«Йун Габриэль Боркман». По пьесе Г. Ибсена.
Бургтеатр (Вена) в сотрудничестве с Театром Базеля и Венским фестивалем на Международном театральном фестивале им. А. П. Чехова.
Режиссер Саймон Стоун, сценограф Катрин Брак.

В России продолжается «год Саймона Стоуна»: только что «Золотая Маска» показала его «Три сестры», сейчас Чеховский фестиваль привез «Йуна Габриэля Боркмана», осенью на «Территории» можно будет увидеть в его постановке «Медею». 35-летний режиссер, родившийся в Швейцарии, живший в Кембридже, а учившийся в Мельбурне, сейчас является режиссером Театра Базеля и много работает в венском Бургтеатре.

В одном из интервью он сказал: «Я не занимаюсь „режиссерским“ театром — это совершенно ошибочное утверждение. Люди любую эстетику, возникшую после 1950-х годов, называют „режиссерским“ театром, но они заблуждаются. Это лишь отражение мира, в котором мы живем». Кажется, Стоун все же скромничает. Его театр насквозь режиссерский, авторский, при этом всматривающийся в человека и «умирающий в актере».

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

Еще спектакли Стоуна очень «театроведческие». Метод их создания таков: вместе со своей постановочной командой он полностью переписывает классический текст, сохраняя лишь имена и общую сюжетную структуру. При этом виртуозность транспонирования такова, что в результате получается очень знакомая новая пьеса, говорящая со зрителем современным языком на актуальные темы.

Так вышло и на этот раз с малоизвестной в России пьесой Ибсена о сестрах-близнецах, у которых всю жизнь на двоих был один любимый мужчина и один сын.

У Ибсена в ремарке к первому действию указано, что в саду сумерки и валит хлопьями снег. У Стоуна снег валит весь спектакль, а герои не выходят из-за кулис, а встают, отряхиваясь, из сугробов.

Муж и жена Боркманы уже много лет не выходят из дома, так как есть интернет («Он везде. Это не вредно?»). Дома, впрочем, и нет. Есть только черный космос сцены и этот легкий пушистый снег.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

Одна сестра — алкоголичка, другая — смертельно больна. Говорят о прошлом и вспоминают хит Бритни Спирс «Hit me, baby, one more time». Вместо ибсеновской фразы «Все великолепие пошло прахом» здесь: «В конце 90-х все пошло коту под хвост». В конце 90-х Боркманы и остались. Он пытается настроить сигнал у лампового телевизора, она звонит по проводному телефону.

Взглянув на Йуна в исполнении Мартина Вуттке, думаешь о том, что это не обанкротившийся директор банка, а несостоявшийся музыкант, состарившийся гитарист с длинными, ниже плеч, и частично уже свалявшимися прядями волос. В дутой безрукавке, сером пальто и с красным пояском на брюках он все время полупьян: «Сейчас экономика в ж***е», но «у каждого ничтожества есть мечта». Его не вдохновляет то, что вдохновляет героя Ибсена, мечтающего о возрождении карьеры и с экзальтацией грезящего об огромных деньгах (Боркман: Я чутьем угадываю эти скованные миллионы, ощущаю присутствие этих рудных жил, которые тянутся ко мне, точно узловатые, разветвляющиеся, манящие руки. <…> Я хочу шепнуть вам в этой ночной тишине, что я люблю вас, погребенные заживо в бездне, во мраке, мнимоумершие! Я люблю вас, жаждущие жизни сокровища, со всей вашей блестящей свитой почестей и власти. Люблю, люблю, люблю вас!) Боркман — Вуттке не верит ни во что, никакие почести и никакая власть ему не нужны. Зато его сын должен принести себя в жертву женщинам, которые никак не могут поделить его между собой. И на крик Эрхарда «Я хочу жить, жить, жить! Жить своей жизнью!» Боркман отвечает: «Твоя мать алкоголичка, тетя умирает от рака. Живи с этим!» Эрхард отказывается и улетает на полгода в Мексику, оставив трех близких ему людей в пустом заснеженном мире.

Сцена из спектакля.
Фото — А. Куров.

Всем им он был нужен для одного — сохранить что-то после себя. Жалкие попытки остаться в этом мире после смерти сквозят даже в пустяковых разговорах об интернет-серфинге: «Ты ищешь себя иногда через гугл?» В спектакле по Ибсену Стоун высвечивает чеховский мотив страха, что «нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было». Непереносимым оказывается не впустую прожитая жизнь, а забвение после нее. И именно поэтому жена Боркмана Гунхильд, ненавидя его, готовит для него самое страшное: в ожидании самоубийства Йуна она уже купила для него место на кладбище и мечтает о его похоронах без воспоминаний, о могиле без таблички («Когда тебя все забудут, я буду счастлива»).

Несмотря на транспонирование ибсеновского текста в современность, Стоун остается верен духу пьесы. Финальная сцена идет на самом краю сцены, перед закрытым занавесом. Йун и Элла никуда не уходят, Боркман умирает на ее руках. Сестры, как и у Ибсена, снова вместе. После гибели их общего мужа и отъезда их общего сына.