«Толстого нет». О. Погодина-Кузьмина.
«Приют комедианта».
Режиссер Денис Хуснияров, худ. руководитель постановки Андрей Могучий, художник Эмиль Капелюш

22 декабря, в день своего 80-летия, она вышла в бенефисной премьере «Толстого нет», сыграв Софью Андреевну, — констатировал бы рецензент позапрошлого века.

Ольга Антонова вышла в одной из недавно написанных драматических версий жизни семьи Толстых в Ясной Поляне-1910.

Этот сюжет все чаще увлекает театр: вот где настоящая русская драма, темный космос, не распутанный клубок взаимоотношений мужчины и женщины, проживших вместе 48 лет… Юродствующих, публичных, двух любящих и изводящих друг друга истериков, двух блистательных партнеров, не боящихся Вирджинии Вульф, двух творцов, совместно сочинявших биографию гения как драму жизни (сколько потеряла бы биография Толстого без конфликта с семьей)… Жизнь сложила историю, в которой никогда ни у кого не будет правды — и театру тут всегда есть что искать и чем поживиться.

В последнее время драматурги (будь то М. Ивашкявичюс или О. Погодина-Кузьмина) наследуют булгаковской традиции «Последних дней», изымая гения из сценического обращения. Это правильно. В пьесе «Толстого нет» его действительно нет, он отсутствует вместе со всем своим творчеством, идеями и страстями, только в глубине сцены иногда появляется мультимедийная картинка — шагающий, мерцающий абрис фигуры Льва Николаевича. В пьесе центр она, Софья Андреевна, в отсутствие гения. И вообще семья. Пьеса семейная.

О. Антонова (Софья Андреевна), А. Цыпин (Илья Львович), М. Зимина (Александра Львовна).
Фото — Д. Пичугина.

Спектакль оформлен Эмилем Капелюшем привычными отвесами (в данном случае висят и иногда шевелятся синие крашенные доски, из них же справа в глубине построена некая ротонда, светящаяся теплым светом семейных фотографий на стене. Навалены желтые листья, чернеет ствол дерева, намекающего на яснополянский парк. В какие-то моменты свет меркнет, а ствол начинает фосфорицировать, отмечая моменты искреннего признания персонажа в чем-то сокровенном… Когда ствол не загорается — идет обычная жизнь.

Оформление выглядит для художника вполне проходным, оно могло возникнуть и двадцать лет назад, и тридцать. Не знаю, в чем выразилось художественное руководство Андрея Могучего, но режиссерски спектакль Дениса Хусниярова, дрейфующего между разными типами театра, тяготеет к психологическому формату каких-нибудь 1970-х годов. Из ансамбля страшным наигрышем выбивается Н. Иванов (его Лев Львович заходится в театрализованных конвульсиях ярости так, что уж и на мать готов поднять руку, маленькая Софья Андреевна прямо вся съеживается, защищается как будто привычным жестом: только не бей!), — но в остальном Хуснияров поставил ансамблевый, партнерский спектакль. Превосходно играет Илью Львовича Артем Цыпин. И вот — Ольга Антонова.

Никогда не думала, что Софья Андреевна «сядет» на Антонову. Казалось, никуда не денутся антоновское кокетство, театральная манерность, манкость, специальные пленительные голосовые виньетки — все то, что столько лет было ее «фирменным стилем», за что ее обожали, что П. Н. Фоменко искал и воспитывал потом в своих ученицах, но чего, как кажется, совершенно не было в Софье Андреевне и что так замечательно (отсутствие пленительности) удалось в «Русском романе» Е. Симоновой. Не видела в этой роли (и в этой пьесе) О. Лапшину, но она тоже актриса простая, естественная. А Антонова всегда — с затеями, театральной мелодикой. Да еще и красива и нежна, в отличие от жены Толстого в старости. Маркиза в идеально седых волосах. А гладко зачесанная, грузная, огрубевшая Софья Андреевна — какая маркиза? Ведь кто для нас Ольга Антонова? «Бе-гак», прекрасная Елена, повинная в Троянской войне, Скрипка, Селимена, героиня «Старомодной комедии». Красавицы и чудачки — вот ее героини. А тут, известное дело, не красавица и не чудачка, а Софья Андреевна Толстая в кризисный момент перед уходом Толстого.

