ремонте) и переругивание двух стариканов положены на густое «физическое действие». За столом, заставленном посудой и заваленном овощами, трое мужиков чистят картошку, режут морковь (видимо, готовясь к поминкам), на электроплитке закипает бульон, дразнящий запах которого постепенно распространяется по залу. Несколько раз ссорятся, вспоминая кем-то утопленный на рыбалке стул, быстро мирятся, пару раз выпивают. Речевой поток организован и отыгран актерами (Вячеслав Коробицын, Константин Малышев, Юрий Николаенко) так вкусно и без нажима, как это умеют только «фильшты». При этом возраст не играется, актеры, пересаживаясь по периметру стола, меняются ролями, от чего ощущение документальности все равно не рассеивается.

Одному из артистов отведена роль наблюдателя, гостя. В его руках камера, которая, впрочем, не дублирует, не удваивает сценическую действительность (а должна бы: чем не воплощение авторской ноль-позиции?), а постоянно показывает крупным планом лицо героя-рассказчика.

Денис Хуснияров справедливо отсек второе действие пьесы. Потому что в нем «жизненный поток» вдруг начинает как-то ненормально фонтанировать дублирующими друг друга событиями (смерть отца, самоубийство брата). Эскиз получился крепким и законченным. Финальная точка — включение семейного видео его участников. Вот маленький Антонов 1 сентября идет с букетом в школу, а вот Коробицын выкидывает какие-то дикие коленца за спиной ничего не замечающей старшей сестры, старательно играющей на фортепиано. Чья-то мама (тетя? сестра?) слегка не в фокусе делает зарядку… Не то что бы оригинальный ход, но он расставляет нужные акценты в материале, этих акцентов лишенном… Позволяет ощутить ценность элементарных жизненных частиц, уходящих моментов настоящего, становящихся достоянием прошлого. Те важные жизненные подробности, которые ускользают из воспоминаний и не фиксируются на видео, но остаются нам как ощущения потерянного семейного рая.

Вопросы, которые главным образом возникали на подступах к «Лихорадке»,— это вопросы к материалу. Нужен ли «Этюду» пластический вербатим? Справится ли режиссер с несценичной пьесой Красовского? Ответы были даны в большинстве случаев положительные.