Н. Иванов (Лев Львович), О. Антонова (Софья Андреевна).
Фото — Д. Пичугина.

И вдруг — необычная простота интонаций, абсолютно домашняя органика седой женщины, замкнутой в своем затухающем мире. Софья Андреевна-Антонова доживает жизнь в немилом старом доме, вне любви и сама вряд ли кого-то еще любя. В ней уже и «Толстого нет», нет ревностной муки жены, отлученной от всего разом. В этой Софье Андреевне, привычно ухаживающей за Львом Николаевичем, лежащим наверху (и пусть не говорят, что он не пускал ее!), — усталость обычной «человеческой женщины», тринадцать раз рожавшей, переписывавшей рукописи, занимавшейся хозяйством. Вот и сейчас она наговаривает на фонограф Эдисона текст, запечатлевающий для истории, что Толстой ел и как она его растирала… Несет привычную службу. И нет тут у них никакой лютой вражды, просто связи разорвались, рассыпались, устали, износились. Антонова играет пустоту и потерянность, играет старость, замирание жизни с глазами, глядящими в никуда. Одиночество Софьи Андреевны уже так «освоено», обжито ею, что ее не слишком интересуют страсти о наследстве, которые метут толстовских детей, ожидающих ухода отца и завещания. Она инакая в этом доме, в котором, между прочим, — хозяйка.

Виктор Гвоздицкий писал когда-то, что в труппе Комедии Антонова отличалась ото всех как раз инакостью. И когда он видел ее в «Этом милом старом доме» на сцене как партнер, то ему «не просто жалко ее было в этот миг, хотя и это, конечно, присутствовало. Это были те секунды, когда начинаешь веровать в актерское перевоплощение: был человек, а стал — некое растение! Причем точно по Станиславскому». Софья Андреевна Толстая — Антонова в какие-то мгновения становится в спектакле таким «растением»…

М.  Зимина (Александра Львовна), О. Антонова (Софья Андреевна), А. Цыпин (Илья Львович).
Фото — Д. Пичугина.

Моментами Софья Андреевна делается фурией, орет «Не люблю!» и кидается на дочь Александру (М. Зимина). Моментами взгляд ее делается жестким, почти безумным, страшноватым (рассказывает секретарю Булгакову, как когда-то убила крысу, подобравшуюся к ее ребенку). Иногда прикидывается простодушной, местами и впрямь простодушна. То есть, Антонова берет для портрета очень разные краски, непривычные для себя, совсем новые — и это прекрасно, неожиданно и радостно…

Впрочем, ей, Антоновой, отлично известно, каково это — быть нелюбимой в своем доме, каково — воевать, как быть не услышанной, изгнанной (имею в виду Театр Комедии и многолетнюю войну, которую вела с актрисой художественный руководитель Т. Казакова, а Антонова тоже воевала с нею и, к сожалению, не победила…).

В финале вся семья Толстых группируется у садовой скамьи — и тут Софью Андреевну настигает известие, произнесенное почему-то равнодушным голосом дочери Саши: отец ушел. И хотя лицо Антоновой изображает безмолвный крик, — мизансценически она впервые оказывается не одна, а в окружении детей и близких.

Это неправильный финал. Конечно, не дело критика писать «неправильный», но он неправильный. Никакой успокоенной статической «фотографии» семейства на фоне уходящего классика тут быть не может. Потому что наступает самый ад.

И нет ничего страшнее той фотографии, где Софья Андреевна, как нищенка, скребется в окно дома на станции Астапово, пытается увидеть — как он там, а ее не пускают к умирающему Толстому. Не пускают. Для нее Толстого — нет.